Девчонки, я приехал!
Часть 5 из 14 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Так и осталась она в семье инженера Кольцова.
Сам, приезжая по вечерам со службы, отворял дверь, кидал на вешалку шляпу и провозглашал: «Девчонки, я приехал!» Агаша радовалась, что «девчонки» — это и она тоже.
В том самом тридцать седьмом в огромной коммунальной квартире по вечерам было тихо-тихо, словно никто не смел дышать. Все прислушивались, ждали. Вот поедет лифт, загремят замки, затопают ноги — за кем-то пришли, сейчас уведут.
Кольцовы тоже жили тихо-тихо, и Агаша с ними. Павел Егорович весь чёрный ходил, на ворона похожий.
К тридцать девятому немного задышали, а хозяин дачу получил — его директором завода поставили, значит, дача полагается! Агаша очень гордилась. Писала своим в деревню, что «кормилец наш Павел Егорович в добром здравии и при новой должности, это называется «на повышение пошёл», а мы все переезжаем на дачу, тут недалеко, возле реки. Можно поездом, а нас грузовая машина повезёт!». Братья и сёстры, которые никогда не видели поездов и очень редко грузовики, в ответных письмах изумлялись и требовали подробностей.
Так и зажили на даче — горя не знали!..
Любовь Петровна в свою больницу каждый день ездила, она детским доктором служила. Павел Егорович на завод. Шофёр их заберёт, а Надинька с Агашей целый день вдвоём, на воле, и так им хорошо!..
Читать Надинька быстро выучилась, годика в три, и вот пока Агаша по хозяйству управится, Надинька ей всё читает. Сначала сказки, потом былины, потом Пушкина!.. Агаша Пушкина так полюбила! Так полюбила!.. Потом у Любочки, у Любовь Петровны, спросила, нет ли книг про него самого, и та дала. Агаша прочла — и зашлась вся! Как же можно, чтоб с эдаким человеком, да так обходились скверно! То его царь сошлёт, то денег у него нет, то жена на гулянках да на танцульках с офицерами перемигивается! Вот если б Пушкин на Агаше женился, уж она бы его берегла как зеницу ока, жалела, любила, все желания исполняла!..
Как-то так, в мечтах о том, чтоб на ней женился Пушкин, кончилась её юность, и ей даже в голову не приходило, что можно выйти замуж за кого-то другого, не за Александра Сергеевича!..
Когда Надиньке исполнилось пять, стали учителя приходить — по русскому, по немецкому и по математике.
Агаша этого не одобряла — сломают ребёнку голову, заморочат совсем, она ж крошка ещё, пусть побегает пока!..
«Человек должен быть занят, Агаша, — отмахивалась Любочка, Любовь Петровна. — Иначе вырастет из него не человек, а редька! Это я тебе как детский врач говорю!»
Тот, который по математике, ещё приличный был, тихий такой старичок, ласковый. Когда Надинька правильно пример решит, так он зальётся смехом и по кудрям её погладит, похвалит. По русскому уж больно ледяная, как баба снежная, да и похожа! В пенсне, нос длиннющий, поясом перетянута туго-туго, воротнички и манжеты всегда белоснежные и накрахмалены так, что об стол стучат. А немку Агаша совсем терпеть не могла!.. Маленькая, востренькая, на крысу похожая! Немцы тогда уже к нашим границам подбирались, по радио говорили и в газетах писали.
Все ждали войны.
А началось она, проклятая, всё одно неожиданно.
Все растерялись. Даже Павел Егорович.
Потом получил военную форму — сразу генеральскую, тогда всех директоров оборонных заводов в одночасье генералами сделали — и стал в Казань собираться, в чистом поле новый завод поднимать, это называлось «эвакуация». И все друзья дома на войну поуходили — кто офицерами, кто рядовыми.
Ах, как Агаша помнит эти проводы!.. Накрывали стол, хотя той осенью в Москве уже ничего нельзя было достать. Паника началась, особенно страшно стало, когда Бадаевские склады разграбили и сожгли. Но что-то соображали в складчину. Павел Егорович вина привозил, иногда сала, а один лётчик из Батуми, друг молодости, как-то пакет винограду привёз. Любочка, Любовь Петровна, в тот раз в госпитале бутыль спирта получила. Так и провожали того лётчика — разведённым спиртом и виноградом.
