Девять камер ее сердца
Часть 8 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я как-то была с одним парнем… И под конец это было ужасно…
– Почему?
– Мы ссорились… все время… Но все равно оставались вместе, несмотря… Возможно, именно из-за этого…
– Это самое трудное, – сказал я. – Довести до конца.
– А ты сам?
Мы никогда раньше не говорили о моем браке.
– У тебя же были и другие, почему ты все еще женат?
Мне нечего было ответить, кроме жалкого:
– Я не из тех, кто уходит.
Ты откинулась на спину, уставилась на белый потолок и сказала, что понимаешь. Немного помолчав, я спросил:
– Потому что ты оставалась с тем… парнем… даже при том, что не была счастлива?
Ты кивнула. И объяснила, что он тоже не был счастлив, но он, по крайней мере, понял, когда уже пора заканчивать, когда слишком много несчастья, когда все слишком затянулось.
– А я нет, – сказала ты. – Я никогда этого не понимаю.
Мне так хотелось сказать, что ты научишься, но как я мог это сделать, если и сам ничего об этом не знал.
Это объясняет, почему единственной причиной нашего расставания стал твой отъезд из города и из страны.
Все это время ты подавала в аспирантуру в разные университеты за границей. Собирала документы и рекомендации, писала обоснования и рассылала их специальной курьерской почтой. Спустя месяцы начали приходить письма о приеме (и одно с отказом). Ты сделала выбор. Вот сюда, объявила ты. Теперь ты должна была на какое-то время уехать домой, а уже оттуда – в город на реке. Мой год с тобой подошел к концу. Странно, но мы не говорили об этом – может быть, потому, что всегда знали, что это должно закончиться.
Ночью перед твоим отъездом мы заказали еду на дом и ужинали возле обогревателя, который можно было больше не включать. Потом перебрались на диван, как в нашу самую первую ночь. Комната освещалась лишь светом уличных фонарей, но и в нем я различал изгибы твоих плеч и груди, линию шеи, когда ты подымала голову в наслаждении, округлость бедер. Ты целовала меня все так же самозабвенно, как будто никогда в жизни не будешь целовать никого другого. В этот момент я чувствовал себя любимым. Надеюсь, ты тоже.
Когда я через несколько дней вернулся в квартиру, она была пуста. В комнатах не было никаких следов твоего присутствия; одежда исчезла, пакетики шампуня опустели. Я и не ожидал найти тебя тут. Я накрыл мебель чехлами и бродил среди них, словно призрак.
Могильщик
Вначале, любовь моя, мне в глаза бросились твои колени.
Мы встретились на кухне, на следующий день после того, как все мы заселились в эту квартиру. Кухня была общей. Нас было шестеро студентов со всех концов света. Сначала мне понравились все. Ну, по крайней мере, все девушки. Парень, кажется, он сказал, что из Норвегии, понравился мне меньше. Он казался таким типа крутым белым парнем, и было ясно, что скоро это начнет меня раздражать. А еще он был слишком бодрым, это тоже действовало на нервы. В комнате напротив моей жила американка из Камбоджи. Она была прелестной, с мягким лицом, как полная луна, густыми бровями и пухлыми губами. Она была очень молоденькой и приехала по студенческому обмену, что означало, что она проживет тут только несколько месяцев. В следующих комнатах жили норвежец и немка, у которой были самые светлые волосы и самые голубые глаза, когда-либо виденные мной. Она была ходячим арийским воплощением, но при этом очень приятной. Кажется, у нее был приятель. Он уходил от нее каждое утро. Ближе всех к выходу жила японская студентка с прямыми длинными волосами, как черный водопад, а напротив нее – ты. Ты тоже была очень красива, но, как уже было сказано, лучше всего были твои колени.
Я готовлю на обед перцы, фаршированные рисом и мясом, а ты входишь в кухню с винным бокалом в руках. Он пуст, и ты наполняешь его из бутылки, взятой в шкафу. Щедро. Доверху, словно это был сок. Ты уже мне понравилась.
На тебе надета рубашка, длинная рубашка на пуговицах, доходящая до середины бедер. Тебя нельзя назвать худой, но у тебя стройные ноги и красивые, хорошо вылепленные колени.
