Дева в саду
Часть 38 из 94 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Это другое.
– Может быть. Но все равно я не лезу же…
– Нет. Насколько мне известно.
Фредерику покачивало на поворотах, и голова ее тихонько перекатывалась из стороны в сторону. Александра она раздражала. Он был потрясен, увидав ее на хлипких коленях у Кроу. Во-первых, он хотел с Кроу поговорить, а она мешала, во-вторых, ему стыдно было вообразить, чем они еще занимались, пока он пребывал в неведении. Вдобавок он сам себе показался ханжой, и еще что-то шевельнулось внутри, когда он увидел тенью обозначенную округлость, которую мяли пальцы Кроу.
– Фредерика.
– Мм?
– Ты еще очень молода…
– Знаю и потому дозреваю с максимальной скоростью. Если и дальше так пойдет, то скоро буду достойна рассмотрения.
– Будь осторожнее. Ты многим рискуешь.
– Чем? Чем это я таким рискую, от чего сама не хотела бы избавиться?
Она стала смеяться, перекатывая голову туда-сюда, и Александр почувствовал, что она его изрядно утомила.
– Ты еще и пьяна к тому же.
– Возможно. Не представляю, сколько я выпила. Кроу мастер по этой части.
– А ты противный ребенок.
– Я отнюдь не ребенок. – Попытка смущенной улыбки, обернувшаяся зазывным оскалом.
– Мой долг накачать тебя кофе, но ко мне мы, естественно, не пойдем.
– Да уж. Это было бы неосмотрительно. Кстати, кофе-бар еще открыт.
– Господи боже.
– Я не любительница кофе.
– Ничего, выпьешь.
Александр погрузился с ней в мигающие ультрамариновые глубины, и они пили обжигающую пену и кислый кофе.
– Кто вы? Старший брат или дух-хранитель?
– Что?
– Вы меня вытащили из кресла жестом брата и хранителя. Только я выпила кубок и слопала кучу арахиса. Не в моих правилах отказываться от того, чего второй раз могут и не предложить.
– Все это тебе не по возрасту. Ты еще не…
– Да неужели? А моя сестрица спит с толстым куратом. Можете представить?
Александр старался как мог, но все же не подавил в себе любопытства.
– Я бы не подумал…
– Вы-то конечно. А я знаю. Я вообще много всего знаю. Не хочу быть кисейной подружкой невесты и как нежная фея порхать. Я знаю немного, но мне известна александрийского тайна стиха.
Александр решил, что это глупый намек на его собственный роман, – и был не прав. Фредерике и в голову не приходило связать название стихотворного размера с именем возлюбленного. Она, наоборот, хотела перевести разговор из сексуальной области в интеллектуальную. Но Александр не вознаградил ее усилий, зато решил, что девицу нужно любой ценой волочь к дому. Резко и властно он выдернул из кресла хихикающую Фредерику и, подпирая в спину обеими руками, принялся взводить ее по винтовой лестнице. Фредерику шатало, и был миг, когда, подхватив ее, Александр почувствовал под пальцами ее грудь – событие, к ужасу его, отозвавшееся короткой вспышкой желания. Он запихал Фредерику в машину, довез до Учительской улочки и вытолкнул наружу. Фредерика, устояв кое-как в полускрюченном виде, так и застыла, идиотски напоминая ребенка, играющего в статую. Александр опустил стекло и прошипел:
– Ступай домой.
– Вы злюка.
– Я не злюка. Ступай немедленно.
В прихожей у Поттеров загорелся свет. Александр спешно отъехал, малодушно надеясь, что Фредерика его не выдаст или хотя бы не свалит на него то, в чем он неповинен. Надежды, впрочем, было мало. Как он успел заметить, сдержанность не входила в число ее добродетелей.
24. Малькольм Хэйдок
Дэниел пришел к Стефани, когда она сидела с Малькольмом. Последнее время ее нельзя было почему-то застать ни на Учительской улочке, ни в доме викария. Еще подходя к дому, он услышал какой-то приглушенный шум.
Стефани открыла ему дверь: волосы растрепаны, глаза полубезумные.
– Заходи скорей!
– Что он натворил? – Дэниел забыл заранее приготовленную речь об их ближайшем будущем. – И что с тобой такое? У тебя какой-то серый, измученный вид…
– Это потому, что я посерела и измучилась. Он стирает. Все свалил в ванну и пустил кипяток. Я не справляюсь. Раньше мы могли сесть и замереть, а теперь не можем, ни он, ни я…
– Побудь-ка тут.
Дэниел через две ступеньки взбежал наверх, готовясь иметь дело с Малькольмом, если можно иметь дело с тем, кто не осознает твоего присутствия.
В ванне в обжигающей воде, исходя паром, плавали: пуховое, в цветочек одеяло миссис Хэйдок, спутанный ком белья, розового и черного, осьминог из подтяжек и чулочных резинок, несколько пар обуви, переломанные детали конструктора, непотопляемая армия крошечных серых солдатиков, открытая банка со стремительно тающей розовой солью для ванны и пылесос. Малькольм безостановочно, как шарманка, мычал песенку «Сколько стоит тот песик в витрине?».
Дэниел вытащил из ванны пылесос и поставил стекать в угол. От пылесоса шел пар.
– Тебя могло ударить током, – благожелательно и веско сказал Дэниел. – И не только тебя. Если его мокрым воткнуть в розетку, будет беда. И одеяло я тоже заберу, дружище. Пух воды не любит.
По-медвежьи загреб одеяло и горой свалил в раковину, попутно намочив себе рубашку и брюки. Малькольм неловко отступил и сел на пол, прислонясь щекой к ноге раковины. На одной ноте затянул нечеловечески ровный, пронзительный звук. Глаза его закатились, потом стали вращаться в орбитах.
– Так, мамино белье шерстяное тоже заберу, а то сядет. И обувь, иначе босиком останетесь. А всякий нейлон полощи на здоровье, все равно он мокрый уже. Можешь и правда его простирнуть, раз такое дело.
Дэниел протянул ему каплющий узел чулочных поясов и нижних юбок. Малькольм мотал головой по кругу. Дэниел повесил вещи на край ванны и позвал Стефани.
– Есть у тебя куда это выжать? Все насквозь мокрое, линять уж начало.
Обернулся к Малькольму:
– А ты не думай, мы тебе не враги. Стирай, если хочешь. Только смотри: что можно стирать, а что нет.
Малькольм испустил новый звук – радиосигнал, сообщавший: его здесь нет. Никого здесь нет. Ничего нет.
Стефани втащила по лестнице оцинкованную детскую ванну. Малькольм перешел на свист поезда. Пробиваясь сквозь режущий, мучительный звук, они тащили и заталкивали в детскую ванну скользкое одеяло. Потом долго в молчании выжимали, оттирали, растягивали, развешивали. Дэниел отнес пылесос в кухню, вытер сколько мог и поставил на газету: из механического нутра струйками бежала вода. Потом заглянул в ванную. Малькольм стоял в ванне и держал, как воздушного змея за хвост, чулок, спутанный с реющей в воде неразберихой прочего белья. Другая рука его выкручивала – должно быть, больно – уже покрасневшую щеку. Он не снял ни башмаков, ни носков. Он издавал уже другой звук, который Дэниел не сразу опознал как до жути точную имитацию пылесоса, подавившегося шпилькой.
Они прошли в спальню миссис Хэйдок и сели на край неубранной кровати. Так Малькольм их не видел, но им слышно было, что творится в ванной. Розовато-серое покрывало искусственного шелка неприятно скользило, и Дэниел сердито откинул его. Мокрой черной рукой обнял Стефани за плечи. Она сказала:
– Хорошо, что ты пришел. Не уходи, пожалуйста. Если можешь.
– Это за много недель первое, что ты не в воздух сказала, а мне. После… после скандала.
– Я знаю. Прости.
– Да что там «прости». Надо двигаться. Надо срочно оглашение делать. Потом свадьба – и кончится этот бред. Я знаю, они там все вообразили, что долгая помолвка будет мудрей и так далее… Не только твой отец, мне и викарий уши прожужжал. Но так больше нельзя. Или мы женимся, или нет.
– Мы можем и до конца триместра пожениться.
– Можем. Мы вообще можем делать то, что хотим. На медовый месяц и прочую чушь так и так денег нет. Ты можешь продолжать работать. Но отдаляться вот так, бледнеть, сереть – я тебе не дам.
– Дэниел!
– Что?
– Он взял пылесос?
– Пылесос? Я же на кухню его… Нет-нет, это Малькольм. Он думает, что он и есть пылесос. Давай так: я буду слушать, что он там делает, а ты слушай меня. И скажи, что мы выиграем, если будем ждать да тянуть?
– Может быть, он… может, папа придет в себя. Или ты поймешь… что ошибся. Или у меня пройдет это… я ведь себя мертвой чувствую.
– Сомневаюсь. Очень сомневаюсь по всем пунктам. Но это-то меня и тревожит: он хочет, чтобы ты надеялась – вдруг, мол, папа опамятуется? Потому и не доходит до крайнего безобразия. Но он не изменится. А ты просто себя мучишь, и черта с два я буду на это смотреть. Я хочу, чтобы ты была как в тот день у моря. Живая, а не серая. Я знаю, какая ты настоящая, и я хочу тебя такой.
– А если это только ты? Все, что у нас есть, – ты создал один? Мне кажется, из меня жизнь выбили когда-то в детстве, так давно, что я и не помню…
– Нет, это неправда. Я знаю тебя. И если понадобится, я тебя волоком потащу к алтарю…
Она уткнулась лицом в его мокрое плечо. Он был словно окутан тонким и теплым паром, восходившим от жаркого источника внутри. Приникнув к нему, Стефани наконец отдыхала.
– А я ходила к викарию, как ты сказал. И понравилась – вот ведь я мошенница!
– Конечно понравилась: у тебя чу́дные манеры и ты любишь Джорджа Герберта[219]. На твой счет он спокоен, ты не враг. Это я – враг.
– Что за глупости!..
– Может быть. Но все равно я не лезу же…
– Нет. Насколько мне известно.
Фредерику покачивало на поворотах, и голова ее тихонько перекатывалась из стороны в сторону. Александра она раздражала. Он был потрясен, увидав ее на хлипких коленях у Кроу. Во-первых, он хотел с Кроу поговорить, а она мешала, во-вторых, ему стыдно было вообразить, чем они еще занимались, пока он пребывал в неведении. Вдобавок он сам себе показался ханжой, и еще что-то шевельнулось внутри, когда он увидел тенью обозначенную округлость, которую мяли пальцы Кроу.
– Фредерика.
– Мм?
– Ты еще очень молода…
– Знаю и потому дозреваю с максимальной скоростью. Если и дальше так пойдет, то скоро буду достойна рассмотрения.
– Будь осторожнее. Ты многим рискуешь.
– Чем? Чем это я таким рискую, от чего сама не хотела бы избавиться?
Она стала смеяться, перекатывая голову туда-сюда, и Александр почувствовал, что она его изрядно утомила.
– Ты еще и пьяна к тому же.
– Возможно. Не представляю, сколько я выпила. Кроу мастер по этой части.
– А ты противный ребенок.
– Я отнюдь не ребенок. – Попытка смущенной улыбки, обернувшаяся зазывным оскалом.
– Мой долг накачать тебя кофе, но ко мне мы, естественно, не пойдем.
– Да уж. Это было бы неосмотрительно. Кстати, кофе-бар еще открыт.
– Господи боже.
– Я не любительница кофе.
– Ничего, выпьешь.
Александр погрузился с ней в мигающие ультрамариновые глубины, и они пили обжигающую пену и кислый кофе.
– Кто вы? Старший брат или дух-хранитель?
– Что?
– Вы меня вытащили из кресла жестом брата и хранителя. Только я выпила кубок и слопала кучу арахиса. Не в моих правилах отказываться от того, чего второй раз могут и не предложить.
