Дети змей, дети волков

– И потому ты решил убить меня?

– Я не сказал, что хочу убить тебя, Рена.

– Тогда кто же должен умереть?

На этот вопрос Витарр не отвечает. Он отпускает ее руки, стряхивает с себя крепкую ее хватку, словно бы не руки у Ренэйст, а легчайшие перья, опадающие плавно на стол. Все пытается понять она, что же происходит у него внутри, но он не позволяет того увидеть. Закрывается, прячется от нее и руки свои убирает, чтобы больше не могла она к нему прикоснуться. Раскол, который, казалось бы, между ними можно преодолеть, только больше становится, неприступнее. Следуя примеру брата, Ренэйст убирает руки со стола и вместо того складывает их пред собой, словно бы защищаясь.

Тяжело ей его понять, ох как тяжело. Пусть и осознают они оба неизбежность того, что должно случиться, Витарр словно бы сам с горем этим справиться хочет. Не понимает его Ренэйст, да и поздно, пожалуй. Стоило пытаться еще давно, когда можно было исправить хоть что-то. Теперь же должны отвечать они за решения, да не только свои, но и те, что приняты другими людьми были.

Справедливо ли это? Да и есть ли она, справедливость?

– Даже если завтра, – лишь тише произносит Витарр, вновь поднимая на нее взгляд, – один из нас умрет, я хочу, чтобы ты пообещала мне одну вещь, сестра.

Удивление столь явно отражается на лице ее, что Витарр усмехается даже. Пытаясь вернуть лицу своему спокойствие, ощущая, как от волнения руки потеют да сердце колотится, словно барабан, по которому ритм выдают во время плаванья, спрашивает она как можно более ровно:

– Пообещала что?

Витарра светлым человеком назвать тяжело. Даже внешность его до того темна, что невольно видишь ты в нем злодея из песен, что поют скальды, передавая из зимы в зиму предания о величайших их героях. В сказках этих был бы Витарр отражением самой тьмы, мрачным, с тяжелыми думами, но хрупким и разбитым сердцем. Вновь стискивает он кулаки, зубы сцепляет так, что белеют скулы, и, не отводя от сестры отравляющего своего взгляда, рычит:

– За все Исгерд должна ответить. Один из нас отрубит голову этой змее.

И тогда рассказывает Витарр Ренэйст обо всем, что ведомо ему. О «советах», что долгие годы ярл Трех Сестер конунгу давала. О том, как она посоветовала ему отречься от сына да наследницей своей сделать дочь, желая тем самым укрепить положение собственной наследницы.

О том, что она сама в этом зале подлила яд в питье их отца, оборвав тем самым его жизнь.

Витарр знает это, казалось бы, от самой тьмы. Даже сейчас тени Великого Чертога, до которых не может дотянуться свет от ярко горящих факелов, шепчут ему свои секреты и мрачные тайны. Ничто не может укрыться от тьмы, и потому ведомо ему любое зло. Пусть и неправда это, пусть никакой Витарр не злодей из детской сказки, да только знает он действительно много из того, что знать ему на самом деле не дано.

И брат смотрит на сестру с надеждой. Вглядывается в черты ее лица, а в глазах так и читается мольба о том, чтобы она поверила ему. Какой толк ему лгать ей, если оба они понимают, что ложь сейчас любого смысла лишена? Оба они хотят отомстить за сломанные свои жизни, за боль, которую носили они в себе.

Жаждет Витарр справедливости, как никогда и ничего не желал. Желание это душит его, окутывает темным медом, и Ренэйст чудится этот сладкий тошнотворный запах.

Но пламя это находит отклик в ее душе. Оно вспыхивает, озаряя ее кости изнутри, придает Ренэйст такой же мрачный вид, как и ее брату. Одна у них тьма на двоих, одна ненависть, и справиться с ней сложнее, чем можно подумать.

Даже если одному из них суждено убить другого, второй отомстит за всю ту боль, что роду Волка причинили. Белолунная вновь хватается за руку Братоубийцы, смотрит в глаза его карие и шепчет едва слышно:

– Я сделаю это. Но и ты должен пообещать.

И он смотрит на нее так, словно бы видит впервые. Они держатся друг за друга с такой силой, словно бы кости сломать пытаются. Столько отчаяния в этом прикосновении, столько боли! Ренэйст и подумать не могла, что может испытать нечто подобное. Неужто всю свою жизнь живет Витарр с этим чувством?

Проводит Братоубийца языком по своим губам, а следом за тем отвечает:

– Обещаю.

Так просто. Одно слово, а сколько же смысла в нем.

Ренэйст кивает, отпуская его руки, и больше не знает, что сказать. Быть может, и вовсе последняя это их встреча, возможность сказать все то, что сказано не было. Витарр и сам мнется, то на нее смотрит, то стол разглядывает так, словно бы тот ему интереснее, чем родная сестра. А о чем же еще говорить им, если не о мести? Накануне битвы совсем говорить не хочется, сбежать хочется, не видеть друг друга больше никогда.

