Девочка в красном пальто
Часть 35 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Люси хочет помочь. Она многое осознает, но есть вещи, которые только мы с тобой можем понять.
– Ей, наверное, нелегко.
– Да. Она хотела детей, но теперь, знаешь…
– Ей, наверное, приходится очень нелегко, – снова повторяю я.
Мы посидели еще немного, и тут я сообразила, что за все годы нашей совместной жизни у нас не было такого откровенного разговора. Потом он помог мне встать и усадил меня в свою машину, а мою одежду и один ботинок положил в багажник.
– Я отвезу тебя. Твою машину заберем потом.
Люси встречала нас в дверях своего домика, пока Пол вел меня по узкой дорожке. Даже если она ужаснулась, увидев меня босиком, в пальто Пола, с мокрыми и растрепанными волосами, то не подала виду.
– Ей нужно принять горячую ванну, – сказал Пол.
– Ни в коем случае, – возразила Люси. – Это худшее, что может быть. Я сделаю прохладную, и мы будем медленно погружаться в нее. Горячая вода – слишком большой стресс для организма.
– Люси работает сиделкой в больнице, – пояснил Пол.
– Вот как, – удивилась я.
Этого я не знала. Фактически я ничего о ней не знала, за исключением того, что я ненавидела ее когда-то, в туманном прошлом, которое больше не имело значения. Я осознала, что стою на том же кремовом ковре, на котором когда-то отпечатались следы моих ботинок. На этот раз были перепачканы песком и землей мои босые ноги.
– Простите, Люси, – произнесла я.
Но ее уже не было в комнате, а из ванной доносился шум льющейся воды.
Что это такое, как это назвать? Когда случается беда и приходят женщины с пирогами и бинтами, с чаем и ласковыми руками. Эта сопричастность, которая возникает у колыбели в родильной палате или при положении в гроб. Женщины собирают осколки после трагедии и пытаются собрать жизнь заново, придать ей какой-то образ, как я пыталась заново собрать Кармел. Пусть новый образ будет неказистый, не такой ладный, как прежде, но, по крайней мере, это будет что-то целое. Мелкие дела, которые я совершала, повторяя, как заклинание: подмести, помыться, прибраться, поесть, заправить кровать, одеться, спрятать рану. Люси снимает с меня пальто и ведет в ванную. Я знала, что вода холодная, да и пар не поднимался над ней, но все равно она обожгла мне кожу.
– Сейчас мы помоем голову, – сказала Люси.
Она включила душ и начала поливать мне волосы. На дно ванны вместе со струями воды хлынул песок и плюхнулась крошечная улитка. Люси нанесла мне на волосы шампунь, подняла улитку и посадила ее на кафель, к которому та быстро приклеилась, как жвачка.
– Люси, вы такая добрая. – Я заплакала.
– Вот так, вот так, – приговаривала она, ее проворные пальцы выбирали мелкие камушки из моих волос.
Пол хлопотал на кухне, в ванную не заходил.
– Я приготовлю нам чего-нибудь горячего выпить! – крикнул он.
Крошечные одежки Люси были мне малы, она дала мне вещи Пола – брюки-чиносы и флисовую куртку. Я прижалась лицом к мягкому рукаву и снова ощутила этот химически-цветочный запах кондиционера.
Потом я лежала на кожаном диване, а они сидели по обе стороны от меня.
– Пол. – Мне необходимо было задать ему этот вопрос. – Как тебе кажется, она жива?
– Да. – Он произнес это так решительно, что даже брызнул чаем на колени.
Его уверенность поразила меня:
– Откуда ты знаешь?
– Нутром чую, Бет. А ты разве нет?
«Нет», – хотела ответить я. Все, что я чувствую, – огромная, бездонная, зияющая тайна. Разверстая воронка, в которой разноцветным вихрем кружатся мелки, красные туфли, люди из поезда, блестящая юбка рассказчицы. Они кружатся днем и ночью. Это пропасть, на краю которой я стою, в любой момент готовая сорваться.
