Дети змей, дети волков

– Сварог, – обращается к нему взволнованная правительница, – в чем же дело? Ты сам на себя не похож.

– Моя кюна, – хрипит он, никак не в силах отдышаться, – невозможное случилось, сами боги смиловались над нами. Дочь твоя вернулась в Чертог Зимы, моя кюна, она вовсе не умерла.

Ренэйст? Вернулась в Чертог Зимы?

Ах, как хотела бы Йорунн верить в это! Но взгляд выцветших от старости глаз ясно дает понять – он не лжет. Взглянув за его плечо, видит кюна, как спешат куда-то люди, обсуждают что-то с волнением громко, и сама срывается с места. Ни плаща теплого не накинув на плечи, ни полушубка из звериного меха, бежит она по снегу, спотыкаясь и едва ли не падая, но столь жалким кажется это на фоне ее волнения. Видит она впереди знакомую невысокую фигуру, стоящую у самых ворот, ведущих в Чертог Зимы, и слезы застилают глаза, застывая на морозе крошечными кусочками льда.

– Ренэйст! – кричит она. – Ренэйст!

Оставшись в одиночестве в конунговом доме, Руна, согнувшись пополам настолько, насколько позволяет живот, горько плачет. Неизбежное произошло.

Людей становится все больше и больше – каждому хочется посмотреть на наследницу конунга, вернувшуюся столь внезапно. Ренэйст, окруженная вниманием, и не замечает даже, как у нее из рук забирают поводья, уводя коня прочь, и озирается по сторонам, напряженная и даже несколько испуганная. Отвыкла она от подобного столпотворения людей, и, пусть лица эти и кажутся ей знакомыми, спокойствия они не приносят.

Первым знакомым лицом, которое удается ей выцепить из толпы, становится Ньял. Олафсон пробирается к ней, расталкивая других людей, и протягивает руки, позволяя Ренэйст рухнуть в его объятия. Обнимает ее крепко, прижимая так близко к себе, что не оставляет ей даже крошечной возможности сделать вдох. Но сейчас это не важно. На глаза Белолунной наворачиваются слезы, она цепляется крепко за его сильные плечи, прошептав дрогнувшим голосом:

– Ньял…

– Ты жива, – хрипло бормочет он, уткнувшись носом в ее волосы, – ты жива, Рена!..

Она и сама не верит в то, что жива. Все чудится ей, словно бы все это сон, предсмертный бред, и ничего из этого на самом деле не было. Но вот он, Ньял, теплый, и пахнет так знакомо снегом и гарью. Хватка его сильных рук стискивает ее крепко, и Ньял приподнимает Ренэйст, отрывая ноги от земли. Словно застывает мгновение, полное радости и горького осознания долгой разлуки. Осторожно опускает он ее на ноги, отстраняет от себя на расстояние вытянутых рук и улыбается, похлопав по плечу.

– Мы рады твоему возвращению, сестра.

Взгляд Ньяла скользит выше, становится печальным, когда видит он Хейд, и изумленным в то мгновение, когда в юноше, что прибыл с ними, узнает он ведуна, с которым столкнулся на поле боя в солнцерожденных землях.

– А он здесь что делает? – разъяренно спрашивает северянин.

Ренэйст закрывает Радомира своим плечом, встав между ним и Ньялом; слегка согнув колени, ведун готов в любой момент еще раз продемонстрировать рыжему наглецу силу своего Дара.

– Радомир прибыл со мной, – спокойно поясняет Белолунная, – без него я бы погибла сразу же после крушения. Он мне такой же побратим, как и ты, Ньял, и потому к нему должно быть должное отношение.

После сказанных ею слов беспокойный шепоток проходит по рядам собравшихся. Брови Ньяла поднимаются столь высоко, что их и не видно за рыжими волосами. Вновь смотрит он на солнцерожденного: побратим? С каких пор северяне с «ними» запястья режут? Ренэйст же, обернувшись к Радомиру, делает легкий жест ладонью, призывая его к спокойствию. Никто не навредит ему, ведь связаны они кровью, и Ренэйст этого не позволит.

– Видишь, Ньял, – доносится до нее слабый, но знакомый голос, – как может обернуться неожиданно жизнь.

– Ове!

Смотрит на него Ренэйст и глазам не верит. Словно бы еще тоньше кажется он, худой и болезненный, опирающийся при ходьбе на гладкий посох из темного дерева. Левую сторону лица его закрывает повязка, и он улыбается, смотря на Ренэйст не по годам мудрым взглядом.

– Здравствуй, Рена, – он протягивает к ней руку, и она вкладывает в нее свою ладонь. – Отрадно видеть, что ты цела.

– Я рада видеть тебя ничуть не меньше, – кладет Волчица вторую руку на его скулу, оглаживая кожу под плотной повязкой. – Вижу, и с тобой много чего произошло за время отсутствия моего.

Усмехается Ове и качает головой сокрушенно. Ньял же, позволив им поговорить, отходит чуть в сторону, поравнявшись с Хейд. Ворона смотрит на него, и Ньял улыбается. Так хочет коснуться ее, но не делает этого, помнит о том, что сказала она ему.

– Я рад снова видеть тебя. Все гадал, добралась ли ты до Звездного Холма.

– Все в порядке. Я встретила Сигрун, и она позволила мне остаться в охотничьем доме ярла до вашего возвращения. Я рада, что могу находиться в одиночестве и покое. Признаться, мне бы хотелось вернуться обратно уже сейчас.

Хейд тревожится. Ей совсем не хочется встречаться с матерью, а ведь это непременно случится, если Хейд останется в Чертоге Зимы. После всего, что произошло, встреча эта не сулит Вороне ничего хорошего.

Ньял смотрит на нее внимательно, разглядывая хмурый профиль. Его ладонь мягко, но крепко сжимает ее плечо, и, когда Хейд вскидывает на него взгляд, он улыбается ей.

– Не беспокойся. Ныне ты под защитой Звездного Холма, и никто не посмеет навредить тебе, когда рядом я, Ингве или наш отец.

Благодарная улыбка трогает ее губы, и Ворона касается ладони Ньяла на своем плече кончиками пальцев. Хейд все еще не любит его, но сейчас никого нет ближе, чем он. Ньялу достаточно того, что она цела.

– Ренэйст! Ренэйст!

Отстранившись от побратима, Белолунная оглядывается по сторонам, и широкая улыбка трогает ее губы, когда, расступившись, толпа пропускает к ней кюну. Оставив Ове в заботливых руках Сванны, бережно придерживающих его, Волчица бежит к матери навстречу, раскинув в стороны собственные руки.

– Мама!

Ловят они друг друга в крепкие объятия, и Йорунн заходится громкими рыданиями. Ренэйст обнимает ее так крепко, как только может, ноги ее дрожат, и вместе медленно оседают они на снег, рухнув в него коленями. Дрожащими пальцами цепляется кюна за плечи дочери, с трудом заставляет себя отстраниться для того, чтобы, обхватив лицо Ренэйст ладонями, взглянуть на нее. Белолунная улыбается, будучи едва в силах рассмотреть лицо матери за слезами, застилающими глаза, и губы ее дрожат, пока пытается Ренэйст сказать хоть что-то. И подумать не могла она, что встреча с матерью такой болезненной будет. Теперь, когда конунг мертв, Йорунн единственный родитель, оставшийся у нее, и так больно видеть, как сильно она страдала, считая, что дочь ее погибла.

– Мама…

– Девочка моя, ты жива, – шепчет кюна, покрывая лицо дочери беспорядочными поцелуями, крепко прижавшись губами к ее лбу и тут же отстраняясь. – Что же было с тобой? Твои несчастные волосы, такие прекрасные волосы…

Ренэйст лишь качает головой:

– Это неважно, мама, совсем неважно. Волосы отрастут, главное – я здесь. Я действительно здесь, и теперь все будет хорошо. Клянусь тебе, мама, все будет хорошо.