Как будет чувствовать себя один из них, убив другого?

Неожиданно рука Витарра накрывает мягко ее ладонь. Она вскидывает взгляд, и он смотрит на нее с улыбкой усталой, но теплой. Как может он улыбаться ей так, зная о том, что может произойти? Сердце у нее кровоточит, темная кровь капает на самое дно ее нутра, и испуганной девчонкой хватается она за руку его, ища поддержки. Чудится Ренэйст, словно бы вот-вот заплачет она, и, подняв руку Витарра, прижимается лбом к трем его пальцам, крепко закрывая глаза. Как больно это, как мучительно! Не того желала она, пройдя столь долгий путь!

Помогла бы она ему пробраться на отцовский корабль, если бы знала, чем может обернуться эта помощь? Однажды она уже дала ему обещание, которое сдержала, и куда же это их привело? Нет. Слово дано, и нельзя забрать его назад.

Быть может, это и вовсе последнее обещание, которое могла дать она в своей жизни.

– Тебе нужно поспать, – говорит он.

Кладет Витарр вторую руку на ее голову, поглаживает ласково белые волосы, перебирает пальцами бусины, коими они украшены. Поднимает Ренэйст на него взгляд, но в глазах ее нет слез; все они, как кажется ей, давно уже были выплаканы. А он все смотрит на нее, пропуская сквозь пальцы ее волосы, любуется тем, как блестят они в свете огня. Словно жидкое серебро переливаются, очаровывают.

– Жаль твои волосы. Только сейчас смог я увидеть, как они у тебя красивы.

– Это лишь волосы, – шепотом отвечает она, аккуратно обведя обрубки, оставшиеся вместо двух его пальцев, – только волосы.

Он прав – ей нужно поспать. Ему и самому поспать бы нужно, но сон ничего не решит. Не принесет ни спокойствия, ни сил. Ренэйст и вовсе не уверена, что уснуть сможет, но оставаться в Великом Чертоге нельзя. Снова смотрят они друг на друга, и Витарр поднимается на ноги, вставая из-за стола.

– Я посплю в Доме Солнца. Возвращайся домой.

– Нет, – поднявшись следом, она останавливает его, взяв за руку. – Это ты должен идти домой. Побыть с Руной. Я отправлюсь к Хакону.

Им нужно это время наедине с любимыми. Мгновения боли, сладости и возможного прощания. Она должна сейчас быть подле Хакона; он и вовсе, должно быть, покоя лишился, не в силах найти ее после совета ярлов. Ушла Ренэйст, никому ничего не сказав, и теперь последние мгновения жизни своей хочет быть возле него.

Понимающе кивнув, Витарр улыбается ей снова и хочет было уйти, но Ренэйст порывисто обнимает его крепко, прижимаясь так сильно, как только может. Жмурится до звезд, рассыпающихся перед глазами, стискивает так, словно пальцы сломать желает. Брат отвечает на объятия эти, и замирают они, прощаясь.


Он отпускает ее первым. Отстраняет от себя на расстояние вытянутых рук, смотрит долгие несколько мгновений в ее глаза и рот открывает. Так и слышит Ренэйст, как брат говорит: «Мне жаль», видит, как губы его складываются в слова, но он ничего не произносит. Вместо этого, набросив капюшон плаща на голову, Витарр отворачивается и уходит, громко захлопнув за собой двери Великого Чертога.

Оставшись в одиночестве, Ренэйст все смотрит на то место, где мгновение назад стоял брат ее, и произносит тихо, едва ли не одними губами:

– Мне жаль.

Она встречает Хакона на выходе из Чертога Зимы; кажется, берсерк собирается взять своего коня, для того чтобы быстрее найти ее. Завидев крошечную ее фигуру, Медведь застывает на месте, и видит Ренэйст, как тяжелое его дыхание поднимается вверх беспокойными облаками. Спотыкаясь, бежит он к ней, взрыхлив сапогами снег, и Белолунная тянет к нему руки, бросаясь в сильные объятия. Утыкается воин носом в ее волосы, вдыхает с жадностью запах их, а она жмурится так сильно, что слезы срываются с уголков глаз, оставляя влажные борозды на щеках. Сердце его бьется так быстро, и каждый удар его заставляет Ренэйст содрогнуться. С таким отчаянием обнимает ее он, с такой болью шепчет сорванным голосом:

– Где же была ты? Хоть представляешь, что случилось со мной, когда не увидел тебя возле себя? Я весь Чертог оббежал, я…

– Хакон, – слабо шепчет она, и он замолкает, вслушиваясь в ее голос, – отведи меня домой.

