Девочка в красном пальто

Я заварила чай, Мария вышла, и мы остались за столом, как три совершенно чужих человека, которыми, собственно, и стали. Они срочно прилетели из Испании, прервав свой отдых, и их расширенные от потрясения глаза выделялись на ухоженных загорелых лицах.

– Ужасное происшествие. Чудовищное, – нахмурил брови отец. – Что-нибудь можно сделать?

Ему никто не ответил, и он замолчал.

Мама протянула руку и положила на мою, на ее коже виднелись старческие пятна.

– Я видела в газетах ее фото. У меня есть фотография моей матери в детстве, те же кудряшки, те же огромные глаза, они похожи так, что трудно поверить. Она прекрасна, Бет. Такая милая и невинная. Кто посмел совершить такое?

– Не знаю, – тихо говорю я. – Не знаю.

У отца по-прежнему сердитый вид.

– А где пребывает твой, с позволения сказать, муж?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду – где он?

– Папа, Пол бросил меня около года назад. Он ушел к другой женщине. – Я сделала паузу, чтобы они переварили эту новость. Почудилось мне, или действительно отец усмехнулся и дернул кончиком подбородка, покрытого аккуратной седой бородой, словно хотел сказать: «Я же тебя предупреждал!»

– Ах, Бет. – Мамина прохладная ладонь снова касается моей руки.

– Я уже успокоилась. Правда. Все, что меня беспокоит сейчас, – это как найти Кармел. Все остальное такая… ерунда. И то, что Пол бросил меня, ерунда, честное слово, ерунда. – И я умолкаю.

– Ну что ж, может быть, оно и к лучшему… – бормочет мама.

Я вскакиваю на ноги, у меня в голове не укладывается, как они могут обсуждать эту старую историю, в такой-то момент.

– У меня похитили дочь! – ору я, наклоняясь над чашками. – Вы что, не понимаете?

Отец закрывает лицо руками и начинает рыдать.

– Мама, папа, простите. Пожалуйста, не осуждайте Пола. Он больше не мой муж, но он всегда останется отцом Кармел, а ей нужны мы оба.

Я подхожу к отцу, который продолжает плакать, и кладу руку ему на плечо:

– Успокойся, папа. Ее ищут, ищут повсюду. Есть кое-какие зацепки, только не говорите никому. Видели девочку в красном, она выглядывала из окна. По описанию она очень похожа на Кармел, и вид у нее был растерянный. Туда уже едут, вот прямо сейчас, пока мы тут разговариваем.

Какая-то убежденность росла во мне. Я понимала, что она мнимая, но быстро превращается в настоящую. Я буквально видела свою Кармел – измученную, растерянную, не сводящую глаз с окна. Тени на ее лице.

Вошла Мария. Бьюсь об заклад, она слышала наш разговор.

– Произошла небольшая заминка, Бет. Эта дама очень преклонного возраста. Она не вполне здорова и… боюсь, немного не в своем уме. Мне очень жаль, но необходимо дождаться шести часов вечера, тогда ее сможет сопровождать дочь. Планируется пройти вместе с ней ее маршрутом и стучаться в каждую дверь.



Нет, больше я не в силах это выносить. Им не нравится, когда я ухожу из дома, но я сказала, что мне нужен свежий воздух, пусть позвонят мне, если появится что-то новое.

Конечно, вовсе не свежий воздух мне был нужен, мне необходимо было искать, искать, искать. Заглядывать под камни, в бочки для дождевой воды, в сараи и амбары, под прилавки магазинов. Я выскользнула за ворота, одержимая потребностью искать. В этой одержимости мне мерещилось, что дочка уменьшилась до размеров крошечной фигурки в красном пальто, которую можно повесить на новогоднюю елку как игрушку или на сумку как брелок. Вот почему я не могу найти ее – она очень маленькая. Она выскользнула, а я не заметила этого, и теперь нужно искать ее в дуплах деревьев или в трещинах земли. Нужно приложить ухо к земле и прислушаться – наверное, она зовет меня, и голосок ее не громче мышиного писка.

Я перепрыгнула через низкую каменную стену и пошла среди колосков. Когда я раздвигала стебли, чтобы увидеть землю, их зеленые макушки щекотали мне пальцы. Я, как охотничья собака, крутила головой из стороны в сторону, выслеживала добычу, я искала: след ноги, прядь волос, красный лоскут. В ту минуту мне это не казалось безумием, я полагала, что выполняю важную задачу, что в моих действиях есть смысл. Но когда я добралась до угла поля и вскарабкалась на стену, то масштаб задачи обескуражил меня. Поля простирались передо мной одно за другим, одно похоже на другое, они уходили за горизонт, сколько видел глаз.

Я взглянула на телефон: никаких сообщений. Как будто она растворилась в воздухе.

– Где ты? – кричала я, обращаясь к пустынным полям. – Ну где ты?

К тридцатому дню мы снова стали единой семьей – я, мама, отец. Они жили у меня, приносили из супермаркета пакеты с продуктами. Отец красил забор перед домом, я говорила ему – брось, но он ответил, что ему легче, когда он занят делом. Какой нелепой кажется теперь наша вражда.

– Хватит тебе бродить, – говорили они мне, когда я надевала пальто, чтобы снова уйти из дома.