– Привет, – сказала ты. Твоим первым вопросом стало: – Хочешь? – И ты протянула мне бутылку.
– Почему бы и нет?
Мы присели за кухонный стол, если его можно было так назвать. Уродливая конструкция из металла и прессованных опилок наверняка видела в жизни немало студенческих пьянок, но мало уборки. Но она стояла у окна, за которым город на реке расстилал вид на часовую башню вдалеке, остроугольные крыши и сияющие огни.
Ты назвала свое имя, я – свое.
Ты сказала, что никогда не слышала такого раньше и что оно очень красивое. Так назвала меня моя мать, и оно означает ностальгию, потому что там, дома, мы все рождаемся прямо с ней в крови.
Мы чокнулись и поглядели друг другу в глаза. Интересно, целовала ли ты когда-нибудь девушку?
– Что ты изучаешь? – спросила я.
– Литературный анализ. А ты?
Я сказала, что я общественный архивист. Раньше я была юристом, но не так давно перестала этим заниматься.
Первые несколько недель мы так и встречались на кухне между делом, но каждый раз все дольше и дольше задерживались поболтать. Я рассказывала тебе смешные истории про бармена с дредами, с которым как-то ходила на свидание. Ты смеялась и внимательно слушала, но не рассказывала ничего в ответ.
– А у тебя есть приятель? – в конце концов спросила я. – Или подружка? – добавила я осторожно. Ты сидела на кухонном столе, болтая ногами. Я запекала в духовке баранину.
– Ни того, ни другой.
– Но ты была бы не против обоих? – поддразнила я, тыча баранину вилкой. Она еще не была готова, я и без того это знала, но это давало мне предлог наклониться и не видеть твоего лица.
– Да вообще нет. – Но тон твоего голоса был слишком легким. Ты могла и шутить.
Как-то вечером ты постучалась ко мне. Я радостно открыла. Ты неуверенно застыла на пороге, не зная, заходить или нет. Наши комнаты были такими крошечными, что лишний человек в них неизбежно загромождал все пространство. Ты хотела спросить, нельзя ли пополнить карточку для стирки с моего компьютера. На твоем почему-то не получается.
– Вот, – протянула ты десятифунтовую купюру.
– Хабиби, – ответила я. – Прежде всего, заходи. Денежные дела не решают через порог.
В моей комнате было чисто, хотя, возможно, и слишком голо. Ты быстро скользнула взглядом вокруг и перевела его на меня. Мы разобрались с карточкой, и ты ушла, сказав, что тебе надо присмотреть за стиркой.
На другой вечер, расхрабрившись, я постучалась к тебе.
В отличие от меня, ты действительно обжила свою комнату. Большая пробковая доска (моя оставалась пустой) была заполнена открытками и плакатами. По краю шла гирлянда из цветных лампочек. С дымового детектора свисали полосы бумаги со словами. В углу была картина с красно-черным тигром. А возле кровати ты поставила лампу. Это был единственный в комнате источник света – мягкого и неяркого. Я была очарована. Это было как попасть в невозможно прекрасный мир, и ты создала его своими руками.
Когда я зашла, ты валялась в кровати, читая «Здравствуй, грусть!»[2]. «Моя малышка… для тебя существует лишь радость».
– Тебе надо это прочесть, – сказала ты, садясь в кровати. – Я дам тебе, когда дочитаю.
Ты предложила мне сесть. Я не была уверена, сесть ли на край постели или на стул.
Я выбрала стул.
«Для тебя существует лишь радость…» Ты тихо назвала меня по имени. Мне хотелось думать, что это прозвучало с нежностью. Внезапно я чуть не расплакалась.
Ты быстро это заметила.
– Эй, ты в порядке?
Я кивнула и улыбнулась.