35
У нас зима. Мы дрожим от холода под нашими вязаными одеялами, ветер бушует за стенами фургона. Дороти говорит, что у нас нет ни гроша. Все вышло совсем не так, как обещал дедушка. Мы больше не совершаем никаких исцелений в церквях. Билл заболел, а дедушка, говорит Дороти, не способен добыть даже снегу зимой. В крыше откуда-то взялась дыра, дождь мочит кастрюли и сковородки Дороти, и они ржавеют. Бабушка в сердцах вышвыривает их за дверь. «Дешевка, хлам! – кричит она. – Будет ли у меня когда-нибудь комплект кастрюль из нержавеющей стали, как у нормальных людей?» Дедушка ничего не отвечает. Он сидит на кровати в большой задумчивости. Задумчивость его столь велика, что выползает из него наружу, заполняет фургон, и кажется, в ней можно увязнуть. Дождь барабанит и барабанит. «Это все ты и твои идеи!» – кричит на него Дороти, а он ей не отвечает, только еще ниже опускает голову и даже мимолетного взгляда на нее не бросает.
Кастрюли всю ночь стоят под дождем, наутро в них полно дождевой воды и насекомых с лапками тонкими, как линии в моих школьных тетрадках, они плавают в кастрюлях, как в бассейне.
Мы, девочки, подросли, все трое. Платья нам стали коротки, жмут в талии и задираются кверху. Колготки тоже малы, но они, наоборот, сползают вниз. Резинки врезаются в попы, попы выглядят смешно, как воздушные шарики, надутые и перетянутые продавцом. Если подумать, в этом году мне исполнится девять лет, а в девять лет ты уже большая девочка. Ничего удивительного, что я выросла из своей одежды.
– Какой же здесь зверский холод, – стонет Дороти. Она сидит на кровати и кутается в одеяла. – У меня на родине не бывает таких холодов.
Когда дождь ненадолго прекращается, дедушка лезет на крышу фургона и заделывает дырку кусками какой-то черной ерунды. Мы слышим, как он топочет на крыше, словно медведь.
– Ой, он сейчас проломит крышу и свалится на нас, – говорит Силвер.
Но он не провалился, все починил, и дождь перестал капать внутрь.
Мы с двойняшками дрожим в платьях и в дождевиках. На мне старая синяя ветровка на молнии, которая принадлежала Силвер.
– Ты должна купить им новые пальто, – говорит дедушка.
– Пальто? На какие шиши? – поднимает крик Дороти. – Пальто на грядках не растут!
Дедушка снимает с полки Библию, и мне сперва кажется, что он хочет ее читать – какой-нибудь отрывок о том, что пальто и взаправду вырастут на грядках, коли положиться на Господа и довериться ему. Если он сделает это, думаю я, то Дороти точно огреет его по голове какой-нибудь своей ржавой сковородкой. Но когда он открывает Библию, она оказывается внутри пустой, как дыня, а в углублении ее лежат бумажные доллары. Теперь я понимаю, что Дороти имеет в виду, когда говорит «поживиться за счет Библии».
– Вот, возьми. Купи им все, что нужно. Я не выношу, когда люди думают, что я не могу о них позаботиться.
Городок, в который мы пришли, очень маленький, в нем всего одна улица. Но мне он нравится. Люди ходят с магазинными пакетами, улыбаются. А Дороти здесь не нравится. Хозяин бакалейного магазина смотрит на нас из окна, когда мы проходим мимо.
– Думает, поди, что мы бродяги, шаромыжники, – ворчит Дороти.
Мы с девочками не понимаем, что это значит, но по ее тону можно догадаться, что это плохо.
В магазине с одеждой я с порога замечаю то самое пальто, которое мне и нужно. Оно красное, красное, красное! Даже без примерки, просто, видя его на вешалке, я понимаю, какое оно мягкое и теплое. Я подхожу к нему, пока Дороти с двойняшками выбирают что-то в другом конце магазина. Оно не совсем такое, как мое прежнее пальто, которое выбросили. Оно даже лучше, у него есть мягкая, как подушка, желтая подкладка.
