Девушка в красном

– Вот уж не знала, что ты в искусстве разбираешься, – машинально отозвалась Краш.

На самом деле ей было не до Адама или искусства, все мысли занимал этот надрывный кашель, лихорадка Эбола и противоречия между сообщениями о симптомах болезни и действительностью.

Стекло всё сильнее покрывалось брызгами и запотевало от источаемых миазмов, постепенно скрывая из виду лицо женщины.

Мама с папой присоединились к детям, и они все вместе уставились на нее, не в силах оторваться от этого жуткого зрелища.

Краш встряхнула головой, отгоняя наваждение, охватившее ее при виде ярко-красной крови, стекающей по мертвенно-бледному лицу женщины. Мысли всё вертелись вокруг этой загадки в попытках разобраться, почему именно об этом симптоме ничего не сообщалось. Глупость, конечно, ведь чем дольше они оставались в аптеке, тем больше шансов было подхватить заразу, несмотря на маски.

(Кое-кто уже заразился).

«Это ещё не точно», – подумала Краш.

– Надо выбираться отсюда. А там выходить нельзя, – сказала она, указав на входную дверь.

– А вдруг у черного хода нас поджидает целая толпа таких же зараженных? – заметил Адам.

– Они же не зомби, хоть и немного похожи. Вряд ли люди соберутся толпой, чтобы нам лица обглодать, – ответила Краш.

– У нее такой вид, словно того и гляди вцепится, – неуверенно заметил Адам.

– Да она на ногах еле держится, – сказала мама. – Не уверена, но кажется, это Кейти Нолан, у которой несколько лет назад двойня родилась. Что же стало с девочками?

Краш ужаснулась при мысли об истекающих кровью малышках, задыхающихся от кашля, и отогнала это видение подальше, в тот самый закуток сознания, где засела мысль о том, что мама заболела и ее ожидает та же участь.

С мамой случится то же самое: скоро и она начнет плеваться сгустками крови, как та женщина с остекленевшими глазами, и взгляд ее будет уже не мамин, и не с кем будет пререкаться, и некому называть ее Делией (не смей об этом думать).

– К зараженным лучше не приближаться даже в масках, – заявила Краш. – Давайте искать черный ход, посмотрим, может, там безопасней.

– А сигнализация не сработает? – засомневался Адам.

– Так электричества же нет, – напомнила Краш, едва сдержавшись, чтобы не добавить «балда». Чем он вообще в колледже занимался? – И вообще, какая разница, за конфеты нас никто не арестует.

Адам взглянул на пакетики с конфетами неестественного ядовито-красного цвета, как кровь, хлеставшая у женщины, похожей на Кейти Нолан, скривился и бросил их на пол.

Краш жестами поторопила остальных, мол, пора двигаться к черному ходу, сама не зная, с чего вдруг раскомандовалась, но все словно остолбенели при первой встрече лицом к лицу с больным человеком.

Как-то нелегко было поворачиваться спиной к женщине, буквально выплевывающей собственные внутренности на стекло аптечной двери. Даже понимая, что ей уже ничем не поможешь, только рискуешь заразиться, Краш ощущала смутную неловкость. Ведь люди должны друг другу помогать, особенно перед грядущим концом света.

На обратном пути до машины они никого больше не встретили. В маленьком городке стояла такая тишина, что до них всю дорогу доносился захлебывающийся кашель женщины, похожей на Кейти Нолан. Даже после того как все забрались внутрь, и машина рванула с места, в ушах еще долго звучал этот надрывный, непрерывный, бесконечный кашель.

А наутро опасения Краш подтвердились – закашляла мама.





* * *


К намеченному дню похода кашель у мамы усилился, хоть и не до такой степени, как у Похожей на Кейти Нолан, корчащейся на пороге аптеки. Не было и признаков кровотечения, так что оставалась надежда на то, что у той женщины был какой-то особый случай, к тому же это объясняло, почему об этом никто не упоминал. (Краш любила до всего докопаться, понять и разложить по полочкам).

Краш понимала, что отец тянул с уходом еще и из-за маминого кашля. Он с самого начала не был уверен, что она осилит путешествие, хоть и не говорил об этом вслух, но всё было понятно по тому, как он поглядывал на маму, а с тех пор, как начался кашель, еще больше утвердился в своих сомнениях.