После этого я стала часто заходить к тебе. Иногда мы сидели молча, читая или выполняя задания. Иногда разговаривали. Мы делились таким, чем не делились больше ни с кем – ну или мне хотелось так думать. Ты спросила, была ли я близка со своими родителями. Да. А ты? Нет. Сперва я подумала, что тебе трудно говорить об этом, но потом заметила, что твой рассказ о них звучит хорошо отрепетированным. Как речь, над которой долго работали. «Я выросла вдали от них… Они были родителями на полставки, если такое бывает… Конечно, это не важно. Я люблю их, и все такое… Но, думаю, я их просто не знаю. А уж они и вовсе не знают меня». Мне хотелось спросить, переживаешь ли ты из-за этого, но сказав то, что сказала, ты замкнулась. В другой раз мы говорили о бывших любимых. Оказалось, у нас обеих были романы с женатыми. И с теми, с кем мы не могли расстаться, невзирая на здравый смысл.
Ни у кого из нас не было одноразового секса. Пока.
И мы заключили полюбовный договор. До конца этого года мы сделаем это, решили мы, смеясь. Я даже уже однажды едва не преуспела, сказала я. Я пошла домой к одному мужчине из Южной Африки, в его дом к югу по реке, но передумала и сбежала из его квартиры посреди ночи. Он не обрадовался и больше никогда мне не звонил.
– А почему ты передумала? – спросила ты.
Я честно ответила, что не знаю.
Я рассказала тебе обо всех, кроме своей последней любви. Говорить о нем было слишком рано.
Мы часто выбирались в кафе и работали там в уголке. Думаю, мы хорошо смотрелись рядом. Две темных головы, склоненные над книгами и записями. Я носила очки. Ты нет. Мы одевались похоже – джинсы, сапоги, толстые свитера и стеганые куртки, если холодно. Я заметила, что ты любила носить шапки. Я курила. Ты нет, но иногда брала у меня затянуться. Ты любила кошек. Я нет. Как-то, когда мы шли в кафе, ты была необычно притихшей. Я спросила, все ли в порядке. Я думала, ты скажешь, что навалились дедлайны или что работа не получается, но это не имело отношения к университету.
– Очень глупо… – начала ты. И я поняла, что это не так.
– Я получила сообщение на почту… От того парня… Вообще-то их было много…
– Парней?
Ты рассмеялась.
– Нет, писем.
Я сказала, что в наши дни люди пишут другим на почту лишь по одной причине. Ну, кроме работы.
– И по какой же?
– Когда хотят расстаться.
– Или пытаются помириться?
– Почему?
– Мы ссорились… все время… Но все равно оставались вместе, несмотря… Возможно, именно из-за этого…
– Это самое трудное, – сказал я. – Довести до конца.
– А ты сам?
Мы никогда раньше не говорили о моем браке.
– У тебя же были и другие, почему ты все еще женат?
Мне нечего было ответить, кроме жалкого:
– Я не из тех, кто уходит.
Ты откинулась на спину, уставилась на белый потолок и сказала, что понимаешь. Немного помолчав, я спросил:
– Потому что ты оставалась с тем… парнем… даже при том, что не была счастлива?
Ты кивнула. И объяснила, что он тоже не был счастлив, но он, по крайней мере, понял, когда уже пора заканчивать, когда слишком много несчастья, когда все слишком затянулось.
– А я нет, – сказала ты. – Я никогда этого не понимаю.
Мне так хотелось сказать, что ты научишься, но как я мог это сделать, если и сам ничего об этом не знал.
Это объясняет, почему единственной причиной нашего расставания стал твой отъезд из города и из страны.
Все это время ты подавала в аспирантуру в разные университеты за границей. Собирала документы и рекомендации, писала обоснования и рассылала их специальной курьерской почтой. Спустя месяцы начали приходить письма о приеме (и одно с отказом). Ты сделала выбор. Вот сюда, объявила ты. Теперь ты должна была на какое-то время уехать домой, а уже оттуда – в город на реке. Мой год с тобой подошел к концу. Странно, но мы не говорили об этом – может быть, потому, что всегда знали, что это должно закончиться.
Ночью перед твоим отъездом мы заказали еду на дом и ужинали возле обогревателя, который можно было больше не включать. Потом перебрались на диван, как в нашу самую первую ночь. Комната освещалась лишь светом уличных фонарей, но и в нем я различал изгибы твоих плеч и груди, линию шеи, когда ты подымала голову в наслаждении, округлость бедер. Ты целовала меня все так же самозабвенно, как будто никогда в жизни не будешь целовать никого другого. В этот момент я чувствовал себя любимым. Надеюсь, ты тоже.
Когда я через несколько дней вернулся в квартиру, она была пуста. В комнатах не было никаких следов твоего присутствия; одежда исчезла, пакетики шампуня опустели. Я и не ожидал найти тебя тут. Я накрыл мебель чехлами и бродил среди них, словно призрак.
Могильщик
Вначале, любовь моя, мне в глаза бросились твои колени.
Мы встретились на кухне, на следующий день после того, как все мы заселились в эту квартиру. Кухня была общей. Нас было шестеро студентов со всех концов света. Сначала мне понравились все. Ну, по крайней мере, все девушки. Парень, кажется, он сказал, что из Норвегии, понравился мне меньше. Он казался таким типа крутым белым парнем, и было ясно, что скоро это начнет меня раздражать. А еще он был слишком бодрым, это тоже действовало на нервы. В комнате напротив моей жила американка из Камбоджи. Она была прелестной, с мягким лицом, как полная луна, густыми бровями и пухлыми губами. Она была очень молоденькой и приехала по студенческому обмену, что означало, что она проживет тут только несколько месяцев. В следующих комнатах жили норвежец и немка, у которой были самые светлые волосы и самые голубые глаза, когда-либо виденные мной. Она была ходячим арийским воплощением, но при этом очень приятной. Кажется, у нее был приятель. Он уходил от нее каждое утро. Ближе всех к выходу жила японская студентка с прямыми длинными волосами, как черный водопад, а напротив нее – ты. Ты тоже была очень красива, но, как уже было сказано, лучше всего были твои колени.
Я готовлю на обед перцы, фаршированные рисом и мясом, а ты входишь в кухню с винным бокалом в руках. Он пуст, и ты наполняешь его из бутылки, взятой в шкафу. Щедро. Доверху, словно это был сок. Ты уже мне понравилась.
На тебе надета рубашка, длинная рубашка на пуговицах, доходящая до середины бедер. Тебя нельзя назвать худой, но у тебя стройные ноги и красивые, хорошо вылепленные колени.
– Привет, – сказала ты. Твоим первым вопросом стало: – Хочешь? – И ты протянула мне бутылку.
– Почему бы и нет?
Мы присели за кухонный стол, если его можно было так назвать. Уродливая конструкция из металла и прессованных опилок наверняка видела в жизни немало студенческих пьянок, но мало уборки. Но она стояла у окна, за которым город на реке расстилал вид на часовую башню вдалеке, остроугольные крыши и сияющие огни.
Ты назвала свое имя, я – свое.
Ты сказала, что никогда не слышала такого раньше и что оно очень красивое. Так назвала меня моя мать, и оно означает ностальгию, потому что там, дома, мы все рождаемся прямо с ней в крови.
Мы чокнулись и поглядели друг другу в глаза. Интересно, целовала ли ты когда-нибудь девушку?
– Что ты изучаешь? – спросила я.
– Литературный анализ. А ты?
Я сказала, что я общественный архивист. Раньше я была юристом, но не так давно перестала этим заниматься.
Первые несколько недель мы так и встречались на кухне между делом, но каждый раз все дольше и дольше задерживались поболтать. Я рассказывала тебе смешные истории про бармена с дредами, с которым как-то ходила на свидание. Ты смеялась и внимательно слушала, но не рассказывала ничего в ответ.
– А у тебя есть приятель? – в конце концов спросила я. – Или подружка? – добавила я осторожно. Ты сидела на кухонном столе, болтая ногами. Я запекала в духовке баранину.
– Ни того, ни другой.
– Но ты была бы не против обоих? – поддразнила я, тыча баранину вилкой. Она еще не была готова, я и без того это знала, но это давало мне предлог наклониться и не видеть твоего лица.
– Да вообще нет. – Но тон твоего голоса был слишком легким. Ты могла и шутить.
Как-то вечером ты постучалась ко мне. Я радостно открыла. Ты неуверенно застыла на пороге, не зная, заходить или нет. Наши комнаты были такими крошечными, что лишний человек в них неизбежно загромождал все пространство. Ты хотела спросить, нельзя ли пополнить карточку для стирки с моего компьютера. На твоем почему-то не получается.