Оно мне так нравится, что я надеваю его, быстро застегиваю продолговатые деревянные пуговицы и говорю:
– Мне вот это.
Дороти натягивает на Силвер бордовый пуховик. Она мгновенно оглядывается, услышав мои слова. Когда она видит меня, ее глаза становятся черными и блестящими, как чернила, и я боюсь, что они начнут стекать каплями по ее щекам.
– Нет, только не это.
– Почему не это?
Мне так хочется это пальто, что я возражаю, хотя знаю, как Дороти этого не любит. Но я помню, что теперь она мой враг, поэтому какое мне дело, чего она любит или не любит. Я скрещиваю руки на груди и прижимаю пальто к себе.
– Нет и нет. Потому что нет. Это вообще не то, что нужно. – Дороти подходит ко мне и вытягивает из-за шиворота ярлык с ценой. – К тому же очень дорого.
Дама за прилавком прислушивается к нашему разговору. Она надевает очки, которые висят у нее на золотой цепочке, подходит к нам и тоже смотрит на ярлык.
– Давайте подумаем. Эта модель висит уже довольно долго. Не понимаю почему. Пальто действительно прекрасное. Наверное, дело вкуса. Я готова сделать хорошую скидку. И этим двум девочкам я тоже продам со скидкой, – она указывает на двойняшек, которые стоят в своих пуховиках.
Я улыбаюсь даме, она улыбается мне в ответ. Она немолодая, у нее яркая розовая помада и кожа вся в веснушках. Волосы выкрашены в чудесный золотистый цвет и поблескивают на солнце, которое падает в окно.
– Спасибо вам, – говорю я. Мы нравимся друг другу, в этом нет сомнений.
Но Дороти недовольна тем, что я поблагодарила ее, как будто вопрос уже решен.
– Ну, я не знаю, не знаю… – бормочет она. Даже краснота проступила на ее смуглом лице, такое я впервые вижу.
– В чем дело? Я не хочу быть навязчивой, но не могли бы вы объяснить, что вас останавливает? Это прекрасная покупка, – говорит дама. – И прослужит это пальто гораздо дольше, чем те, – она показывает на пуховики и оборачивается ко мне: – У тебя такой чудесный выговор, детка. Откуда ты приехала?
– Хорошо, мы берем, – внезапно говорит Дороти, и я удивляюсь.
Она вдруг начинает дико спешить, считать деньги еще до того, как дама подходит к прилавку. Она делает это торопливо, совсем не так, как обычно обращается с деньгами – бережно, уважительно. Мне не хочется уходить из этого магазина вообще. Остаться бы здесь навсегда, помогать пожилой даме раскладывать трусики под стеклом на прилавке. Или наряжать вместе с ней мальчиков и девочек с яркими нарисованными лицами, которые стоят в витрине, поправлять им руки-ноги.
Дама-продавщица провожает нас до дверей. Мы выходим на улицу, она стоит на пороге, смотрит на меня и спрашивает:
– У тебя все в порядке, детка?
Дороти хватает меня:
– Все у нее в порядке. Она наша приемная дочь. Мы ее взяли из… Спасибо вам за пальто. Теперь девочкам будет тепло и уютно.
Она тащит нас по улице. Издалека я оглядываюсь еще раз на даму из магазина. Она покачивает золотистой шевелюрой, и мне почему-то кажется, что она пытается выбросить меня из головы, и в какой-то момент ей это удается, и я выпадаю оттуда, выпадаю на землю, а она захлопывает дверь магазина, и колокольчик еле слышен отсюда.
– Хочу есть! – говорит Мелоди.
Дороти останавливается посреди дороги.
– Черт, будь оно все неладно… – говорит она. Мы заходим в кафе с желто-синими пластмассовыми столиками, и Дороти заказывает нам бургеры и молочный коктейль.