– Все это тебе не по возрасту. Ты еще не…
– Да неужели? А моя сестрица спит с толстым куратом. Можете представить?
Александр старался как мог, но все же не подавил в себе любопытства.
– Я бы не подумал…
– Вы-то конечно. А я знаю. Я вообще много всего знаю. Не хочу быть кисейной подружкой невесты и как нежная фея порхать. Я знаю немного, но мне известна александрийского тайна стиха.
Александр решил, что это глупый намек на его собственный роман, – и был не прав. Фредерике и в голову не приходило связать название стихотворного размера с именем возлюбленного. Она, наоборот, хотела перевести разговор из сексуальной области в интеллектуальную. Но Александр не вознаградил ее усилий, зато решил, что девицу нужно любой ценой волочь к дому. Резко и властно он выдернул из кресла хихикающую Фредерику и, подпирая в спину обеими руками, принялся взводить ее по винтовой лестнице. Фредерику шатало, и был миг, когда, подхватив ее, Александр почувствовал под пальцами ее грудь – событие, к ужасу его, отозвавшееся короткой вспышкой желания. Он запихал Фредерику в машину, довез до Учительской улочки и вытолкнул наружу. Фредерика, устояв кое-как в полускрюченном виде, так и застыла, идиотски напоминая ребенка, играющего в статую. Александр опустил стекло и прошипел:
– Ступай домой.
– Вы злюка.
– Я не злюка. Ступай немедленно.
В прихожей у Поттеров загорелся свет. Александр спешно отъехал, малодушно надеясь, что Фредерика его не выдаст или хотя бы не свалит на него то, в чем он неповинен. Надежды, впрочем, было мало. Как он успел заметить, сдержанность не входила в число ее добродетелей.
24. Малькольм Хэйдок
Дэниел пришел к Стефани, когда она сидела с Малькольмом. Последнее время ее нельзя было почему-то застать ни на Учительской улочке, ни в доме викария. Еще подходя к дому, он услышал какой-то приглушенный шум.
Стефани открыла ему дверь: волосы растрепаны, глаза полубезумные.
– Заходи скорей!
– Что он натворил? – Дэниел забыл заранее приготовленную речь об их ближайшем будущем. – И что с тобой такое? У тебя какой-то серый, измученный вид…
– Это потому, что я посерела и измучилась. Он стирает. Все свалил в ванну и пустил кипяток. Я не справляюсь. Раньше мы могли сесть и замереть, а теперь не можем, ни он, ни я…
– Побудь-ка тут.
Дэниел через две ступеньки взбежал наверх, готовясь иметь дело с Малькольмом, если можно иметь дело с тем, кто не осознает твоего присутствия.
В ванне в обжигающей воде, исходя паром, плавали: пуховое, в цветочек одеяло миссис Хэйдок, спутанный ком белья, розового и черного, осьминог из подтяжек и чулочных резинок, несколько пар обуви, переломанные детали конструктора, непотопляемая армия крошечных серых солдатиков, открытая банка со стремительно тающей розовой солью для ванны и пылесос. Малькольм безостановочно, как шарманка, мычал песенку «Сколько стоит тот песик в витрине?».
Дэниел вытащил из ванны пылесос и поставил стекать в угол. От пылесоса шел пар.
– Тебя могло ударить током, – благожелательно и веско сказал Дэниел. – И не только тебя. Если его мокрым воткнуть в розетку, будет беда. И одеяло я тоже заберу, дружище. Пух воды не любит.
По-медвежьи загреб одеяло и горой свалил в раковину, попутно намочив себе рубашку и брюки. Малькольм неловко отступил и сел на пол, прислонясь щекой к ноге раковины. На одной ноте затянул нечеловечески ровный, пронзительный звук. Глаза его закатились, потом стали вращаться в орбитах.
– Так, мамино белье шерстяное тоже заберу, а то сядет. И обувь, иначе босиком останетесь. А всякий нейлон полощи на здоровье, все равно он мокрый уже. Можешь и правда его простирнуть, раз такое дело.