– Не могу, – отвечала я.

Девочка, которую видели в окне полицейского участка, оказалась никакой не Кармел. Ее разыскали, но выяснилось, что она внучка местных жителей. И одета она была в красное платье, а не в пальто.

В тот день я обследовала деревья в округе. Я обессилела, как принцесса, которую туфельки заставляют танцевать по холмам и по долам, а снять туфельки она не может. Уже темнело, когда я прилегла рядом с ручьем, прижалась лицом к земле с такой силой, что песок забился в рот, и я стала отплевываться.

Я долго лежала там. Так долго, что предметы вокруг меня из темных стали светлыми. Лучи солнца медленно опускались, мягкий серебристый свет пробивался меж деревьев. Этот серебристый свет напоминал мне о чем-то, я пыталась вспомнить о чем, и в это время меня привлек негромкий шум. Я подняла голову – на другом берегу ручья сидела девочка. Она сидела на корточках и бросала камушки в воду, они падали с плеском, и я подумала – как она оказалась одна в таком безлюдном месте, о чем думают ее родители, почему разрешили уйти одной так поздно и так далеко от дома? Пока я смотрела на нее, меня постепенно осенило. Я прекрасно знаю эту девочку, она не чужая. Это Кармел, моя дочь.

Я села.

– А, это ты, – фыркнула она и снова бросила камешек.


Я чуть не рассмеялась, так смешно она фыркнула, и какая-то благодать разлилась по всему моему телу до самых косточек, словно целительный бальзам, словно эликсир жизни.

– Кармел, где ты пропадала все это время, родная?

Она поднялась. Вместо красного шерстяного пальто на ней была красная куртка поверх белого платья с оборками. А куртка была расшита кругляшами, которые в серебряном свете вспыхивали рубиновым.

– Не знаю. Ты же потеряла меня, – ответила она и бросила камешек в воду. – Ты потеряла меня, словно я бусинка. Мелкая монета. Ты водила меня в такие места, где легко потеряться. Ты нарочно это делала.

Еще несколько камешков упали в воду.

– Нет! Это неправда! Ты сама хотела в такие места. Вспомни, лабиринт – это твоя затея.

Она прищурилась, потом взглянула на меня растерянно:

– Может быть. Значит, мы обе хотели потерять друг друга?

– Нет, конечно, нет. Не говори так. Иди ко мне, и мы вернемся домой.

– Я не могу перебраться через ручей, – покачала она головой. – Вдруг замочу новые туфли.

Она поворачивается и идет прочь между деревьями, ветер шевелит ее волосы, и они прядками приподымаются над головой.

– Кармел, Кармел!!! – кричу я вслед удаляющейся фигуре.

От собственного крика я просыпаюсь, крик смешался с землей у меня во рту, вскакиваю и смотрю на другой берег – кажется, там воздух еще колышется от ее недавнего присутствия.

– Я увижу тебя снова, увижу, – клянусь я себе, глядя на тот берег, словно она по-прежнему там. – В этой жизни или в следующей, но я увижу тебя!

Это был последний сон про нее, в котором она уходила прочь.





20




В ночь после пира, который устроила Дороти, я осознала, что умерла. Я поняла это в один миг, словно в темноте зажегся свет. Пошатываясь, я иду в кухню, падаю на стул и стучу ладонями по столу:

– Нет, нет, нет! Я не хочу быть привидением. Спасите меня. Спасите меня.

Дороти стоит передо мной, она прижимает руки к лицу:

– Что стряслось, дитя мое?

– Ты видишь меня? Точно видишь? Я живая?

– О господи боже мой, конечно, живая! Надо же, и Денниса, как назло, нет. Что стряслось? – Дороти садится рядом со мной и крепко обнимает меня.

Я плачу и долго не могу успокоиться. Потом, доплакав, все же сажусь прямо.

– Я нашла старые фотографии каких-то детей и догадалась, что все они уже умерли, и стала думать об этом, – говорю я, хотя понимаю, что звучит это глупо.

– Ты очень много времени проводишь одна, вот в чем беда, – вздыхает она.

– Дороти, сколько я еще буду оставаться тут? Мне ведь в школу уже пора, наверное.

Все дни похожи один на другой, как бусины, и я сбилась со счета, сколько их, но, по-моему, из них можно составить очень длинную нитку бус, и даже не одну. Много дней и много ночей, и каждую ночь я тайком устраиваюсь на лестнице.

От моего вопроса она слегка вздрагивает, и мне приходит в голову мысль – может, с мамой случилось самое страшное, а они не хотят мне говорить.

– В чем дело, дитя мое? Мы тебе не нравимся? Тебе плохо с нами? – Она смотрит на меня уголком глаза. – Может, нам надо придумать что-то веселое? Чтобы развлечь тебя.

– Я хочу поговорить с папой. Дедушка ведь знает его номер. – Я так давно не видела папу, что сама, наверное, уже не вспомню его.

– Да, я полагаю.

– Почему я не могу поговорить с ним? – Мне хочется снова начать молотить руками по столу.

– Ты огорчишь дедушку, – бормочет она. Дороти смотрит на меня с каким-то страхом, словно боится того, что еще я могу натворить.

– Я. Хочу. Позвонить. Папе. – Я икаю оттого, что долго плакала.