– Попробуй только не съешь! – говорит она мне.
– Ей, наверное, нелегко.
– Да. Она хотела детей, но теперь, знаешь…
– Ей, наверное, приходится очень нелегко, – снова повторяю я.
Мы посидели еще немного, и тут я сообразила, что за все годы нашей совместной жизни у нас не было такого откровенного разговора. Потом он помог мне встать и усадил меня в свою машину, а мою одежду и один ботинок положил в багажник.
– Я отвезу тебя. Твою машину заберем потом.
Люси встречала нас в дверях своего домика, пока Пол вел меня по узкой дорожке. Даже если она ужаснулась, увидев меня босиком, в пальто Пола, с мокрыми и растрепанными волосами, то не подала виду.
– Ей нужно принять горячую ванну, – сказал Пол.
– Ни в коем случае, – возразила Люси. – Это худшее, что может быть. Я сделаю прохладную, и мы будем медленно погружаться в нее. Горячая вода – слишком большой стресс для организма.
– Люси работает сиделкой в больнице, – пояснил Пол.
– Вот как, – удивилась я.
Этого я не знала. Фактически я ничего о ней не знала, за исключением того, что я ненавидела ее когда-то, в туманном прошлом, которое больше не имело значения. Я осознала, что стою на том же кремовом ковре, на котором когда-то отпечатались следы моих ботинок. На этот раз были перепачканы песком и землей мои босые ноги.
– Простите, Люси, – произнесла я.
Но ее уже не было в комнате, а из ванной доносился шум льющейся воды.
Что это такое, как это назвать? Когда случается беда и приходят женщины с пирогами и бинтами, с чаем и ласковыми руками. Эта сопричастность, которая возникает у колыбели в родильной палате или при положении в гроб. Женщины собирают осколки после трагедии и пытаются собрать жизнь заново, придать ей какой-то образ, как я пыталась заново собрать Кармел. Пусть новый образ будет неказистый, не такой ладный, как прежде, но, по крайней мере, это будет что-то целое. Мелкие дела, которые я совершала, повторяя, как заклинание: подмести, помыться, прибраться, поесть, заправить кровать, одеться, спрятать рану. Люси снимает с меня пальто и ведет в ванную. Я знала, что вода холодная, да и пар не поднимался над ней, но все равно она обожгла мне кожу.
– Сейчас мы помоем голову, – сказала Люси.
Она включила душ и начала поливать мне волосы. На дно ванны вместе со струями воды хлынул песок и плюхнулась крошечная улитка. Люси нанесла мне на волосы шампунь, подняла улитку и посадила ее на кафель, к которому та быстро приклеилась, как жвачка.
– Люси, вы такая добрая. – Я заплакала.
– Вот так, вот так, – приговаривала она, ее проворные пальцы выбирали мелкие камушки из моих волос.
Пол хлопотал на кухне, в ванную не заходил.
– Я приготовлю нам чего-нибудь горячего выпить! – крикнул он.
Крошечные одежки Люси были мне малы, она дала мне вещи Пола – брюки-чиносы и флисовую куртку. Я прижалась лицом к мягкому рукаву и снова ощутила этот химически-цветочный запах кондиционера.
Потом я лежала на кожаном диване, а они сидели по обе стороны от меня.
– Пол. – Мне необходимо было задать ему этот вопрос. – Как тебе кажется, она жива?
– Да. – Он произнес это так решительно, что даже брызнул чаем на колени.
Его уверенность поразила меня:
– Откуда ты знаешь?
– Нутром чую, Бет. А ты разве нет?
«Нет», – хотела ответить я. Все, что я чувствую, – огромная, бездонная, зияющая тайна. Разверстая воронка, в которой разноцветным вихрем кружатся мелки, красные туфли, люди из поезда, блестящая юбка рассказчицы. Они кружатся днем и ночью. Это пропасть, на краю которой я стою, в любой момент готовая сорваться.