А пели как!.. Любовь Петровна на гитаре хорошо умела, и Павел Егорович ей подтягивал, душевно выходило. Только женщины то и дело на крыльцо выбегали поплакать. Поплачут, поплачут, потом попудрятся и обратно к столу.
Многих так проводили.
А потом Павел Егорович распорядился в эвакуацию ехать. Вести с фронта доходили, что вот-вот сдадут Москву, не удержат. Любочка, Любовь Петровна, уже в армии была, её тоже по осени призвали в санитарный эшелон. Агаше с Надинькой выпало в Мордовию ехать, в Зубову Поляну.
Перед самым отъездом Агаше несказанно повезло — какие-то оголтелые мужики на станции с подводы продавали картошку и сахар. Сахар был в серых, донельзя набитых солдатских наволочках, а картошка в мешках. Агаша пробилась к самой подводе, отталкивая, отпихивая орущих людей, отчаянно продираясь, теряя галоши и пуговицы, работая локтями, — и урвала! Наволочку сахара и мешок картошки. Как она потом их до дома допёрла, сейчас уже не вспомнить, но ведь дотащила, не бросила! Мешки эти в эвакуации их с Надинькой очень выручили!
Павел Егорович тогда выбил место в литерном вагоне. Туда тоже полно народу набилось, но ночью можно было лечь, у Агаши с Надинькой своя полка была, и получилось кое-какие вещи с собой взять. Кто в теплушках ехал, те совсем без вещей оказались, а впереди зима!..
— Впереди зима, — вслух сказала Агаша.
— А правду говорят, что вы в зиму съедете? — тут же спросила покупательница. — Что дачу вашу того… экспроприируют?
— Так ведь она государственная, дача-то, — Агаша посмотрела на небо: вот-вот крупа пойдёт. — Мы её сдать обратно государству обязаны.
— Куда ж вы теперь?!
— Мы не бездомные, — с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. — У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире.
— А сама-то где пристроишься, горемыка?..
Это был страшный вопрос.
— В деревню вернусь, — бухнула Агаша. — Там сестра осталась.
— А мать с отцом живы?
— Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и темнеет.
— Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба!
— Она сама разберётся. — Агаша подхватила узел. — Без нас с вами.
И зашагала по дороге.
Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще.
Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами.
Сам, приезжая по вечерам со службы, отворял дверь, кидал на вешалку шляпу и провозглашал: «Девчонки, я приехал!» Агаша радовалась, что «девчонки» — это и она тоже.
В том самом тридцать седьмом в огромной коммунальной квартире по вечерам было тихо-тихо, словно никто не смел дышать. Все прислушивались, ждали. Вот поедет лифт, загремят замки, затопают ноги — за кем-то пришли, сейчас уведут.
Кольцовы тоже жили тихо-тихо, и Агаша с ними. Павел Егорович весь чёрный ходил, на ворона похожий.
К тридцать девятому немного задышали, а хозяин дачу получил — его директором завода поставили, значит, дача полагается! Агаша очень гордилась. Писала своим в деревню, что «кормилец наш Павел Егорович в добром здравии и при новой должности, это называется «на повышение пошёл», а мы все переезжаем на дачу, тут недалеко, возле реки. Можно поездом, а нас грузовая машина повезёт!». Братья и сёстры, которые никогда не видели поездов и очень редко грузовики, в ответных письмах изумлялись и требовали подробностей.
Так и зажили на даче — горя не знали!..
Любовь Петровна в свою больницу каждый день ездила, она детским доктором служила. Павел Егорович на завод. Шофёр их заберёт, а Надинька с Агашей целый день вдвоём, на воле, и так им хорошо!..
Читать Надинька быстро выучилась, годика в три, и вот пока Агаша по хозяйству управится, Надинька ей всё читает. Сначала сказки, потом былины, потом Пушкина!.. Агаша Пушкина так полюбила! Так полюбила!.. Потом у Любочки, у Любовь Петровны, спросила, нет ли книг про него самого, и та дала. Агаша прочла — и зашлась вся! Как же можно, чтоб с эдаким человеком, да так обходились скверно! То его царь сошлёт, то денег у него нет, то жена на гулянках да на танцульках с офицерами перемигивается! Вот если б Пушкин на Агаше женился, уж она бы его берегла как зеницу ока, жалела, любила, все желания исполняла!..