Выход намечался на рассвете, чтобы в первый день продвинуться как можно дальше, но на часах было уже полдесятого, а об отправлении еще и речи не было. Она уже сомневалась, что они вообще выйдут из дома.

Пока больше ни у кого симптомов заражения не появилось, хотя Краш подозревала, что следом заразится папа. Может, и Адам тоже подхватит вирус. В своих предположениях она, как правило, исключала такую возможность для себя. При всей нелепости такой самоуверенности ей почему-то казалось, что даже теперь, когда смертельный вирус поселился у них дома, она всё равно не заразится, останется последней выжившей в этой бойне, прямо как в фильмах ужасов.

Иначе нельзя, надо верить, что такова ее судьба, ведь если допустить, что все родные на самом деле умрут на глазах, оставив ее одну, останется только съёжиться комочком у себя в комнате и больше оттуда не вылезать. А она не такая. Краш никогда ни от чего в жизни не пряталась.

Даже получая от жизни оплеухи, никогда не падала духом. Она не сдавалась.

Конечно, еще бы не держаться бодрячком, имея наготове в тылу такую группу поддержки.

Папа с мамой тихонько шептались на кухне, о чём-то не предназначенном для детских ушей.

Сверху доносился скрип половиц под ногами Адама, отыскавшего очередную жизненно необходимую мелочь и теперь пытающегося ее запихнуть в уже набитый под завязку рюкзак. По дороге рано или поздно до него дойдет, что столько хлама тащить невозможно, и придется мало-помалу от него избавляться, оставляя за собой след, подобно сказочным героям, помечавшим хлебными крошками путь домой.

Только они не в сказке, и на этот след наверняка нападут недобрые люди, в этом Краш была уверена.

Она любила своих родных, но как же ее раздражала их неприспособленность к жизни в условиях Кризиса.

Адам, видимо, считал, что всё наладится, стоит только присоединиться к остальным безмозглым леммингам в государственных лагерях. Даже после зрелища Похожей на Кейти Нолан, заливающей собственной кровью дверь аптеки Суонна, он продолжал мечтать о жизни «в тесноте, да не в обиде», не заботясь о крове и пропитании. Мысль о выживании в одиночку его отнюдь не прельщала, вот он и тянул резину в надежде на какое-то чудо, чтобы не пришлось тащить тяжеленный рюкзак до самого бабушкиного дома через эту «чёртову глухомань», как он выразился, удивив маму таким богохульством.


Краш надела рюкзак. Сейчас как никогда ей особенно не хотелось с ним расставаться, даже направляясь из гостиной на кухню. Она не такая тупица, как героиня какого-нибудь фильма, бросающая Самую Нужную Вещь на землю, чтобы при следующем, банально предсказуемом повороте сюжета остаться с пустыми руками.

Шею покалывало все утро, и Краш не знала, то ли это было предчувствие Надвигающейся Беды, то ли просто ей не терпелось выйти из дома.

Мама с папой стояли рядышком у обеденного стола прижавшись лбами, словно черпая силы друг у друга, чтобы удержаться на ногах. Отцовский рюкзак был уложен и закрыт, а из маминого торчали всякие ненужные мелочи, хотя необходимое так и валялось на столе.

При виде Краш они с виноватым видом отпрянули друг от друга, словно тискающиеся за шкафчиками школьники при появлении старосты.

Она постучала пальцем по запястью:

– Нам пора.

Мама беспомощно показала на рюкзак и севшим от кашля голосом прохрипела:

– Я не готова.

Кровью она пока не харкала, а может, и вовсе не начнет. Хотелось надеяться, что у Похожей на Кейти Нолан просто особый случай, и такие симптомы развиваются не у всех.

Все может быть.

Краш вздохнула и подошла к столу, разглядывая бардак в мамином рюкзаке.

– Ну, во-первых, зачем тебе столько одежды. Два свитера? Нет. Одного достаточно, и ты наденешь его на себя, или завяжешь вокруг пояса. Видишь?

