Девушка в бегах

Когда я снова поворачиваюсь к маме, она больше не пытается делать вид, что все в порядке. Одной рукой она держится за колено, а другой тяжело опирается на тумбочку.

– На самом деле все не так плохо, – произносит она, но то, как напряжены ее губы, выдает ложь. – Когда я оставила тебя и отправилась туда, куда не следовало, я думала, что у меня еще есть время. Но кто-то следил за мной, и я рассекла бедро, когда пыталась скрыться.

В следующее мгновение я оказываюсь рядом с ней, помогаю ей присесть на край кровати; опускаясь на него, она не в силах скрыть гримасу боли. Закатав свободную штанину ее брюк, я убеждаюсь, что все выглядит хуже, чем я ожидала: на бедре обнаруживается самодельная повязка, которую мама закрепила скотчем.

Полотенце, перепачканное кровью, присохло к ее коже, и мне приходится намочить другое полотенце под краном в ванной, чтобы смочить его края и отлепить их. Я чувствую, как она изучающе рассматривает меня, мои волосы, мои руки, собирая мозаику по частям, пока я снимаю повязку с ее раны. Она не говорит ни слова, лишь откидывается назад, чтобы мне было удобней. Когда я убираю последний слой бинта, под ним обнаруживается глубокий порез, тянущийся от колена до середины бедра.

Я вижу желтоватый жир.

Если бы рана была хоть чуть-чуть глубже, я бы увидела кость.

Поперхнувшись, я прикрываю рот рукой. Мы внезапно меняемся ролями – теперь мама успокаивает меня.

– Все в порядке, – говорит она. – Выглядит хуже, чем на самом деле.

Еще одна ложь. За свою жизнь она врала мне столько раз, что теперь я научилась лучше распознавать вранье.

Я приматываю к ее бедру свежее полотенце.

– Вот почему ты не позвонила, да? – спрашиваю я. – Ты знала, что они вот-вот до тебя доберутся. Ты хотела увести их от меня.

– Я думала, что это снова полиция. Я не знала, кто это – пока они не нашли меня на кладбище после того, как я тебя оставила. – Она показывает на свое бедро. – Я поняла, что если я попытаюсь связаться с тобой, твоя жизнь окажется в еще большей опасности.

– Ты пришла к могиле Дерека? Хотела попрощаться с ним? – Я чувствую, как жар окатывает затылок. – А что потом? Ты пошла бы прямо в полицию? Это так ты собиралась сдержать свое обещание все мне рассказать? Сидя за решеткой?

Она тянется ко мне, но я отшатываюсь, и я вижу, что она вздрагивает, будто я ее ударила.

Я будто заперта в комнате, которая наполняется водой. Я запрокидываю голову как можно выше, но вода уже подбирается ко рту, и мне хватит времени лишь на один последний вдох, прежде чем я погружусь под воду и окажусь в ловушке.

– Ты и правда это сделала? – спрашиваю я. – Ты убила его?

– Девочка моя, это сложно.

– Нет, мама, вовсе нет. Все вокруг считают, что ты убийца. Мой дедушка думает, что ты все еще подросток. Но он клянется, что Дерек собирался на тебе жениться. А та, кто на самом деле была его женой, утверждает, что ты убила его. Но почему она тогда тебе помогала? Либо ты убила человека за то, что он отверг тебя, либо он собирался бросить ради тебя свою беременную жену, узнал обо мне и… что? Его убил кто-то другой? Все его семейство сговорилось, чтобы обвинить тебя, а ты все эти годы молчала, никак им в этом не препятствуя?

Вопросы срываются с губ один за другим. Я задаю их не потому, что непременно хочу услышать ответы; те же самые вопросы я задала бы самой себе. Но я не знаю никакого другого способа остановить подступающую воду и поэтому прошу:

– Скажи мне правду. Еще одну ложь я не переживу.





Противостояние




– И тебе будет достаточно моих слов? – Наклонив голову, мама смотрит на меня с легким упреком – такое знакомое выражение, что мне становится больно. – Ты и правда поверишь мне, если я скажу, что не убивала его?

Я открываю рот, чтобы выкрикнуть «да!». Я уже ощущаю, как меня тянет к ней – обнять ее и не отпускать, и пусть она скажет мне, что все будет в порядке. Я поверю ей, поверю всему, что она скажет, потому что сильнее, чем узнать правду, я хочу, чтобы все это кончилось. Мне хочется, чтобы все это осталось позади: страх, сомнения, тошнотворная неопределенность. Мне хочется, чтобы мама вернулась.

У меня разрывается сердце.

– Просто произнеси это вслух. Скажи, что ты не убивала его.

– На самом деле меня зовут не Мелисса Рид. Мое настоящее имя – Тиффани Яблонски. Энтони Рид – не твой отец. Твой отец – Дерек Эббот. Твой дедушка не умер, и у тебя есть сестра. И ты на самом деле старше, чем думаешь. Ты это знала?

Я смотрю на нее, чувствуя, как дрожат губы.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. Каждый день своей жизни я видела ее лицо, я знаю его лучше, чем мое собственное. Будто непроизвольно я беру ее за руку. Эта рука гладила меня по голове, когда я была маленькой и кошмары не давали мне спать. Эта рука размазывала зеленую краску по моей коже, когда я решила, что хочу быть гекконом на Хеллоуин. Эта рука держала мою, когда мы несколько месяцев назад проходили последние километры подъема на Смоки-Маунтин.

Она не может сказать мне, что убила его. Не может сказать, что не убивала.

Вся эта ложь. Так много лжи.