Как-то так, в мечтах о том, чтоб на ней женился Пушкин, кончилась её юность, и ей даже в голову не приходило, что можно выйти замуж за кого-то другого, не за Александра Сергеевича!..
Когда Надиньке исполнилось пять, стали учителя приходить — по русскому, по немецкому и по математике.
Агаша этого не одобряла — сломают ребёнку голову, заморочат совсем, она ж крошка ещё, пусть побегает пока!..
«Человек должен быть занят, Агаша, — отмахивалась Любочка, Любовь Петровна. — Иначе вырастет из него не человек, а редька! Это я тебе как детский врач говорю!»
Тот, который по математике, ещё приличный был, тихий такой старичок, ласковый. Когда Надинька правильно пример решит, так он зальётся смехом и по кудрям её погладит, похвалит. По русскому уж больно ледяная, как баба снежная, да и похожа! В пенсне, нос длиннющий, поясом перетянута туго-туго, воротнички и манжеты всегда белоснежные и накрахмалены так, что об стол стучат. А немку Агаша совсем терпеть не могла!.. Маленькая, востренькая, на крысу похожая! Немцы тогда уже к нашим границам подбирались, по радио говорили и в газетах писали.
Все ждали войны.
А началось она, проклятая, всё одно неожиданно.
Все растерялись. Даже Павел Егорович.
Потом получил военную форму — сразу генеральскую, тогда всех директоров оборонных заводов в одночасье генералами сделали — и стал в Казань собираться, в чистом поле новый завод поднимать, это называлось «эвакуация». И все друзья дома на войну поуходили — кто офицерами, кто рядовыми.
Ах, как Агаша помнит эти проводы!.. Накрывали стол, хотя той осенью в Москве уже ничего нельзя было достать. Паника началась, особенно страшно стало, когда Бадаевские склады разграбили и сожгли. Но что-то соображали в складчину. Павел Егорович вина привозил, иногда сала, а один лётчик из Батуми, друг молодости, как-то пакет винограду привёз. Любочка, Любовь Петровна, в тот раз в госпитале бутыль спирта получила. Так и провожали того лётчика — разведённым спиртом и виноградом.
А пели как!.. Любовь Петровна на гитаре хорошо умела, и Павел Егорович ей подтягивал, душевно выходило. Только женщины то и дело на крыльцо выбегали поплакать. Поплачут, поплачут, потом попудрятся и обратно к столу.
Многих так проводили.
А потом Павел Егорович распорядился в эвакуацию ехать. Вести с фронта доходили, что вот-вот сдадут Москву, не удержат. Любочка, Любовь Петровна, уже в армии была, её тоже по осени призвали в санитарный эшелон. Агаше с Надинькой выпало в Мордовию ехать, в Зубову Поляну.
Перед самым отъездом Агаше несказанно повезло — какие-то оголтелые мужики на станции с подводы продавали картошку и сахар. Сахар был в серых, донельзя набитых солдатских наволочках, а картошка в мешках. Агаша пробилась к самой подводе, отталкивая, отпихивая орущих людей, отчаянно продираясь, теряя галоши и пуговицы, работая локтями, — и урвала! Наволочку сахара и мешок картошки. Как она потом их до дома допёрла, сейчас уже не вспомнить, но ведь дотащила, не бросила! Мешки эти в эвакуации их с Надинькой очень выручили!
Павел Егорович тогда выбил место в литерном вагоне. Туда тоже полно народу набилось, но ночью можно было лечь, у Агаши с Надинькой своя полка была, и получилось кое-какие вещи с собой взять. Кто в теплушках ехал, те совсем без вещей оказались, а впереди зима!..
— Впереди зима, — вслух сказала Агаша.
— А правду говорят, что вы в зиму съедете? — тут же спросила покупательница. — Что дачу вашу того… экспроприируют?
— Так ведь она государственная, дача-то, — Агаша посмотрела на небо: вот-вот крупа пойдёт. — Мы её сдать обратно государству обязаны.
— Куда ж вы теперь?!
— Мы не бездомные, — с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. — У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире.
— А сама-то где пристроишься, горемыка?..
Это был страшный вопрос.
— В деревню вернусь, — бухнула Агаша. — Там сестра осталась.
— А мать с отцом живы?
— Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и темнеет.
— Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба!
— Она сама разберётся. — Агаша подхватила узел. — Без нас с вами.
И зашагала по дороге.
Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще.
Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами.