Девочка из стен

Бренность всего сущего




В тот вечер, поднимаясь по лестнице, Элиза сдалась на полпути и, будто кошка, распласталась по ступенькам, прижавшись щекой к влажной жесткой деревянной поверхности. Она не представляла, сколько пролежала там. Ночь успела вступить в свои права, а вода — неохотно утечь через распахнутую входную дверь, размазав грязь и расплескав небольшие лужицы по кафельному полу. Лежать на лестнице было приятно — даже на такой узкой и жесткой. Это успокаивало. Элиза еще ни разу здесь не лежала. Никогда не обнимала ступени своего дома. Но сейчас этот жест показался ей очень важным.

Внучатые часы внизу напитались стоячей водой, будто были сбиты не из дерева, а из закаменевшей без влаги рыхлой почвы. Глянцевая поверхность помутнела, корпус выглядел размякшим и уязвимым, словно едва начавшая затягиваться рана. Цветастая стая нарисованных птиц все еще гнездилась на циферблате. Элиза гадала, как скоро они потускнеют и растрескаются под натиском искореженного водой деревянного остова часов.

Элиза все же нашла в себе силы добраться до родительской кровати. Она проспала до позднего утра, дремала под льющимся в окна солнечным светом, не обращая внимания на копошившуюся на одном из садовых деревьев белку. Она то засыпала, то просыпалась, почесывая комариные укусы и стараясь отвлечься от все чаще скручивающих живот судорог и боли в пересохшем горле. Элиза с головой зарылась под подушку. Она не торопилась вставать и заново обыскивать разрушенную кухню — Элиза еще вчера уловила, как разило из распахнутого мужчиной при обыске холодильника испускающими в парящей жаре дух скоропортящимися продуктами.

Но когда она наконец заставила себя принять вертикальное положение и сошла вниз по лестнице, необходимость искать еду и чистую воду отпала. Кое-кто уже позаботился об этом за нее. На пороге входной двери было расстелено полотенце, на котором лежали две бутылки воды, протеиновый батончик и коробка хлопьев с корицей. Элиза уставилась на оставленный ей паек.

— Броуди, — улыбнулась она.

Взяв еду, Элиза отправилась на чердак. Она смахнула с подоконника осколки стекла и позавтракала с видом на задний двор. Воображаемая миссис Лора носилась по нему, поднимая примятые стихией помидорные побеги. Толкая перед собой тачку со сломанными ветвями, мимо нее прошествовал мистер Ник. Маршалл и Эдди вдвоем тащили оставленное ураганом во дворе бревно. Чуть поодаль работали ее собственные мама и папа.

Остаток утра Элиза кружила по дому, оценивая масштабы повреждений. Она обращала внимание и на следы собственного присутствия: смятые простыни, сушащиеся на крыше джинсы, стопки книг, которые она перенесла из библиотеки на второй этаж в надежде уберечь от сырости и плесени. Элиза осознала, что с распахнутыми настежь окнами дом кажется куда меньше. Ветерок продувал его насквозь, будто здание и вовсе не стояло на его пути. В дом просачивались невесомые призраки, парили по комнатам и уползали обратно, в испещренное морщинами веток небо за окном.

Один Всеотец подошел к Элизе и опустился перед ней на одно колено. Он приблизил свое лицо к ее и напомнил, что где-то там, за этими стенами, были похоронены ее родители. Они лежали в земле, бок о бок, а в их блестящих белых глазах каждую ночь отражались созвездия.

— Если вдуматься, — сказал он, — никто не исчезает бесследно. Они все еще здесь, под нами.

Совсем скоро половицы вздыбятся, краска начнет отслаиваться от стен, а их внутренности зацветут черными плесневыми пятнами. Элиза справилась бы — стоило только захотеть. Просто следующий уровень, сложный, но проходимый: прятаться в больном, быстро затухающем доме. Элиза достигла небывалого мастерства в этой игре и была уверена, что сможет. Если решит избрать этот путь.

