Девять камер ее сердца
Часть 9 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Так что это было?
Второе, сказала ты.
– Это так странно… Потому что это же он меня бросил… Помнишь, я тебе рассказывала? И теперь вдруг это…
– Он вот прямо так и сказал?
– Ну, более-менее.
– Это тот парень, от которого ты не могла уйти сама?
Ты кивнула. Я пыталась прочитать ответ на твоем лице, но оно иногда бывало непроницаемым.
Мы пришли в кафе и заказали, как обычно, большой черный кофе для меня, капучино тебе и вишнево-миндальный маффин на двоих. Когда мы спускались вниз на свое обычное место, я спросила:
– Какой он?
– Страстный.
– Он все еще тебе нравится?
Ты немного помолчала.
– Я так давно о нем не думала… Не знаю, почему он это делает…
– Что именно он тебе написал?
– Что скучает… И что думает, чем я занимаюсь… И что считает, что сделал ошибку… И не хотела бы я с ним встретиться, хотя бы ради добрых старых времен…
Я отхлебнула кофе. Он был не таким крепким, как я люблю, но сойдет.
– И что ты будешь делать?
Ты, казалось, внезапно пришла в смятение.
– Не знаю… Пока, наверное, ничего…
– Самый важный вопрос, это, конечно…
– Что? – Ты казалась совершенно, абсолютно серьезной.
– Был ли хорош секс.
И мы долго не могли перестать смеяться.
Как-то вечером я постучалась к тебе, потому что захотела рассказать про своего умершего любовника, но тебя не было. А в следующий раз я пришла к тебе, потому что ты позвала меня посмотреть смешное видео, и это было как-то нелепо. Ну как можно говорить: «Знаешь, он умер», если мы хихикаем над тем, как плохо ведет себя панда в зоопарке.
И получилось, что я рассказала тебе на кухне. Когда меня расстроило что-то, что мне сказал белый парень. Сексистское, расистское замечание, от которого мне захотелось вышибить его мордой оконное стекло. Вместо этого я яростно отмыла свои тарелки, заливая водой края раковины и расплескивая ее по полу. Стакан вырвался у меня из рук, ударился о край раковины и раскололся.
– Черт, – выругалась я.
– Что такое? – Ты появилась возле меня.
– Я убью его, это… мелкое…
– Дерьмо? – с готовностью продолжила ты. – Что он сказал на этот раз?
Что он давно хотел пойти на свидание с арабской девушкой, но волновался, что они все заразные.
Ты молча замерла, но я видела в твоих глазах ярость. Твои пальцы стиснули край стола, костяшки на них побелели. И наконец ты произнесла неестественно легким тоном:
– Хочешь, пойдем в бар и там обсудим, как ему отомстить? Или пойдем в бар просто так, потому что он не стоит ни времени, ни сил. – Ты подошла поближе. – Он даже нашей злости не стоит.
Я видела, что ты пытаешься сделать, отвлечь и развлечь, потому что иногда столкновение с чем-то таким глубоко сидящим и извращенным не заслуживает большего, чем осуждающий смех. Но сегодня я не могла. Я и так была расстроена и уже раньше плакала у себя в комнате. Сегодня исполнилось три месяца, а этот день прошел как все, ничем не отмеченный. Прошел, как все другие дни и как, вдруг осознала я, пройдут и все остальные. И я не могла вынести этого, просто не могла.
– Я бы не вела себя так, если… если бы… – Я чуть не расплакалась. – Если бы он не умер.
Конечно, ты не поняла. Кто умер, кто он, кем он был и что значил для меня.
Я рассказала тебе, что это был один фотограф, мы встретились у моего друга, писателя, еще там, дома. Он был высоким, с прекрасной улыбкой. Я выбегала встречаться с ним во время обеденного перерыва в Правительственной организации, где работала, в Старом городе. Мы были такими разными – он был открытым, у него были тысячи друзей, а я могла пересчитать своих близких по пальцам одной руки – но как-то это работало. Он говорил, что ему нравится моя молчаливость, а я любила его радость, его способность встречать каждый день с таким неподдельным энтузиазмом, словно он был последним. Все казалось бесконечным. Но бывали моменты, когда его и моя энергии не совпадали. В последний раз, когда мы виделись, мы поссорились.
– Почему?
Какая-то мелочь, глупость, вроде идти ли встречаться с друзьями на какой-то вечеринке. Я выскочила от него, хотя он шел за мной к двери, говоря, что это не важно, мы можем остаться дома. Обычно я могла остановиться и вернуться, но в тот вечер я так и ушла к себе домой. Кажется, это было воскресенье, и назавтра мне предстоял сложный день на работе. Он не перезвонил. И я не перезвонила.
Но зато я помню, как узнала новости и как не могла в них поверить. Говорили, у него сердце.
Его сердце? Оно было таким большим, сильным и бесконечным. Я столько раз прижималась головой к его груди и слушала его. Оно гудело мне в ухо, таким двойным стуком. Я не верила до тех пор, пока не увидела его лежащим в ящике.
Единственным звуком в кухне было капанье воды по дну раковины. Я бросила недомытую посуду, разбитый стакан. Мои руки были скользкими от остатков мыльной пены.
– Он был старше меня, но слишком молод, чтобы умереть.
