Дети змей, дети волков

– Ренэйст, – ровным и несколько грубым голосом спрашивает он, – кто это?

Прямо сейчас говорить о том, кем Хейд приходится Исгерд ярл, не стоит. Ренэйст даже думать не хочет, какой может быть реакция Радомира на подобную правду. Он и не видел ее никогда, да только уже ненавидит едва ли не сильнее самой луннорожденной. Не всегда может проявить ведун спокойствие, столь нужное для благополучного исхода, и до тех пор, пока Ренэйст не узнает, что Хейд делает в этих краях, Радомиру лучше оставаться в неведении. Оборачивается Ренэйст через плечо, смотрит на Хейд, чуть сощурив глаза, и отвечает:

– Ее зовут Хейд. Вместе мы проходили испытание и были в набеге на ваши земли.

Ворона изгибает брови, глядя на ведуна, вставшего на ноги и покрытого снегом. Радомир смотрит на нее в ответ и кривит лицо, ничего не сказав. Все происходящее его тревожит, и появление другой луннорожденной совсем не помогает ему чувствовать себя спокойно. Хейд такой неожиданный союз удивляет, представить ей сложно, через что они должны были пройти, чтобы его образовать. Смотрит на них внимательно, губы поджав, и, дождавшись, когда подойдет солнцерожденный ближе, словно бы хочет что-то сказать, но молчит. Открывает и закрывает рот, поджимает губы и отводит взгляд. У нее слишком много вопросов, и Ренэйст не намерена на них сейчас отвечать.

– Мы голодны, – говорит конунгова дочь, привлекая внимание исключительно к себе. – Ты можешь довести нас до Звездного Холма?

– Идемте за мной. До Звездного Холма отсюда далеко, да и на своих двоих тяжко идти. Я живу неподалеку, уж лучше добраться до моего жилища.

Живет недалеко? Ренэйст все понять не может, что же Хейд делает здесь, так далеко не то что от Трех Сестер, но и от Чертога Зимы. Что же, когда они дойдут до места, где она сейчас живет, Вороне не удастся упорхнуть от ответов. Смотрит Ренэйст на Радомира, кивает ему едва заметно, знак подавая, что все в порядке, после чего переводит взгляд голубых глаз на Хейд:

– Веди нас.

Ворона ведет их через лес, и в нем она ориентируется куда лучше, чем уставшие путники. Уже долгое время она здесь охотится, и вопросов от этого у Белой Волчицы становится только больше. Она не знает, может ли доверять Хейд, ведь матери ее уж точно никакой веры нет. Испуг Вороны при имени ярла островов был весьма очевидным, но искренним ли? Слишком много вопросов, и ничуть не меньше подозрений. Ренэйст хотелось бы вернуться в то время, когда все было просто и ясно, делилось лишь на черное и белое. Когда доверять можно было всем, кто подле тебя, не думать больше ни о чем, кроме того, как оправдать надежды своего родителя.

Где же то время, когда все, чего она хотела, это соответствовать славе своего рода? Теперь слишком много рухнуло на ее плечи, слишком много зависит от принятых ею решений. И ведь она даже не стала еще следующим правителем. Что будет, когда Ренэйст займет место отца? Когда от принятых ею решений будут зависеть не только ее, но и чужие жизни? За время путешествия Ренэйст ответственность несла лишь за себя и Радомира, и то это было невероятно тяжко.

Сможет ли она нести ответственность за жизни всех луннорожденных, что присягнут ей в верности?

Тяжелые эти мысли полностью поглощают Ренэйст, и она затихает, следуя за Хейд. Идущий позади Радомир оглядывается с тревогой по сторонам, мучается от странного чувства, словно бы за ними кто-то следит. В один момент на ветке дерева, под которым они проходят, ведун замечает птицу. Черный ворон пристально наблюдает за ними, слегка склоняет голову вбок, словно бы пытаясь рассмотреть как можно лучше. Не отличаются подобным вниманием обычные птицы, и оттого становится только тревожнее ведуну.

Птичьими глазами смотрит на них кто-то другой.

Впереди, между деревьев, маячит невысокое здание. Ренэйст всматривается в него, выглядывая из-за плеча Вороны, и, изогнув удивленно брови, смотрит на затылок Хейд:

– Охотничий дом ярла?

Не глядя на нее, Хейд кивает:

– Когда я переступила порог Звездного Холма, Сигрун выслушала меня. Я думала, она прогонит, но вместо этого велела остаться в охотничьем доме за пределами Холма, пока ярл и его сыновья не вернутся домой. Для меня это было лучшим решением. Мне не хотелось жить среди людей, видящих во мне врага, но и назад вернуться я не могла. Я слышала, что Сигрун мудра, но почувствовала это на себе.

Сигрун Ринддоттир знакома Ренэйст. Невеста Ингве, старшего сына Олафа ярла и будущего правителя Звездного Холма, слыла сильнейшей воительницей своего поколения, прошедшей испытание наравне со своим женихом. Ее называют валькирией, ведь носит она имя одной из крылатых воительниц Одина. Быть может, и она бы отправлялась с ними в набеги, но во время испытания получила сильную рану, раздробив кость в ноге. Та зажила, да только Сигрун стала хромать и потому не могла больше сражаться так хорошо, как раньше. Ренэйст нравилось проводить с ней время, когда она ребенком гостила у побратима отца. Сигрун, чья мудрость столь впечатлила Олафа, что в свое отсутствие ярл стал назначать возлюбленную сына главной в своем чертоге, была добра к ней и всегда говорила, что Ренэйст не стоит бояться грядущего.

Было бы приятно увидеть ее снова. Быть может, они встретятся, если Ренэйст захочет все же дойти до Звездного Холма.

Из крытого загона, расположенного под боком охотничьего дома, доносится лошадиное ржание. Хейд подходит к двери и отворяет ее, приглашая их жестом войти внутрь. В стенах дома хорошо натоплено, в очаге горит огонь, и Ренэйст ахает восторженно, чувствуя, как тепло колет щеки. О, как хорошо оказаться в тепле! Раньше и не замечала она, как холодно в родных краях, а теперь сталкивается с этим после того, как провела долгое время в совершенно других землях. Ведун, вошедший следом, и сам стонет. Скинув со спины свою котомку, он стремительным шагом направляется к очагу, встав на колени и протянув к нему озябшие руки. Над пламенем расположен котелок, от которого поднимается потрясающий аромат.

– Я готовила еду, когда услышала звон колокольчиков, означающий, что кто-то попался в силки. В землях Звездного Холма на удивление много лис, и я поспешила забрать добычу до того, как те решат ею поживиться. Часто и сами лисы попадают в мои силки, но уж такую лису я увидеть не ожидала.

Усмехается она, и Радомир вскидывает на нее недовольный взгляд, снимая теплый меховой плащ, который в жарком доме становится лишним. Ренэйст присоединяется к нему, опускаясь на пол возле огня, и вздыхает, растирая дрожащие руки, покрасневшие на морозе.

– Ты накормишь нас?

– Конечно.

Хейд подходит к ним, держа в руках три миски и деревянные ложки. Открыв крышку котелка, Ворона помешивает ароматный бульон, который разливает по мискам, вручая две из них своим гостям. Оба набрасываются с жадностью на горячую еду, а она, сев рядом с Ренэйст, все смотрит на нее, не в силах поверить, что луннорожденная действительно сейчас рядом.

Если она жива, то все планы матери сложатся совсем не так, как ярлу хотелось. Теперь, когда в Чертог Зимы вернется истинная наследница рода Волка, распрям настанет конец. Хочется верить в это, ведь, когда Хейд покидала Чертог Зимы, все было не так ужасно, как можно было бы подумать. Но знает она, на что способна собственная мать. Исгерд коварна и хитра, она отравит своими умыслами любого, кто помешает ей.

Это случилось с Эгиллом, отцом Хейд, и это же случилось с Ганнаром. Исгерд ни перед чем не остановится до тех пор, пока все не будет так, как она того желает. И поэтому Ренэйст нужно как можно скорее вернуться в Чертог Зимы, показать, что она жива и готова занять место отца.

От мысли о конунге Хейд хмурится, отвернувшись от воительницы и глядя на пламя, пляшущее перед самыми их ногами. Ренэйст не знает ничего из того, что случилось за время ее отсутствия, и смерть отца для нее до сих пор неведома. Должна ли Хейд стать той, кто расскажет ей правду обо всем, что случилось? Поверит ли Ренэйст ее словам? Так сильно Хейд похожа внешне на свою мать, что кажется всем, словно бы и внутри она такая же, как Исгерд ярл. Видимо, проклятье это останется с ней на всю жизнь, и, даже умирая, будет видеть она лицо матери, глядя на собственное отражение.

Мысли эти уж точно радовать не могут. Быть может, другим детям и в радость на своих родителей быть похожими, но уж точно не Хейд. Вновь думает она о том, какой бы жизнь ее быть могла, если бы только отец не умер. Хочется верить ей, что если бы Эгилл ярл был жив, он бы любил ее, единственную свою дочь.

Радомир свою еду съедает первым. Он выдыхает тяжело, ощущая, как бульон греет его изнутри, и прикрывает глаза, поставив пустую миску возле себя. Думает ведун о том, хочет ли съесть еще, но решает повременить с этим. Вместо этого принимается он рассматривать не только убранство дома, но и девушку, которую столь неожиданно встретили они в этом лесу. Та совершенно не похожа на Мойру, которая и сама не так давно встретилась на их пути. Мыслями вновь оказывается он в покосившемся каменном доме, затаившемся среди гор, и думает о том, как там Мойра.

Ведун помнит о своем обещании, которое дал ей. И он о нем не забудет.

Едят они в полной тишине, ничего не сказав друг другу. Справившись с бульоном, Ренэйст ставит свою пустую миску сверху миски Радомира и переводит взгляд на Хейд; та так и не притронулась к еде. Волнуется? Разве есть повод для беспокойства? Не считая того, что северянка, которую считали погибшей в крушении, оказалась жива и намеревается вернуться домой. Да и то, что такого в том, что Ренэйст хочет оказаться в родных стенах? Ей там самое место, и семья ее знать должна, что она жива.

Мать, наверное, места себе не находит, смерть младшей дочери стала для нее самым настоящим ударом. Йорунн похоронила Хэльварда, а затем и ее, считая, что младшая дочь отправилась к праотцам. Ренэйст должна позаботиться о ней, дать понять, что все хорошо. Что больше ничего ужасного не произойдет, потому что она будет рядом.

Они молчат еще некоторое время, после чего Ренэйст переводит вновь внимательный взгляд на Хейд, которая, почувствовав это, поднимает голову, смотря Белолунной прямо в глаза. Ворона словно нервничает, ей все чудится, что рядом с ней сидит мертвец, а вовсе не Ренэйст, которую она знает. Да и не выглядит Белолунная знакомо. Волосы обстрижены, кожа темна, но больше всего изменились глаза. Есть в них что-то, чего во взгляде Ренэйст никогда не было, и Хейд никак понять не может, что именно.

Плаванье это их всех изменило. Сломало и выплюнуло, как обломки корабля.

– Что с тобой случилось? – спрашивает Ворона.

– Нет. Сначала ты расскажешь мне, что случилось после того, как я пропала.

Но Хейд лишь качает головой, подняв на нее взгляд зеленых глаз:


– Поверь, после того, что я расскажу тебе, ты вряд ли сможешь сказать хоть что-то о произошедшем с тобой. Поэтому я бы хотела, чтобы ты сначала поведала обо всем, что случилось с тобой.

Такой ответ Ренэйст вовсе не нравится. Что такого могло произойти дома, что Хейд не хочет рассказывать об этом? Да, понимает она, что родные ее и похоронить могли, решив, что она утонула, но эта мысль у Ренэйст с самого пробуждения на песчаном берегу, все время рядом, и потому больше она ее не страшит. Потому северянка уверена, что ничего больше не могло случиться такого, с чем не сможет она справиться. Ренэйст смотрит на Радомира, но тот лишь пожимает плечами, не зная, что и сказать. Это уже ей принимать решение, стоит ли рассказывать хоть что-то из того, через что они прошли.

Сделав глубокий вдох, Ренэйст снова смотрит на Хейд. Изменилось в ней что-то, словно бы и не столь нелюдимой да несчастной она выглядит. Признаться, приятно видеть подобные перемены в дочери Исгерд. Быть может, они смогли бы стать подругами, если бы Хейд не была все время ядовитой и хмурой. Правда, теперь Ренэйст понимает, что во многом подобное поведение Хейд зависело лишь от матери. Изменилась ли она сама после того, как разлучилась с родителями?

Ворона все ждет, даже и не моргает, смотря на нее внимательно. Черты ее лица становятся резкими и грубоватыми, когда Хейд крепче стискивает челюсти. Все ждет, что не проявят к ней доверия, не захотят рассказывать что-то подобное. Даже и не знает она, что у Ренэйст повод есть не доверять ей после всего, с чем она столкнулась по вине ярла архипелага.

И тогда Ренэйст рассказывает ей все. Рассказывает о том, как они с Радомиром очнулись на песчаном берегу, как резали запястья и какие клятвы друг другу они дали. Рассказывает о том, как их поймали янычары, как привезли в Алтын-Куле и разлучили. Ренэйст рассказывает о своей жизни в гареме, об опасности выхода за его стены из-за прихоти султана, и в эти моменты лицо ее кривит от отвращения. Но каждый раз, когда воспоминаниями она возвращается к Танальдиз, едва уловимая улыбка касается самых уголков губ. Легкая тоска сжимает сердце при мысли о Венценосной. Цела ли она после всего, что произошло после их побега? В рассказе своем постепенно подходит Белолунная к объятому пламенем дворцу, и здесь уже Радомир присоединяется, повествуя о том, что было в тот самый момент среди янычар, как Касим повел их в бой против тирании ужасного их правителя. Вдвоем рассказывают они о сложном своем путешествии сквозь пустыню по Золотой Дороге, коротко говорят о знакомстве с Мойрой и том, как вышли в Дениз Кенар.

На этих словах Ренэйст как-то нехотя замолкает, насторожившись и думая о том, стоит ли рассказывать Хейд, что было дальше. Но Ворона смотрит внимательно, слушает, не перебивая, и всем своим видом показывает, что знать хочет, к чему все это их привело. Молчание затягивается, и, приподняв брови, Хейд все же спрашивает:

– Что же было дальше?

– А дальше, – Ренэйст переводит взгляд на свои руки, – мы нашли корабль, о котором говорила Мойра.

И тогда Белолунная рассказывает все до конца. О том, кому этот кнорр принадлежал. О том обращении, которое они получили на нем, и о том, какая судьба постигла всех, кто на этом корабле был. Ренэйст рассказывает Хейд все, после чего смотрит ей в глаза, ожидая, что та ответит.

Но на лице Вороны – искреннее изумление. Медленно качает она головой, словно бы не веря в то, что Ренэйст рассказала ей, и запускает пальцы в черные волосы, зачесывая их назад. Волчица даже услышать может, как внутри головы мысли Хейд пляшут тревожным хороводом, силясь задушить ее своим беспокойством.

– Я не понимаю. Я не понимаю, что там делать нашему кораблю? Мать никогда не рассказывала мне ни о чем подобном, я и подумать не могла, что в таком месте может быть не то что порт, а хотя бы отголосок жизни! Мы видели земли Заката, когда плыли в сторону юга, но я и подумать не могла ни о чем подобном. Выходит, моя мать все знала. Но как давно? И почему она держала это в тайне?

– Ты хочешь, чтобы я ответила тебе на вопросы, ответы на которые я хотела получить от тебя?