Поднимается она на ноги и помогает матери встать. Краем глаза замечает Ренэйст в толпе знакомый силуэт, но Витарр так и не решается подойти. Становится ей горько от этого; она хотела бы увидеть его, сказать: во всем, что произошло, нет его вины. Наверняка ведь именно так он и думает, что, сгубив их брата, погубил и сестру.

Только вот дело в том, что он ни в чем не виноват. Ни в смерти Хэльварда, ни в том, через что Ренэйст пришлось пройти. Его собственный путь был ничуть не легче.

Но от этих мыслей отвлекает девушку темная могучая фигура, налетевшая на нее всей своей тяжестью. Ренэйст отрывают от земли, прокручивают, подняв в воздух, а после этого целуют так крепко, что звезды рассыпаются у нее перед глазами. Он продолжает держать ее в своих объятиях, высоко над землей, и Волчица запускает пальцы в густые волосы своего Медведя, впиваясь в его губы крепким и требовательным поцелуем, не желая его отпускать. И безразлично ей то, что на них смотрят, весь мир сужается лишь до них двоих и таких желанных касаний, что были нужны ей так долго. Все теряет свое значение, все, кроме него, и между поцелуями шепчет она его имя:

– Хакон… Хакон…

Он опускает ее на ноги, но не выпускает из своих рук, обнимая так крепко, словно бы желает слиться с ней в единое целое. Все, что угодно, лишь бы не отпускать ее больше из своих объятий. Отстраняется берсерк совсем немного, бережно обхватив лицо ее своими ладонями, и, смотря в голубые глаза возлюбленной своей женщины, шепчет тихо, чтобы услышать смогла только она:

– Ренэйст, луна моя, ты жива. Это подарок богов, не иначе. Все это время я просил о том, чтобы тебя вернули ко мне, и теперь не могу поверить, что снова могу тебя видеть. Клянешься ли ты, что это не сон?

– Клянусь, – пылко отвечает она, закрывая глаза, когда он прижимается лбом к ее лбу, – клянусь, это не сон.

От него пахнет солью и холодом, и смотрит Хакон с такой нежностью, что внутри все тает. Ждал он ее, верил, что она сможет вернуться, и так хорошо ей от мысли, что любовь его ни на толику не стала слабее. Сейчас, когда ей не грозит опасность, в полной мере ощутить она может то, как сильно по нему тосковала. Ей не хватало его любви, и если бы только Хакон рядом был в опасном этом путешествии, то, пожалуй, куда проще было бы ей справиться с ним.

Но момент счастья, томный и желанный, прерывает голос Исгерд ярл. Та, пробившись сквозь толпу ближе, останавливается прямо перед Ренэйст, замершей в объятиях Хакона. Между ними расстояние вытянутой руки, поэтому с легкостью может увидеть Белолунная эмоции, пляшущие на дне зеленых глаз. В планы некогда солнцерожденной рабыни не входило неожиданное возвращение якобы мертвой наследницы конунга.

Ренэйст щурит глаза. Хакон обнимает ее крепче, прижимает ближе к себе, пытаясь заслонить собой от ядовитых глаз. Только вот сейчас Ренэйст не нужна защита, и, выбравшись осторожно из рук Хакона, она сама встает перед Исгерд ярл.

– Хороши твои косы, – говорит та с легкой насмешкой, – но все же ты жива. Мы и надеяться не смели на подобное чудо. Никак мертвые боги из могил восстали, чтобы тебя спасти. Только вот возвращение твое изрядно усложняет и без того сложную ситуацию, в коей оказались мы.