Она показала на свою одежду: легонькую, впитывающую влагу, футболку с длинными рукавами, серый в красную полоску свитер такого же качества, и свою неизменную красную толстовку с капюшоном. На ногах свободные штаны из синтетической водоотталкивающей ткани с накладными карманами, хлопчатобумажные носки (на одной ноге, ведь протез не потеет) и разношенные туристические ботинки.

Мама надела «субботние штаны», дешевые хлопчатобумажные спортивные брюки, которые носила, когда хотела отдохнуть. Для долгого похода они не очень подходили, но мама не увлекалась спортом, и у нее не было даже трико или лосин, как у всех белых соседок, только спортивные брюки, а джинсы аккуратные и слишком модные. На плечах хлопчатобумажная футболка с названием колледжа. Ничего более подходящего для похода у нее не нашлось.

Цвет лица нездоровый, мешки под глазами – все это явно не к добру. Краш не хотела мириться с мыслью о том, что мама больна, надеялась, что, если та продолжит бодриться, болезнь может отступить.

(Ну что за ребячество, уж сколько ни мечтай, как ни закрывай глаза, этим делу не поможешь).

Краш начала вытряхивать содержимое рюкзака и раскладывать на две кучки – что брать с собой и что оставить.

– Мама, ты все это не донесешь. А где же еда?

– Краш, насчет похода… – начал папа.

– Только не говори, что мы никуда не идем, – сказала Краш, не поднимая глаз и не отрываясь от своего занятия. – Не говори, что мы остаемся здесь или ждем, пока за нами придут – это мы уже обсудили и решили уходить.

– Корделия, – сказала мама.

Тут уж пришлось оторваться, потому что Корделией мама ее называла только в исключительных случаях.

– Корделия, – чуть мягче повторила мама. – Я никуда не пойду. Я больна. Ты прекрасно это знаешь, хоть и делаешь вид, что ничего не случилось.

– Мы же точно не знаем, – возразила Краш.

– Нет, знаем, – ответила мама. – До бабушкиного дома мне не дойти. Если верить слухам, я протяну всего пару ночей, а чем дольше вы пробудете рядом, тем выше риск заразиться.

– Не смей мне предлагать тебя бросить, – вскипела Краш, поразившись собственной резкости. – Даже не начинай.

– Корделия, – в третий раз повторила мама, а сказанное трижды становится заклинанием, проклятьем, обретает силу необратимого волшебства.

Краш поняла, что ее настоящее имя вырвалось из самой глубины маминой души, ощутила, сколько в нём любви и страсти, какие надежды мать питала, нарекая свое дитя.

– Знаю, ты это имя терпеть не могла, – усмехнулась она, стараясь говорить неторопливо, чтобы не закашляться, даже над переносицей появились морщинки. – Тебе хотелось красивого имени, как у одноклассниц, а Корделия звучало слишком вычурно, но я выбрала это имя, потому что Корделия была очень мужественной. Не падала духом, даже когда от неё отрекся собственный отец из-за того, что она не стала ему лгать и осталась преданной, и вернулась, чтобы его освободить от сестер, даже после того как он её изгнал. В пьесе о ней говорится немного, но ее образ западает в душу. В тебе тоже сразу было заметно что-то особенное.

– Она же в конце умирает, – возразила Краш.

– Мы все, в конце концов, умираем, – ответила мама. – Вопрос в том, как прожить свою жизнь. А ты сильная, моя Корделия. Ты борец и добьешься поставленной цели несмотря ни на что. Но мне не поможет даже твоя воля. Я умру здесь, у себя дома, Делия, там, где я любила твоего отца, вырастила вас с Адамом и свила свое гнездышко. Где я была так счастлива.

Краш перестала перебирать вещи на столе и сжала кулаки.

– Так и знала, нечего было соваться в этот город. Знала же.

– Краш, если маме суждено было заразиться, это могло случиться, где угодно, – заметил отец.

– Только не надо мне втирать эту хрень насчет Божьей воли, – сердито огрызнулась Краш, и мама поморщилась, потому что не одобряла сквернословия и тем более упоминания имени Господа всуе.

– Никакой бог не мог такое устроить. И нас это могло миновать. Маму можно было уберечь от этой заразы.

– Краш, я тебя прекрасно понимаю… – начал отец.