– Мне так жаль, – услышала я твой шепот. – Так жаль.
Свет в кухне был белым и ярким, как в больнице. Я спросила, не можем ли мы пойти куда-нибудь еще; мы пошли в твою комнату. Мы шли молча, погребальная процессия. Мы сели на твою кровать. Несмотря на холод, окно было раскрыто, и в комнату влетал ветер с реки.
– А знаешь, что самое странное?
Ты смотрела на меня, не говоря ни слова.
– Что я помню ощущение его кожи, ее тепло… Не могу перестать думать о времени, которое мы провели вместе… Не на улице, не в ресторанах и клубах – в постели. Потому что это самое настоящее, самое живое… И оно ушло. У тебя когда-нибудь умирал любовник?
Ты покачала головой:
– Наверное, потерять кого-нибудь вот так тяжелее всего.
– Казалось бы, да? Что этот человек исчез… навсегда. Из твоей жизни – и самым определенным способом. Но я чувствую… ну, или по крайней мере стала верить, что еще трудней знать, что этот человек где-то смеется, ест, спит… Делает все эти повседневные вещи, живет своей жизнью. Шок от потери… конечно, он сильней, когда они умирают. Но так ты эгоистично понимаешь, что он не будет больше ничьим, только твоим. – Я попыталась улыбнуться, но, должно быть, улыбка получилась жуткой, потому что ты отвернулась и взяла меня за руку.
Сначала я не рассказала тебе всего.
Что после его смерти я месяцами просыпалась среди ночи, дрожа.
Что там, дома, прежде чем уехать сюда, я каждый вечер проходила мимо его дома, даже если мне было не по пути. Что я приходила на его могилу и прижимала ладонь к земле, как раньше прижимала к его груди.
Я рада, что уехала, что меня отвлекает жизнь в новом месте, учеба, но все равно есть вещи, которые ты носишь в себе всегда. Например, ночь никогда не станет для меня той же. Она превратилась в промежуток времени, во время которого ты можешь потерять что-то немыслимое. Я все еще просыпаюсь, трясясь, и мне часто снится, что я вижу, как он уходит, уезжает на автобусе, на поезде, а я остаюсь покинутой.
Но ты сумела довольно много вытащить из меня, не задавая лишних вопросов, потому что это было бы, как второпях пытаться поймать птицу и только ее спугнуть. Вместо этого я стала находить что-то возле своей двери – шоколадное яичко, вырезку из газеты про самое древнее в мире дерево, открытку с морским видом, белую птичку, сложенную из бумаги. И мне втайне было приятно, что ты не делаешь ничего подобного никому из остальных соседей.
Потихоньку я тоже лучше тебя узнала.
Я узнала, любовь моя, что ты добра, но подвержена приступам странной подавленности. Когда ты не хочешь видеть никого, даже самых близких. Однажды я сама столкнулась с этим, постучав в твою дверь, а ты открыла ее, словно мы были незнакомы.
– Да?
Я не знала, что сказать, что спросить. Мне хотелось сказать: «Это я». Не то чтоб ты совсем не разговаривала со мной, но ты делала это так неохотно, что я убралась восвояси.
Ты была храброй.
Я помню о тебе многое, но это – особенно.
Как-то мы гуляли, и вдруг на меня кинулась разъяренная собака, чей хозяин не мог ее удержать. Она лаяла и рвалась с поводка. Она едва не вцепилась мне в ногу, но ты встала между нами и замахнулась на зверюгу сумкой.
– Брысь, – закричала ты. – Пшшшшла!
Вместо того чтоб испугаться, я смотрела на тебя, на выражение твоего лица, напряженное, яростное, создавшее вокруг нас волшебный защитный круг. Собака залаяла на тебя, но ты даже не вздрогнула. Она отступила, и хозяин утащил ее, заходясь в извинениях.
– Спасибо, – сказала я.
– За что? – Ты встряхнула волосами, и мы продолжили путь.
Ты была высокой, но я была немного выше, и ты была более хрупкой, чем я.
Наверное, многим это показалось бы ерундой, но в тот момент, когда ты встала между мной и собакой, я почувствовала, что ничто не может дотронуться до меня и причинить мне вред, даже сама смерть.
Это была любовь в виде самой крепкой, самой глубокой дружбы.
Имеет ли это смысл? Для меня – да.
Мы сидели в твоей комнате долгими ночными часами и разговаривали. Я рассказывала тебе о своей родине, о том, каково это, когда тебя увозят покалеченным. Я приехала, говорила я, из одного из самых беспокойных мест в мире, где проще жить в ненависти и подозрении, чем в любви. Трудно любить, находясь в угнетении. Каждая кроха нежности становится чудом. И мой фотограф, с его легким смехом, помогал мне помнить о том, какой бывает норма. «А теперь и его больше нет». Ничто нежное просто не в силах выжить. Ты слушала всем сердцем. Ты и в этом была хороша. Щедрая, отдающая. Иногда ты касалась моей руки, моего плеча. Ты говорила, что никогда раньше не задумывалась, сколько всего ты получила просто так. Однажды ты приложила ладонь к моей щеке. Мы почти поцеловались. Но ты откинулась назад, оперлась о подушку и закрыла глаза.
– Ты так прекрасна.