– И что же, предлагаешь мне тотчас умереть, дабы облегчить всем участь? Я вернулась для того, чтобы навести порядок не только в Чертоге Зимы, не только в землях нашего народа, но и в землях детей Солнца. Мой отец назвал меня своей наследницей, и по праву рождения я займу отцовский престол, – обернувшись, Ренэйст сжимает нежно ладонью грубоватые пальцы Хакона, смотря в его глаза. – И он будет рядом со мной, плечом к плечу. Так, как Ганнар Покоритель и желал, пока не отправился к праотцам.

Беспокойный шепоток повторяется; в изумлении северяне, откуда только вернувшейся воительнице известно о гибели ее отца. Обернувшись, видит Ренэйст удивление и на лице Исгерд ярл, которую продолжает подозревать в содеянном преступлении после того, что узнала она в Дениз Кенаре. Та же, совладав со своими эмоциями, колкий и холодный взгляд бросает на дочь, стоящую чуть в стороне. Но между Исгерд и Хейд возникает Ньял; он закрывает Ворону своим плечом, и суровый взгляд его не сулит ярлу ничего хорошего. Исгерд не стоит идти против Звездного Холма, и она сама это знает. Змея будет действовать аккуратно, но хитро. Чертог Зимы и без того уже в ее руках, и, коль удастся ей удержать волнение его жителей под своим контролем, все будет так, как она пожелает.

Возвращение Ренэйст не станет большой помехой.

– Воинственно ты настроена, хорошо. Вот только, пока тебя не было, народ севера сам свою судьбу вершить стал. Одним твоим желанием ничто не будет решено, и потому вновь нужно будет созывать нам совет ярлов. Захочет ли Витарр отказаться от того, что ему по праву первенства принадлежит?

Витарр все же борется за престол отца. Лишь сильнее убеждается Ренэйст в том, что стоит им поговорить, да лучше без лишних свидетелей. Однако сейчас, вернувшись наконец-то домой, она не готова так скоро приниматься за решение подобных вопросов. Так плохо было ей вдали от родных людей, и что же теперь? Испытания ее вовсе не закончились, но так устала она, что просто не сможет сражаться. Плечи Ренэйст опускаются, чувствует она, как страхи и неоправданные ожидания душат ее.

Чувствуя свое превосходство, хочет Исгерд продолжить давить на нее, только вот кюна вмешивается. Подходит Йорунн ближе, встав подле дочери, и не позволяет ярлу ни слова сказать.

– Моя дочь, – сквозь зубы цедит кюна, – столь тяжкий путь проделала не для того, чтобы тут же мы возлагали на нее прекращение распрей, возникших между ними. Я хочу верить в то, что мои дети смогут найти решение, которое приведет нас на верный путь. Но сейчас Ренэйст стоит отдохнуть после дороги, которую она прошла. Потому, прошу, возвращайтесь в свои дома. Как только она отдохнет, мы вернемся к вопросу о наследовании.

Против слова кюны никто не пойдет, и потому постепенно собравшиеся начинают расходиться. Ренэйст смотрит пристально в спину уходящей Исгерд ярл и хмурится, понимая, что справиться с ее корыстью будет не так уж и просто. Чувство тревоги разливается по венам, вынуждает ее дышать тяжело. Пребывает она в запутанных своих мыслях, когда из них вырывают ее руки Хакона. Трепетно прижимает Медведь ее к себе, оглаживает ладонью по спине и смотрит в глаза, заставляя Белолунную окунуться в ощущение его близости.

– Кюна права, – Хакон осторожно убирает прядь коротких волос ей за ухо, – ты устала и должна отдохнуть.

Должна. Отдых ей просто необходим, ведь того времени, которое провели они в охотничьем доме ярла в землях Звездного Холма, недостаточно было. Отойдя от Хакона, Ренэйст обращается к матери, вновь взяв ее руки в свои ладони:

– Понимаю, что хотела бы ты, чтобы пошла я с тобой, но сейчас не этого хочет мое сердце. Не готова я встретить Витарра, как и он не готов встретить меня, и потому я уйду с Хаконом. Ты больше не должна бояться за меня, ведь рядом с ним я буду в безопасности.