Лишь тогда замечает он, отравленный своим беспокойством, как сильно она дрожит. Ренэйст всхлипывает, прячет лицо в шкуре, что служит ему плащом, и едва стоит на ногах. Ничего он не говорит, не обвиняет ее больше и не целует даже. С трепетом подхватывает Хакон возлюбленную свою на руки, позволяя ей уткнуться влажным от слез лицом в свою шею, и, перехватив ее удобнее, покидает границы поселения. Он отнесет ее домой, в тот самый дом, в котором должны были жить они вдвоем, и никому не позволит забрать Ренэйст у него до тех пор, пока не придет время.

Хакон ничего не говорит, да им и не нужны слова.

Они скрываются во мраке леса и принадлежать друг другу будут столько, сколько им отведено.



Меч непривычно тяжелый.

Ренэйст держит его в одной руке, касаясь лезвием снега, и хочет убежать. Холод пробирается под ее одежду; нет на ней ни плаща, ни полушубка. Ничего, что сковывать может движения, лишь недостаточно теплая рубаха, штаны да сапоги. Короткие волосы перехвачены простым обручем кожаным, для того чтобы в глаза не лезли да не мешали. Чувствует она, как дрожат руки, как тело крутит от боли и страха, но держит спину гордо выпрямленной.

Витарр стоит напротив нее. Одет он тоже весьма легко и меч держит в одной руке так, словно и не весит тот ничего. В глазах его нет страха, лишь решительность – холодная и мрачная, как и он сам. Темные и непокорные волосы его заплетены в высокую прическу на затылке, а передние пряди, как и у Ренэйст, перехвачены кожаным обручем.

Они ни слова друг другу не сказали. Да и нужны ли слова, когда один из них должен другого убить?

Сражаться им суждено подле берега Зеркала Вар. Ренэйст и подумать не может о том, кому только принадлежит жестокая подобная мысль. Почему именно сюда приводят их, почему именно здесь должно все закончиться? На месте их будущей битвы снег вычистили настолько, насколько только может то быть возможным, и выровняли, для того чтобы ничто не могло им помешать кружить в смертоносном танце. От одной лишь мысли о том, что к их смерти подготовились, становится ей только хуже.

Ни кюне, ни Руне не позволили присутствовать, потому оставили их в Чертоге Зимы. Быть может, так будет только лучше. Незачем видеть матери, как дети ее убивают друг друга. Нечего видеть беременной женщине, что с возлюбленным ее мужчиной происходит. Сидят они, должно быть, дома, подле очага, роняют горькие слезы и все ждут, кто же воротится домой.

Ренэйст понимает – Витарр сильнее, чем она. Он куда более умелый воин и мечом владеет в совершенстве. Даже по спокойной позе его видно, с какой легкостью держит Витарр оружие, словно бы то и вовсе продолжением его руки является. О чем же можно здесь говорить, если, кажется, исход битвы уже предрешен?

Собравшиеся поглазеть на это зрелище люди стоят полукругом, для того чтобы никто из них не смог сбежать с поля боя. Скорее уж обоих забьют, чем позволят прервать поединок. Алчность и жестокость людская до сих пор удивляют ее, и Ренэйст косится на толпу, оглядывая собравшихся. Видит среди них она и Ньяла, смотрящего с бессильной яростью, и Ове, что едва стоит на ногах, держась крепко за свой посох. Видит Хейд, что, поймав взгляд ее, кивает едва заметно, и Хакона, готового вмешаться в любой момент, но не имеющего права сделать это.

Лежа на их ложе, оглаживая трепетно лицо ее грубой рукой, шептал он о том, чтобы позволила она ему отстоять ее честь, сразиться с Витарром вместо нее, но Ренэйст отказала ему.

Все началось с них, и на них же оно и закончится.

Видит Исгерд ярл. Та стоит впереди всех, смотрит на них с видом победительницы и поднимает вверх руку, призывая собравшихся к молчанию. Те замолкают на полуслове, словно бы она правит ими, и лес вновь погружается в тревожную свою тишину. Сердце бьется с такой силой, что, должно быть, каждый слышит его бой. Дышит Ренэйст глубоко, старается совладать со своим страхом и потому не сразу понимает, что Исгерд начинает говорить.

– Вот и настал миг истины, – восклицает она, и голос ее проносится над поверхностью льда, отталкиваясь от нее и дребезжа едва слышно, – бой, что подарит народу севера нового конунга! Перед ликом богини Вар произойдет это судьбоносное сражение, и сама богиня дарует победу тому, кто воистину достоин ее. Деритесь, дети волков, деритесь с честью, не на жизнь, а на смерть!

Единственная смерть, которая им нужна, это смерть самой Исгерд.