Мягкий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Мама тут же переключается в режим «убей или убьют тебя». Резким движением она сталкивает меня на пол, одновременно снова хватаясь за нож.

– Кэйтелин? – окликает меня Малькольм. – Ты в порядке?

Мама резко поворачивается ко мне. Я поднимаюсь на ноги, а она смотрит на меня, и в ее глазах – миллион немых вопросов.

– Все в порядке. Это друг. Это он помог мне найти тебя. – Похоже, мои слова не достигают нужного эффекта, и тогда я добавляю: – Он спас мою жизнь, и твою тоже.


Она лишь чуть-чуть опускает нож, и тогда я открываю дверь Малькольму. Заметив нож, он замирает на пороге.

– Все в порядке, – обращаюсь я к ним обоим. – Она поранила ногу, но с ней все в порядке. Я же говорила тебе, что все будет хорошо.

Он поднимает голову и чуть заметно кивает, признавая то, что я сказала, но не в силах отвести взгляд от ножа, который мама готова обратить против него.

– Пожалуйста, отдай это мне, – говорю я ей, но она сосредоточена на Малькольме так же сильно, как он на ней, и почти не слышит меня. – Мама. – Это заставляет ее обратить на меня внимание. Нож дрожит в ее руке, она переводит взгляд на меня. – Это Малькольм. – Я встаю перед ним, а затем произношу, словно срывая пластырь с раны: – Моя бабушка наняла его, чтобы найти тебя.





* * *


Подобно тому, как я не выпускала из рук свой самодельный нож в течение нескольких часов после того, как столкнулась с Малькольмом, маме тоже не очень хочется расставаться с оружием. Я убеждаю ее сесть в кресло и более подробно рассказываю ей о том, как я обнаружила его, как потом мы оба сбежали вместе, я делаю акцент на тех травмах, которые он получил, пытаясь дать шанс нам с мамой, и на том, как он упорно настаивал, что хочет помочь мне, даже после того, как я разрешила ему уйти. Мне начинает казаться, что я вполне успешно убеждаю маму, что он не представляет опасности, но она все равно хочет, чтобы нож оставался в зоне досягаемости.

Первый вопрос, который она ему задает, звучит так:

– Где вы оставили машину Лоры?

– У многоэтажки в двух кварталах отсюда, – говорит он. А затем, понизив голос, поясняет мне: – Когда я увидел, что она впустила тебя, то решил, что все в порядке.

Я киваю, безмолвно благодаря его и за то, что он дал нам возможность побыть наедине, и за то, что он предусмотрительно оставил машину на некотором расстоянии от мотеля.

– Он должен уйти, – произносит она, а затем, слегка закатив глаза – кажется, в свой собственный адрес – продолжает: – И ты тоже.

– А куда мне идти? – спрашиваю я. – Обратно в свою камеру в доме того охотника за головами?

Она не отвечает, потому что ей нечего сказать.

– Что бы ты ни планировала сделать, все кончено, – говорю я. – Ты больше не бросишь меня одну.

Заметив сталь в моем голосе, мама переводит взгляд на меня.

– Я больше не стану убегать, – произносит она в тон мне.

– А еще ты больше не будешь принимать решения без моего участия. Теперь мне восемнадцать, не забыла? Или вот-вот исполнится – через пару часов. У меня есть право голоса. А раз уж ты даже на ногах едва держишься, мое мнение уж точно имеет значение.

Я понятия не имею, что я буду делать в долгосрочной перспективе, но в краткосрочной план действий очевиден.

– Сначала надо позаботиться о твоей ноге. Тебе нужно было отправиться в больницу еще несколько дней назад.

Я вспоминаю алые следы, оставшиеся от раны, и с трудом справляюсь с очередной волной тошноты.

– Ей нельзя в больницу, – говорит Малькольм.

Я поворачиваясь к нему, потрясенная тем, что он не занял мою сторону.

– А куда ей еще деваться? Ее нога в плохом состоянии: похоже, рана воспалилась, и она потеряла много крови. Ей надо в больницу.

Он делает несколько шагов, приближаясь к нам с мамой – словно подходит к рычащему животному. Примерно так я себя и чувствую.

– Детектив знает, что она где-то здесь и что она ранена.

Он смотрит на маму, ожидая подтверждения, и она кивает.

– Что ж, тогда, наверное, у них есть люди во всех окрестных больницах, и они только и ждут ее появления.

Мне кажется, будто подо мной разверзлась бездна. Он прав.

– Малькольм, – говорю я, понизив голос и подойдя к нему поближе. – Ей нужна помощь. Ей нужна была помощь еще несколько дней назад. Я только что нашла ее. Я даже представить не могу, что…

– Я понимаю. Мы поможем ей.

– Ты ничего не станешь делать, – возражает мама.

От моего внимания не ускользает акцент на слове «ты» – как и то, что она пристально смотрит на руку Малькольма, лежащую на моем плече. Мне не хочется, чтобы она тратила силы, беспокоясь еще и об этом, я отодвигаюсь от него.

– Малькольм доказал, что ему можно доверять. Тебе просто придется поверить мне на слово.

С того момента, когда я заставила ее опустить нож, она лишь несколько раз отводила от него взгляд. Не могу перестать думать о том, как мы похожи. Ее враждебность по отношению к Малькольму будет по меньшей мере такой же сильной, как и моя поначалу, и у нас нет времени ждать, пока она смягчится.

Она переводит взгляд на него, прищурившись, словно пытается принять решение. Затем она, шаркая, пытается отойти в сторону, но раненая нога ее подводит.