Девушка из песни

– Мне не сложно. – Я вышла из комнаты и прижалась спиной к двери, на этот раз не сдерживая слез.

Да, я мягкосердечная. Но это не значит, что слабая. Работа врачом не подразумевает полное отсутствие эмоций. Просто их нужно вкладывать в пациента, чтобы обеспечить наилучший уход. Я не собиралась отказываться от профессии хирурга, но в первые минуты с Нэнси мне стало понятно, что доктор Джонсон, должно быть, во мне разглядела. Я позволила скатиться по щекам нескольким слезинкам сочувствия. За нее. И за Дэзию, Амелию, мистера Уитмора и Ривера. Особенно за Ривера.

А затем я вытерла глаза и приступила к работе.





6





Миллер


В субботу я с десяти утра до четырех вечера работал в Галерее игровых автоматов. Она была самой большой на Набережной, в нескольких минутах ходьбы от каруселей, горок и колеса обозрения, высившегося над пляжем.

Когда я шел домой, в голове звенело от звуков выстрелов, взрывов и стука жетонов. Иногда я не мог заснуть из-за звуков «вака-вака», издаваемых Пак-Мэном, а перед глазами носился маленький желтый кружок, убегающий от призраков, которые ускорялись и неизбежно загоняли его в угол.

Я ненавидел эту чертову игру.

Подойдя к дому, я остановился, вздохнул, собирая волю в кулак, и поднялся по лестнице. Чет сидел на своем обычном месте: задница не отрывалась от нашего дивана, глаза в нашем телевизоре, а рот набит нашей едой. Комнату окутывал густой сигаретный дым. Похоже, старого доброго Чета не беспокоил тот факт, что диабетик (да и вообще кто-то) не должен дышать куревом.

– Как там игровые автоматы? – поинтересовался он. – Давать сдачу и менять билеты на пластиковое дерьмо, которое они потом просто выкинут. Крутая работа, а?

– Это работа, – буркнул я. – А где мама?

– Пошла по магазинам за продуктами.

– Мы не можем себе позволить ходить по магазинам с тех пор, как она уволилась из закусочной.

Чет усмехнулся.

– О, думаешь, твоей маме нужно вкалывать на двух работах, чтобы обеспечивать крышу над твоей башкой, пока ты весь день играешь в видеоигры?

– У меня учеба и работа, – процедил я сквозь зубы. – А вот чем, интересно знать, занимаешься ты?

– Если хочешь знать, мистер Умник, я получил травму. У меня инвалидность и хорошая компенсация. Вот почему твоей маме не приходится пахать на двух работах. Я забочусь о ней. И о твоей жалкой заднице.

Господи, это еще хуже. Мама не только хотела, чтобы он был рядом, но и нуждалась в нем. Уже не в первый раз я подумывал бросить школу, чтобы найти работу получше. Мои мечты о том, чтобы выбраться отсюда и заниматься музыкой, начали обугливаться по краям. Если ситуация еще ухудшится, они вообще сгорят.

– Ты пытаешься вспомнить слово «спасибо», – прервал Чет мои невеселые мысли.

Я проигнорировал его и пошел в свою комнату – крошечную клетушку, в которой умещалась двуспальная кровать, комод и небольшой стол со стулом, вплотную придвинутые к окну. Вся одежда валялась на полу, а стол был усеян бумагами. Гитару я всегда хранил в футляре под кроватью.

Теперь же футляр лежал на темно-зеленом клетчатом покрывале моей кровати, открытый и пустой. Несколько исписанных страниц с песнями валялись рядом, словно выпотрошенные внутренности. Я бросился обратно в гостиную, желудок скрутило узлом.

– Какого черта?..

Слова застряли в горле, когда Чет потянулся, взял с пола за кофейным столиком мою гитару и положил ее себе на колени.

Я в два шага оказался рядом со столиком и навис над Четом.

– Какого черта ты творишь?

Чет поднял гитару за гриф, между пальцами у него была зажата сигарета. Мясистыми пальцами другой руки он провел по струнам.

– Хороший инструмент. Это тебе папа подарил?

– Отдай, – потребовал я, протянув дрожавшую руку.

Он невозмутимо сыграл фальшивую ноту. Пепел с сигареты пролетел по корпусу гитары и упал в резонатор.

– Хорошая. Даже слишком, наверное.