35
У нас зима. Мы дрожим от холода под нашими вязаными одеялами, ветер бушует за стенами фургона. Дороти говорит, что у нас нет ни гроша. Все вышло совсем не так, как обещал дедушка. Мы больше не совершаем никаких исцелений в церквях. Билл заболел, а дедушка, говорит Дороти, не способен добыть даже снегу зимой. В крыше откуда-то взялась дыра, дождь мочит кастрюли и сковородки Дороти, и они ржавеют. Бабушка в сердцах вышвыривает их за дверь. «Дешевка, хлам! – кричит она. – Будет ли у меня когда-нибудь комплект кастрюль из нержавеющей стали, как у нормальных людей?» Дедушка ничего не отвечает. Он сидит на кровати в большой задумчивости. Задумчивость его столь велика, что выползает из него наружу, заполняет фургон, и кажется, в ней можно увязнуть. Дождь барабанит и барабанит. «Это все ты и твои идеи!» – кричит на него Дороти, а он ей не отвечает, только еще ниже опускает голову и даже мимолетного взгляда на нее не бросает.
Кастрюли всю ночь стоят под дождем, наутро в них полно дождевой воды и насекомых с лапками тонкими, как линии в моих школьных тетрадках, они плавают в кастрюлях, как в бассейне.
Мы, девочки, подросли, все трое. Платья нам стали коротки, жмут в талии и задираются кверху. Колготки тоже малы, но они, наоборот, сползают вниз. Резинки врезаются в попы, попы выглядят смешно, как воздушные шарики, надутые и перетянутые продавцом. Если подумать, в этом году мне исполнится девять лет, а в девять лет ты уже большая девочка. Ничего удивительного, что я выросла из своей одежды.
– Какой же здесь зверский холод, – стонет Дороти. Она сидит на кровати и кутается в одеяла. – У меня на родине не бывает таких холодов.
Когда дождь ненадолго прекращается, дедушка лезет на крышу фургона и заделывает дырку кусками какой-то черной ерунды. Мы слышим, как он топочет на крыше, словно медведь.
– Ой, он сейчас проломит крышу и свалится на нас, – говорит Силвер.
Но он не провалился, все починил, и дождь перестал капать внутрь.
Мы с двойняшками дрожим в платьях и в дождевиках. На мне старая синяя ветровка на молнии, которая принадлежала Силвер.
– Ты должна купить им новые пальто, – говорит дедушка.
– Пальто? На какие шиши? – поднимает крик Дороти. – Пальто на грядках не растут!
Дедушка снимает с полки Библию, и мне сперва кажется, что он хочет ее читать – какой-нибудь отрывок о том, что пальто и взаправду вырастут на грядках, коли положиться на Господа и довериться ему. Если он сделает это, думаю я, то Дороти точно огреет его по голове какой-нибудь своей ржавой сковородкой. Но когда он открывает Библию, она оказывается внутри пустой, как дыня, а в углублении ее лежат бумажные доллары. Теперь я понимаю, что Дороти имеет в виду, когда говорит «поживиться за счет Библии».
– Вот, возьми. Купи им все, что нужно. Я не выношу, когда люди думают, что я не могу о них позаботиться.
Городок, в который мы пришли, очень маленький, в нем всего одна улица. Но мне он нравится. Люди ходят с магазинными пакетами, улыбаются. А Дороти здесь не нравится. Хозяин бакалейного магазина смотрит на нас из окна, когда мы проходим мимо.
– Думает, поди, что мы бродяги, шаромыжники, – ворчит Дороти.
Мы с девочками не понимаем, что это значит, но по ее тону можно догадаться, что это плохо.
В магазине с одеждой я с порога замечаю то самое пальто, которое мне и нужно. Оно красное, красное, красное! Даже без примерки, просто, видя его на вешалке, я понимаю, какое оно мягкое и теплое. Я подхожу к нему, пока Дороти с двойняшками выбирают что-то в другом конце магазина. Оно не совсем такое, как мое прежнее пальто, которое выбросили. Оно даже лучше, у него есть мягкая, как подушка, желтая подкладка.