Дэниел протянул ему каплющий узел чулочных поясов и нижних юбок. Малькольм мотал головой по кругу. Дэниел повесил вещи на край ванны и позвал Стефани.
– Есть у тебя куда это выжать? Все насквозь мокрое, линять уж начало.
Обернулся к Малькольму:
– А ты не думай, мы тебе не враги. Стирай, если хочешь. Только смотри: что можно стирать, а что нет.
Малькольм испустил новый звук – радиосигнал, сообщавший: его здесь нет. Никого здесь нет. Ничего нет.
Стефани втащила по лестнице оцинкованную детскую ванну. Малькольм перешел на свист поезда. Пробиваясь сквозь режущий, мучительный звук, они тащили и заталкивали в детскую ванну скользкое одеяло. Потом долго в молчании выжимали, оттирали, растягивали, развешивали. Дэниел отнес пылесос в кухню, вытер сколько мог и поставил на газету: из механического нутра струйками бежала вода. Потом заглянул в ванную. Малькольм стоял в ванне и держал, как воздушного змея за хвост, чулок, спутанный с реющей в воде неразберихой прочего белья. Другая рука его выкручивала – должно быть, больно – уже покрасневшую щеку. Он не снял ни башмаков, ни носков. Он издавал уже другой звук, который Дэниел не сразу опознал как до жути точную имитацию пылесоса, подавившегося шпилькой.
Они прошли в спальню миссис Хэйдок и сели на край неубранной кровати. Так Малькольм их не видел, но им слышно было, что творится в ванной. Розовато-серое покрывало искусственного шелка неприятно скользило, и Дэниел сердито откинул его. Мокрой черной рукой обнял Стефани за плечи. Она сказала:
– Хорошо, что ты пришел. Не уходи, пожалуйста. Если можешь.
– Это за много недель первое, что ты не в воздух сказала, а мне. После… после скандала.
– Я знаю. Прости.
– Да что там «прости». Надо двигаться. Надо срочно оглашение делать. Потом свадьба – и кончится этот бред. Я знаю, они там все вообразили, что долгая помолвка будет мудрей и так далее… Не только твой отец, мне и викарий уши прожужжал. Но так больше нельзя. Или мы женимся, или нет.
– Мы можем и до конца триместра пожениться.
– Можем. Мы вообще можем делать то, что хотим. На медовый месяц и прочую чушь так и так денег нет. Ты можешь продолжать работать. Но отдаляться вот так, бледнеть, сереть – я тебе не дам.
– Дэниел!
– Что?
– Он взял пылесос?
– Пылесос? Я же на кухню его… Нет-нет, это Малькольм. Он думает, что он и есть пылесос. Давай так: я буду слушать, что он там делает, а ты слушай меня. И скажи, что мы выиграем, если будем ждать да тянуть?
– Может быть, он… может, папа придет в себя. Или ты поймешь… что ошибся. Или у меня пройдет это… я ведь себя мертвой чувствую.
– Сомневаюсь. Очень сомневаюсь по всем пунктам. Но это-то меня и тревожит: он хочет, чтобы ты надеялась – вдруг, мол, папа опамятуется? Потому и не доходит до крайнего безобразия. Но он не изменится. А ты просто себя мучишь, и черта с два я буду на это смотреть. Я хочу, чтобы ты была как в тот день у моря. Живая, а не серая. Я знаю, какая ты настоящая, и я хочу тебя такой.
– А если это только ты? Все, что у нас есть, – ты создал один? Мне кажется, из меня жизнь выбили когда-то в детстве, так давно, что я и не помню…
– Нет, это неправда. Я знаю тебя. И если понадобится, я тебя волоком потащу к алтарю…
Она уткнулась лицом в его мокрое плечо. Он был словно окутан тонким и теплым паром, восходившим от жаркого источника внутри. Приникнув к нему, Стефани наконец отдыхала.
– А я ходила к викарию, как ты сказал. И понравилась – вот ведь я мошенница!
– Конечно понравилась: у тебя чу́дные манеры и ты любишь Джорджа Герберта[219]. На твой счет он спокоен, ты не враг. Это я – враг.
– Что за глупости!..