– Отдай… ее… мне, – прорычал я, буквально выплевывая слова. Чет встретился со мной взглядом и медленно протянул гитару. Я резко выхватил ее за гриф. – Держись подальше от моей комнаты. – Он усмехнулся.

– Какой обидчивый.

Я зашагал обратно к себе, вернул гитару в футляр и забрал ее с собой. Мне пришлось сделать остановку возле холодильника и запихнуть в рюкзак кое-что перекусить и бутылку сока. Все это время по мне блуждал ленивый взгляд Чета, от чего по коже будто бегали полчища муравьев.


– Ты пишешь много ванильной хрени, правда? – заметил Чет.

Я захлопнул дверцу холодильника.

– Что ты сказал?

– Я читал твои песни, Бобби Дилан. Ты думаешь, что влюблен? – Он фыркнул. – Девушка, для которой ты пишешь… Думаешь, она в тебя влюбится, как только все это увидит… – Он обвел рукой убогую квартиру, потом снова усмехнулся. – Это должна быть просто убойная песня.

Во мне вспыхнула ярость, заволакивая глаза красным туманом. Но тут же угасла, оставив после себя выжженную пустыню. Он был прав. Вайолет никогда не переставала обо мне заботиться, даже когда – особенно когда – я жил в гребаной машине. Но одно дело – жалеть и заботиться. А целоваться, трахаться и ходить по школе за ручку уже другое.

Чет пробормотал что-то еще, но я едва расслышал. Я вышел, закрыв за собой дверь, и ноги сами понесли меня на пляж. К хижине.

Ронан уже был там. Он собрал плавник и обугленные остатки от других костров, чтобы соорудить свой собственный на небольшом участке пляжа перед хижиной. Положил последнее полено, завершив деревянный вигвам, выпрямился и откинул прядь темных волос с глаз.

Он кивнул в сторону моего футляра с гитарой.

– Ты играешь?

Я кивнул и сел на небольшой валун, положив футляр на колени.

– Дома застукал Чета со своей гитарой в руках. Теперь мне придется повсюду таскать ее с собой. Сюда. В школу… Гребаный ублюдок.

Ронан открыл маленький потрепанный холодильник и достал две бутылки пива. Протянул мне одну и уселся на другой низкий камень.

– Спасибо, – поблагодарил я и прочитал этикетку.

– Это просто пиво, – сказал Ронан. – Вода, ячмень, хмель.

– Мне нужно знать количество углеводов. У меня же диа-ба-титьки.

– Ах да, точно, – Ронан отвинтил крышку. – Отстойно.

– Мне можешь не говорить. – Я произвел кое-какие мысленные расчеты. – Останови меня после двух.

– А что случится, если выпить больше двух?

– Зависит от обстоятельств. Две бутылки могут поднять сахар. А если больше, то он, скорее всего, упадет.

Ронан округлил свои темные глаза.

– Хочешь сказать, что никогда не сможешь напиться?

– Смогу. – Я с ухмылкой поднес бутылку к губам. – Но доктор не рекомендует.

Ронан со свистом выдохнул.

– Черт.

– Ага.

Повисло молчание. Мне достаточно было провести с ним всего два вечера, чтобы понять – Ронан не из болтливых. Я не возражал. Тишина между нами была приятной. Я мог думать и просто дышать рядом с ним, не отвлекаясь на всякую ерунду.

Солнце зайдет только через несколько часов, но Ронан полез в свой потрепанный рюкзак за бутылкой жидкости для розжига и коробком спичек. Пока он был занят, я насчитал по меньшей мере четыре татуировки на его предплечьях и бицепсах.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– Восемнадцать, – ответил он, щедро поливая жидкостью поленья. – В марте девятнадцать. Меня оставляли на год в Манитовоке.

Восемнадцать. Чуваку на вид было года двадцать четыре, не меньше. Как будто жизнь нещадно выбивала из него юность.

– Это ты за год сделал столько татуировок или родители давали согласие?

– Нет, – ответил он и чиркнул спичкой. Швырнул ее в поленья, которые мгновенно с ревом охватило пламя.

Я отклонился назад, прикрывая глаза пивом.

– Господи…

Ронан уставился на огонь, наблюдая, как горят дрова. Когда адское пламя утихло до нормального костра, он снова сел.

– Нет… что? – уточнил я. – Не давали согласие или…

– Нет родителей, – ответил Ронан и сделал большой глоток пива. – Мама умерла, когда я был ребенком. Отец умер в тюрьме.