Вода почти полностью ушла со двора. Разложенные на крыше джинсы пропали. Кровать была застелена один в один, как ее оставили Мейсоны, прежде чем схватить вещи в охапку и прыгнуть в машину. Окна, распахнутые с наступившего вслед за ураганом утра, были закрыты. Спасенные ей библиотечные книги перекочевали на не до конца просохший журнальный столик на первом этаже.

В тот день Элиза покинула свой дом. Она вышла на улицу, босиком ступая по все еще влажной и теплой, примятой ураганом траве между разбросанными по двору ветками. Цветы, посаженные миссис Лорой вдоль подъездной дорожки, понурились и пожухли, но выжили. Элиза коснулась цветка львиного зева, поиграла с его фиолетовым язычком, то раскрывая, то смыкая окружающие его лепестки. Пахло доцветающей магнолией. Теплые лучи солнца ласково оглаживали шею и руки девочки.

Элиза обогнула его захлебнувшийся грузовик, так и оставшийся на дороге, и стала взбираться по крутому склону дамбы. К тому времени, когда она вскарабкалась на вершину, мышцы ее ног горели огнем. Грязно-коричневые воды огромной реки лоснились, как начищенный лошадиный круп. Из-за громоздящейся напротив параллельной дамбы на нее опасливо, издалека косились крыши чужих домов. Элиза шла по дамбовому хребту, разбрызгивая прокаленный солнцем гравий, и то и дело ногами сгоняла упорно липнущих к оголенным икрам комаров. Она брела вдоль реки до тех пор, пока не обнаружила поросшую деревьями дорогу, по которой, насколько она знала, Броуди иногда ходил к ней.

Обнаружив ее, она сбежала вниз по дамбе, наслаждаясь скоростью, которой ее наделяла гравитация. Она перешла через канаву и тротуар и вывернула на грязную дорогу. По ней шагать приходилось осторожнее: Элиза огибала глубокие, по щиколотку, выбоины, перепрыгивала через валявшиеся ветви, подныривала под преграждавшие путь массивные стволы. Грязь забивалась ей между пальцами ног. Вокруг, жужжа, сновали стрекозы. Посреди вороха облаков налитым абрикосом висело солнце. Растущие по обе стороны аллеи деревья смыкались над ней живым коридором.

Девочка из Стен оставила свой дом, чтобы поблагодарить друга за заботу. Если потом она и собиралась отправиться назад, то, должно быть, передумала. Больше Элиза не возвращалась.





Основа основ




После эвакуации брошенных и снесенных ураганом машин дороги вновь открылись. Люди начали возвращаться. Длинные вереницы автомобилей терпеливо тянулись мимо сломанных светофоров. Шины с хрустом крошили усыпавшие дороги ветки и осколки стекла. С протянувшейся на возвышении трассы открывался вид на город: во все стороны простирались изъеденные ураганом крыши. Некоторые были пробиты, другие — отделались потрепанным черепичным доспехом. Попадались и дома, вскрытые, будто консервные банки. Казалось, кто-то остался внутри и решил прямо через потолок подстрелить разразившееся грозой небо. И дробь подыскал соответствующего калибра — размером с крышу, которую та благополучна и снесла.

Застоявшаяся вода успела прочертить на стенах замеряющие ее уровень шрамы. Многие оказались на перепутье: можно было остаться врачевать искореженные дома — или же начать все заново в каком-нибудь другом месте. Подальше от залива, от удушливо жаркого лета, от влажности и насекомых, от угрозы наводнения, от тротуаров, заваленных мокрыми рулонами ковров и холодильниками с въевшимся навсегда запахом. Надвигались и другие бури — сильнее. Сезон ураганов продлится еще несколько месяцев. И снова нагрянет в следующем году. Бури будут плодиться и сливаться в людских воспоминаниях в одно бесконечное бедствие. Это ведь Бетси[23] забрала у нас старый сарай? А потом Камилла[24] прихватила наше любимое дерево?

Все ураганы были одинаковы: те, что уже обрушились, и те, что пока ждали своего часа.

На вершине дамбы покачивалась баржа. Деревья были переломаны, дом — в клочья изодран, двор — исполосован глубокими колеями, которые день-другой назад оставил забуксовавший в грязи эвакуатор, вытаскивая какую-то брошенную на дороге перед их домом машину.