Люди кричат, выкрикивают их имена, и те поднимаются выше елей. Тревога нарастает только сильнее, даже на столь лютом морозе руки ее становятся влажными от пота; началось. Их сражение началось, а тело ее словно леденеет. Едва заставляет себя Ренэйст схватиться за рукоять меча обеими руками и чуть раздвинуть ноги, встав более устойчиво.

Витарр невозмутим. Смотрит он прямо на нее и не видит вокруг них больше ничего. Шаг его легок, движения просты. Брат ведет ее по кругу, удерживая меч двумя руками с такой легкостью, словно бы тот и не весит ничего, хотя Ренэйст оружие ее кажется в разы тяжелее, чем она сама. Знает Белолунная, что спокойствие сохранять нужно, что волнение только погубит ее. Смотрит на Витарра столь же пристально, как и он, позволяя кружить на месте в странном этом танце, и следит за дыханием своим.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Нельзя задерживать дыхание, дышать нужно, слушать нужно, но вместо скрипа снега под их сапогами слышит она лишь ток собственной крови в ушах. Боится ли Витарр хоть на толику так сильно, как боится она?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Это все страшный сон. Сон, подобный тому, когда очнулась она в своей постели – а все они счастливы. Хэльвард жив и счастлив был в том сне, он вел ее за собой в лес, а затем призывал к тому, чтобы очнулась она ото сна. Быть может, и сейчас все это – лишь сон? Сон столь страшный, что с легкостью принимает она его за правду. Вот сейчас Витарр засмеется, бросит меч в снег и велит ей открыть глаза. Проснись, мол, сестра, скажет он ей, как ужасны сны твои!

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Люди кричат; недовольны они странной этой пляской. Требуют, чтобы один из них напал уже, начал бой, которого с таким нетерпением ждут они. У Ренэйст устают руки, несколько раз спотыкается она о собственные ноги и первая не нападает.

Ей не удается заметить то мгновение, когда Витарр оказывается совсем близко. С какой легкостью делает он рывок! Движения его быстры и легки, их и заметить-то сложно! Ожидает ли кто-то подобного искусства от такого, как он? Ренэйст едва времени хватает для того, чтобы выставить меч перед собой, отражая удар. Она отскакивает в сторону, пытается сохранить расстояние между ними, но Витарр снова оказывается совсем близко.

Сцепив зубы, Волчица поднимает руки, блокируя удар сверху, и сгибает колени, едва не падая под силой этой атаки. Лицо Витарра совсем близко, искаженное яростью и злобой. Только начали они смертельный свой танец, а пот уже стекает по его лицу. Несколько соленых капель попадают Ренэйст на лицо, когда удар эфеса в живот вынуждает ее отступить, пошатнувшись.

От боли в одно мгновение забывает конунгова дочь о том, как дышать нужно. Слезы брызжут из глаз ее, слюна стекает из уголка рта, и вскидывает она голову, смотря на Витарра. Теснит он ее к озеру, вновь и вновь нападает, заставляя Ренэйст пятиться назад.

Он хочет утопить ее. Отправить тело ее в колыбель холодных вод, что баюкает их брата.

Люди продолжают кричать, но Ренэйст не слышит их голосов. Весь мир погружается в тревожную тьму, и даже биения собственного сердца не слышит она больше. Все внимание ее сосредоточено на Витарре, только он есть сейчас перед ней. Не может понять Ренэйст, откуда в брате ее столько жестокости. Неужто солгал он ей вчера? Обманул, чтобы успокоить, а сам-то только и ждал возможности убить ее? Ярость вспыхивает в ней, как факел, зажженный во мраке, но даже этого недостаточно для того, чтобы заставить ее атаковать.

Да даже если и хватит ей смелости для атаки, Витарр с легкостью ее отобьет. Преимущество, которым обладает он перед ней, даже ребенок заметит. Цепкие зеленые глаза Исгерд ярл наблюдают пристально за каждым их шагом, и упивается она этим сражением. Исход кажется ей очевидным. Ослабевшая после утомительного путешествия, исхудавшая и не столь талантливая в воинском искусстве, девчонка падет жертвой своего старшего брата, и тогда это ярл сможет обернуть себе в пользу.

Левой ногой наступает Ренэйст на тонкий лед у самого берега и по щиколотку проваливается в воду. Ахнув громко, едва не теряет она равновесие и как можно скорее обеими ногами становится на снег, дыша тяжело. Она дрожит вся, едва держит меч поднятым, и пот застилает ей глаза. Смотрит Ренэйст на Витарра, и между ними расстояние вытянутой руки с зажатым в ней мечом. Он и сам дышит тяжело, не сводит с нее взгляда, и что-то блестит в глазах его – или же только кажется ей? Быть может, лунный свет отражается, а может, и не было ничего. Все стоит он, медлит, хотя добить ее сейчас не так уж и сложно. Ренэйст потеряла счет времени, не знает она, сколько уже длится дикий их танец.