– Вот, – протянула ты десятифунтовую купюру.
– Хабиби, – ответила я. – Прежде всего, заходи. Денежные дела не решают через порог.
В моей комнате было чисто, хотя, возможно, и слишком голо. Ты быстро скользнула взглядом вокруг и перевела его на меня. Мы разобрались с карточкой, и ты ушла, сказав, что тебе надо присмотреть за стиркой.
На другой вечер, расхрабрившись, я постучалась к тебе.
В отличие от меня, ты действительно обжила свою комнату. Большая пробковая доска (моя оставалась пустой) была заполнена открытками и плакатами. По краю шла гирлянда из цветных лампочек. С дымового детектора свисали полосы бумаги со словами. В углу была картина с красно-черным тигром. А возле кровати ты поставила лампу. Это был единственный в комнате источник света – мягкого и неяркого. Я была очарована. Это было как попасть в невозможно прекрасный мир, и ты создала его своими руками.
Когда я зашла, ты валялась в кровати, читая «Здравствуй, грусть!»[2]. «Моя малышка… для тебя существует лишь радость».
– Тебе надо это прочесть, – сказала ты, садясь в кровати. – Я дам тебе, когда дочитаю.
Ты предложила мне сесть. Я не была уверена, сесть ли на край постели или на стул.
Я выбрала стул.
«Для тебя существует лишь радость…» Ты тихо назвала меня по имени. Мне хотелось думать, что это прозвучало с нежностью. Внезапно я чуть не расплакалась.
Ты быстро это заметила.
– Эй, ты в порядке?
Я кивнула и улыбнулась.
После этого я стала часто заходить к тебе. Иногда мы сидели молча, читая или выполняя задания. Иногда разговаривали. Мы делились таким, чем не делились больше ни с кем – ну или мне хотелось так думать. Ты спросила, была ли я близка со своими родителями. Да. А ты? Нет. Сперва я подумала, что тебе трудно говорить об этом, но потом заметила, что твой рассказ о них звучит хорошо отрепетированным. Как речь, над которой долго работали. «Я выросла вдали от них… Они были родителями на полставки, если такое бывает… Конечно, это не важно. Я люблю их, и все такое… Но, думаю, я их просто не знаю. А уж они и вовсе не знают меня». Мне хотелось спросить, переживаешь ли ты из-за этого, но сказав то, что сказала, ты замкнулась. В другой раз мы говорили о бывших любимых. Оказалось, у нас обеих были романы с женатыми. И с теми, с кем мы не могли расстаться, невзирая на здравый смысл.
Ни у кого из нас не было одноразового секса. Пока.
И мы заключили полюбовный договор. До конца этого года мы сделаем это, решили мы, смеясь. Я даже уже однажды едва не преуспела, сказала я. Я пошла домой к одному мужчине из Южной Африки, в его дом к югу по реке, но передумала и сбежала из его квартиры посреди ночи. Он не обрадовался и больше никогда мне не звонил.
– А почему ты передумала? – спросила ты.
Я честно ответила, что не знаю.
Я рассказала тебе обо всех, кроме своей последней любви. Говорить о нем было слишком рано.
Мы часто выбирались в кафе и работали там в уголке. Думаю, мы хорошо смотрелись рядом. Две темных головы, склоненные над книгами и записями. Я носила очки. Ты нет. Мы одевались похоже – джинсы, сапоги, толстые свитера и стеганые куртки, если холодно. Я заметила, что ты любила носить шапки. Я курила. Ты нет, но иногда брала у меня затянуться. Ты любила кошек. Я нет. Как-то, когда мы шли в кафе, ты была необычно притихшей. Я спросила, все ли в порядке. Я думала, ты скажешь, что навалились дедлайны или что работа не получается, но это не имело отношения к университету.
– Очень глупо… – начала ты. И я поняла, что это не так.
– Я получила сообщение на почту… От того парня… Вообще-то их было много…
– Парней?
Ты рассмеялась.
– Нет, писем.
Я сказала, что в наши дни люди пишут другим на почту лишь по одной причине. Ну, кроме работы.
– И по какой же?
– Когда хотят расстаться.
– Или пытаются помириться?