Внутри вода затеяла перестановку. Она влезла в шкафы, похватала их вещи, разбросала все по полу. Стены напитались влагой, будто были измучены жаждой. И не хотели ее отпускать — на ощупь они напоминали мокрую губку. Дом придется хорошенько выпотрошить.

По характеру разрушений стало ясно, что тот человек — Трауст — вернулся. Он снова изрешетил стены и пол — по всему дому. Наверху, в коридоре, валялись его сапоги. Их нашел Ник. Он тут же кинулся на его поиски, пронесся по дому, бросаясь из комнаты в комнату, — но дом был пуст. Его здесь не было. По крайней мере, уже. Отец взбеленился не на шутку.

— Почему он не хочет оставить нас в покое? — бушевал он. — А эти стопки книг на журнальном столике в библиотеке? Что он вообще там делал?

Но чем больше гнева они изливали на этого человека, тем скорее его образ съеживался, пока он и вовсе не начал казаться всего лишь периодически наведывающимся к ним вредителем. Вроде мыши. Или термитов. Маршалл клялся, что, «если еще раз увидит мистера Трауста возле их дома, схватит ближайшую к нему вещь и треснет ей этого человека по башке». Он взял с облупившегося столика в прихожей отцовские ключи и засадил их в воображаемые глаза Трауста.

— Попадись он мне… — не отставал от сына Ник. Каким бы бестелесным — будто повисшая в воздухе терпкая влажность — ни казался сейчас этот человек, они не могли не испытывать желания прижать его к стенке — хотя бы воображаемого.

Лора, которая с тех пор, как они вошли в дом, не проронила ни слова, молча подхватила сапоги, зажав их, голенище к голенищу, между двумя пальцами одной руки. Другой рукой она сгребла сумку с инструментами, которую они обнаружили в кабинете, и отправилась на протянувшееся позади дома поле. Она отходила все дальше и дальше, пока не превратилась в едва узнаваемую, продирающуюся сквозь высокие сорняки фигуру. Потом, размахиваясь, покачала руками, будто парой маятников, — и зашвырнула вещи мужчины как можно глубже в лес.

На заднем дворе ее встретил Эдди. Он был уже слишком взрослым, чтобы взять его за руку. Даже не говоря о том, что он никогда не любил прикосновения. Но они все еще могли вместе прогуляться: по заплеванному грязью саду, мимо гаража и кустов азалии. Им не нужно было разговаривать. Они кружили вокруг дома, их серые отражения проплывали в оконных стеклах. Эдди бормотал себе под нос, считая шаги. Лора вдруг осознала, что могла бы бродить так всю ночь. Ну или столько, сколько он захочет.

Шли дни, утраты наваливались на плечи родителей. Их пианино, антикварные часы, мебель, книги. Бессмысленные ремонты. Обшивка стен в столовой. Замена плитки и кухонного гарнитура. Новый ковер в гостиной. Починка пола и покраска стен в гостевой комнате. Потерянный год. Остаться отстраивать дом означало, что он будет лишь первым из множества. Мистер и миссис Мейсон молча прикидывали, хватит ли на это их жизней.

Как-то раз, пока мальчики продолжали расчищать первый этаж, выбрасывая во двор пришедшие в негодность вещи, родители остались наедине в своей спальне.


Они молча прижались друг к другу. Уткнувшись лбом в плечо. Зарывшись лицом в волосы.

Какое счастье, что все они остались живы. Все целы. Все невредимы. Все продолжали дышать.

Но это не облегчало горечь от потерь.





Остов




Несколько месяцев спустя, осенью, когда ураганы миновали, рабочие наконец закончили чистить дом. Выпотрошенный, он будто сжался. Все комнаты, или, скорее, то, что от них осталось, слились воедино. Рыжевато-коричневые каркасные балки были больше похожи на громадные вертикальные жалюзи, чем на стены. Расположившись там, где раньше находились их спальни, мальчики видели гостевую комнату, кабинет, спальню родителей и даже то, что находилось за створками встроенного бельевого шкафа. Через отверстия в полу — вентиляционные и предназначенные для электропроводки — можно было заглянуть на первый этаж. И на чердак. Дом раскрылся перед ними разложенной картой. Теперь ничто не смогло бы тут спрятаться.