Йорунн улыбается ей, а в голубых глазах ее блестят слезы.

– Уж с кем ты и будешь цела, то лишь подле него, – соглашается кюна, оставляя нежный поцелуй на лбу дочери, следом за тем переведя взгляд на берсерка, покорно ждущего в стороне. – Позаботься о ней, Хакон. Верни мне мою дочь живой и невредимой.

– Поверьте, моя кюна, я глаз с нее не спущу больше.

Хакон наблюдает за тем, как, отпустив мать, подходит Ренэйст к спутнику своему, в котором узнает он того самого солнцерожденного, чью возлюбленную ловил Медведь на тонущем корабле. Тот, судя по взгляду, и сам его узнает, потому кивает Хакон медленно, давая понять – девушка цела, сдержал он свое обещание. Плечи ведуна опускаются, расслабляясь, а сам он смотрит на Ренэйст, ожидая, когда объяснит ему посестра, что происходит.

– Сейчас тебя отведут в Дом Солнца, – Ренэйст указывает рукой в нужном направлении, – туда, где сейчас находятся все солнцерожденные. Для тебя лучшим вариантом будет находиться там до тех пор, пока все не решится.

– Не решится что?

Поджав губы, хмурится Ренэйст, и глубокие борозды морщин появляются у нее на лбу.

– Хейд права была, не все так спокойно здесь, как хотелось бы мне верить. Брат мой хочет занять трон отца, и ясно дали мне понять, что не так-то просто будет нам прийти к миру. Помню я о клятве, что дала тебе, и можешь не сомневаться ты – я ее сдержу. Ньял, – повернув голову, смотрит Ренэйст на другого своего побратима, – сопроводи Радомира до Дома Солнца, пожалуйста. Хейд ведь пойдет с тобой к дому твоей семьи?

– Да. Сейчас одной ей лучше не оставаться, особенно когда Исгерд ярл поблизости. Я прослежу, чтобы все было хорошо.

Ах, так бы хотелось ей верить, что все и вправду хорошо будет. Улыбнувшись устало, Ренэйст кивает в знак благодарности, смотрит вновь долго в глаза Радомира и отворачивается, подходя к ожидающему ее Хакону. Медведь тут же прижимает ее ближе к себе, пытаясь поверить, что ныне она рядом с ним, и ведет к конюшням. Все так же живет он за пределами Чертога Зимы, и так будет даже лучше. Ренэйст не готова нести ответственность за чужие жизни, она и за свою-то нести ее не готова. Теперь же ждут от нее серьезных решений, мира, которого не видели эти земли с тех самых пор, как объявили ее погибшей.

Сначала должна поговорить дочь конунга с Витарром. Услышать то, что захочет он ей сказать, и лишь потом принимать какие-либо решения. Но сейчас уж может она позволить себе получить то, чего хочет сама, не оглядываясь на чужие желания.

– Все никак не поверю в то, что ты здесь.

– И сама я поверить в это не могу. Столько снилось мне, как я возвращаюсь, но каждый раз приходилось просыпаться в одиноком своем существовании, наполненном болью и страхом. Теперь, когда я подле тебя, ничего мне не страшно, Хакон.

Остановившись, крадет он еще один поцелуй с ее губ, и время застывает, не желая мешать им. Мгновения складываются в вечность, а Ренэйст все упивается нежностью и теплом его, растворяясь в Хаконе. Боится она, что откроет глаза – и окажется снова в гареме, расположенном в стенах Алтын-Куле, в самом начале тяжелого этого пути.

Но этого не происходит. Закрыв глаза, Хакон прячет лицо в белых ее волосах, кутая в собственный плащ, выдохнув жарко:

– Не оставляй меня больше.