Оно мне так нравится, что я надеваю его, быстро застегиваю продолговатые деревянные пуговицы и говорю:
– Мне вот это.
Дороти натягивает на Силвер бордовый пуховик. Она мгновенно оглядывается, услышав мои слова. Когда она видит меня, ее глаза становятся черными и блестящими, как чернила, и я боюсь, что они начнут стекать каплями по ее щекам.
– Нет, только не это.
– Почему не это?
Мне так хочется это пальто, что я возражаю, хотя знаю, как Дороти этого не любит. Но я помню, что теперь она мой враг, поэтому какое мне дело, чего она любит или не любит. Я скрещиваю руки на груди и прижимаю пальто к себе.
– Нет и нет. Потому что нет. Это вообще не то, что нужно. – Дороти подходит ко мне и вытягивает из-за шиворота ярлык с ценой. – К тому же очень дорого.
Дама за прилавком прислушивается к нашему разговору. Она надевает очки, которые висят у нее на золотой цепочке, подходит к нам и тоже смотрит на ярлык.
– Давайте подумаем. Эта модель висит уже довольно долго. Не понимаю почему. Пальто действительно прекрасное. Наверное, дело вкуса. Я готова сделать хорошую скидку. И этим двум девочкам я тоже продам со скидкой, – она указывает на двойняшек, которые стоят в своих пуховиках.
Я улыбаюсь даме, она улыбается мне в ответ. Она немолодая, у нее яркая розовая помада и кожа вся в веснушках. Волосы выкрашены в чудесный золотистый цвет и поблескивают на солнце, которое падает в окно.
– Спасибо вам, – говорю я. Мы нравимся друг другу, в этом нет сомнений.
Но Дороти недовольна тем, что я поблагодарила ее, как будто вопрос уже решен.
– Ну, я не знаю, не знаю… – бормочет она. Даже краснота проступила на ее смуглом лице, такое я впервые вижу.
– В чем дело? Я не хочу быть навязчивой, но не могли бы вы объяснить, что вас останавливает? Это прекрасная покупка, – говорит дама. – И прослужит это пальто гораздо дольше, чем те, – она показывает на пуховики и оборачивается ко мне: – У тебя такой чудесный выговор, детка. Откуда ты приехала?
– Хорошо, мы берем, – внезапно говорит Дороти, и я удивляюсь.
Она вдруг начинает дико спешить, считать деньги еще до того, как дама подходит к прилавку. Она делает это торопливо, совсем не так, как обычно обращается с деньгами – бережно, уважительно. Мне не хочется уходить из этого магазина вообще. Остаться бы здесь навсегда, помогать пожилой даме раскладывать трусики под стеклом на прилавке. Или наряжать вместе с ней мальчиков и девочек с яркими нарисованными лицами, которые стоят в витрине, поправлять им руки-ноги.
Дама-продавщица провожает нас до дверей. Мы выходим на улицу, она стоит на пороге, смотрит на меня и спрашивает:
– У тебя все в порядке, детка?
Дороти хватает меня:
– Все у нее в порядке. Она наша приемная дочь. Мы ее взяли из… Спасибо вам за пальто. Теперь девочкам будет тепло и уютно.
Она тащит нас по улице. Издалека я оглядываюсь еще раз на даму из магазина. Она покачивает золотистой шевелюрой, и мне почему-то кажется, что она пытается выбросить меня из головы, и в какой-то момент ей это удается, и я выпадаю оттуда, выпадаю на землю, а она захлопывает дверь магазина, и колокольчик еле слышен отсюда.
– Хочу есть! – говорит Мелоди.
Дороти останавливается посреди дороги.
– Черт, будь оно все неладно… – говорит она. Мы заходим в кафе с желто-синими пластмассовыми столиками, и Дороти заказывает нам бургеры и молочный коктейль.
– Попробуй только не съешь! – говорит она мне.