Родители были внизу — работали в гараже. Несколько дней назад налетел холодный фронт. Свежий сухой воздух пробирался под их свитера. Самый слабый выдох паром клубился у их ртов — даже под защитой нетронутых внешних стен. Время от времени легкий ветерок расправлял крылья синего пластикового брезента, временно залатавшего пробитые в крыше дыры, и принимался задорно хлопать ими по черепице.

Эдди все еще думал о ней. Беспокоился, все ли с ней в порядке.

Он не выдержал и рассказал брату, что знал эту девочку. До того, как все закрутилось, до их поисков, и до мистера Трауста, и до урагана. Точнее, не лично знал — догадывался о ее существовании. О том, кем она была. Иногда ему казалось, что она прячется за старым креслом в его комнате. Какое-то время он даже хотел помочь ей — и пытался ее спрятать.

Эдди рассказывал об этом брату, и, пока говорил, пока в нерешительности замолкал, подбирая слова, ожидал увидеть, как ожесточившееся лицо Маршалла изрежет презрительная ухмылка. Но брат только повторял:

— Но почему? — Замешательство на его лице сменилось пониманием, а затем ужасом. Эдди признавался в предательстве.

Он выговорился, выдал все, чем — он чувствовал — должен был поделиться. Как бы брат ни отреагировал, он примет это. Маршалл не двигался и избегал его взгляда. Он вытащил руку из глубокого переднего кармана своей толстовки и поскреб щетинистый затылок.

— Да уж… — протянул Маршалл и снова замолчал.

Теперь уже трудно было представить дом, каким он был раньше, до того, как из него выскоблили стены. Еще труднее было вспомнить, каково это — убеждать себя, будто в комнате никого нет, слыша, как что-то шевелится за дверью. Потому что дверей больше не было. Из окон на деревянный пол брызгал незамутненный непрошеными тенями белесый свет. От дома остались одни кости, обглоданные и безмолвные.

— Ну и какой она была? — поинтересовался Маршалл.

С улицы доносился заливистый птичий щебет. Мальчики не разбирались в названиях пернатых, но знали эти звуки — мягкие, похожие на флейтовые трели и посвистывания, знакомые, словно убаюкивающее прикосновение подушки к щеке. Снизу послышались голоса родителей. Эдди задумался — что он мог ответить? И мог ли вообще?

— Она… — Он замешкался. Покачал головой. Никак не мог нащупать подходящих слов. — Даже не знаю. Она… мастерски пряталась.

Маршалл фыркнул. Эдди невольно улыбнулся про себя.

Что еще было говорить? Он чувствовал себя нелепо, словно пытался описать привидение.

Или даже не привидение. Дом. Сложить в единый образ невесомое тепло, вспыхивающее там, где его быть не должно, витающие в воздухе запахи еды, лабиринт из мебели и дверных проемов и способность инстинктивно маневрировать в нем даже в кромешной темноте?

— Долгое время, — наконец нашелся Эдди, — она мне нравилась.





Конец




Порой мы гадаем, не погибла ли она.

Вероятно. Или перебралась в новый дом, в свою следующую обитель: по соседству, а может быть — на другом конце страны. Мы не представляли, чтобы такая девочка стала жить, как все.

Мы повзрослели, но всякий раз, когда что-то скребется в предположительно пустых комнатах наших собственных домов, мы почти верим, что она по-прежнему снует за нашими спинами. Что она совсем близко: стоит зажмуриться и, услышав ее, протянуть руку ей навстречу — и мы почувствуем ответное прикосновение.

Это ощущение не покидает нас.

Иногда мы ловим себя на том, что все еще прислушиваемся. Что мы ожидаем услышать? Когда услышим, тогда, наверное, и поймем. Скрип открывающейся чердачной двери. Тихий вздох, каким-то чудом вырвавшийся из-под половицы.

— Выходи! — порой зовем мы ее, не выдерживая. Когда эти мысли становятся невыносимыми.

Но каждый раз, будучи уверенными в том, что она на расстоянии вытянутой руки, мы закрываем глаза.





Утром