Видит Ренэйст – Хейд не врет. Она ничего не знала о помыслах своей матери, и о том, какие цели Исгерд ярл преследует, ей неведомо. Наверняка преданной чувствует она себя, и Белолунная хмурится, ощущая, как начинает от всех этих мыслей болеть голова. Что же им делать дальше? Рассчитывала конунгова дочь на то, что разговор с Хейд прояснит хоть что-то, но он, наоборот, лишь сильнее путает.

Значит, Исгерд ярл совершенно никому не доверяет, даже собственной дочери, и потому про ее планы никому не известно. Что же, придется действовать по наитию, узнавая все самостоятельно. Столкнувшись с подобным предательством, Ренэйст не собирается оставлять все на самотек, нет, она сделает все, чтобы ничего из задуманного ярлом не исполнилось. Совладав со своими эмоциями, сделав глубокий вдох, потянув воздух носом, Ренэйст выдыхает через рот и смотрит внимательно на свою собеседницу.

– Я рассказала тебе обо всем, с чем нам пришлось столкнуться за время этого путешествия. Теперь твоя очередь рассказать мне, что случилось в Чертоге Зимы, пока меня не было рядом.

Замявшись, Хейд смотрит на нее с сомнением. Ей совсем не хочется ничего говорить, но ведь уговор есть уговор, и следовать своему слову придется. Ворона вдыхает как можно глубже, после чего начинает свое повествование.

Ренэйст словно бьют чем-то тяжелым, когда говорит наследница островов о том, что отца ее нет в живых. Конунг мертв? Как же так? Когда луннорожденная видела отца в последний раз, он был здоров, как бык, и ничего не могло с ним произойти, ведь так? Неужели смерть дочери столь сильно подкосила его, что Ганнар конунг покинул мир вслед за ней? Нет, нет. Нет. Это не может быть правдой, она не хочет в это верить! Она обнимает себя за плечи слабыми руками и молчит, неотрывно глядя на пламя в очаге.

Но Ворона продолжает говорить, и с каждым сказанным ею словом, с каждой новой деталью этой истории Ренэйст становится только хуже. Она отказывается верить, качает головой и едва ли не зажимает уши ладонями, лишь бы кошмар этот прекратился. Когда же Хейд говорит о том, что Исгерд хотела подложить ее под Хакона…

И не помнит Ренэйст, как, схватив обе миски, с силой бросает их об пол, и глиняная посуда разлетается на куски. Волчица дышит тяжело, дрожит от гнева, и с каждым жарким ее выдохом прилипшие к губам белые волосы покачиваются слегка. Не ожидая подобного проявления гнева, Хейд замолкает и продолжает говорить уже осторожнее. Она рассказывает Ренэйст о том, что пыталась сделать с собой, и заканчивает свой рассказ на разговоре с Ньялом.

– После всего произошедшего он сказал мне, что Звездный Холм даст мне свою защиту. И я сбежала, не желая быть игрушкой в ее коварных играх. С тех самых пор я ничего не знаю о том, что происходит в Чертоге Зимы. Мне нет смысла лгать тебе, Ренэйст. Я говорю чистую правду.

Точно ли? Быть может, это очередной хитрый план, и Исгерд ярл велела Хейд сказать все это. Одна лишь новость о том, что Руна, оказывается, носит ребенка Витарра, кажется просто невероятной. Правда, одного лишь взгляда на напряженное лицо Вороны достаточно, чтобы понять – Хейд не лжет. Она молчит, ждет, что же Ренэйст скажет в ответ на ее тираду, а Белолунная и не знает, что ответить.

– Ренэйст, – слышит она голос Радомира, – ты плачешь.

Прикоснувшись рукой к своему лицу, луннорожденная с безразличным удивлением ощущает влагу на кончиках пальцев. Плачет, и в самом деле. Слез становится только больше, Ренэйст за ними и не видит ничего. Она закрывает лицо ладонями и тихо всхлипывает, позволив эмоциям взять над собой верх. И не замечает северянка, сколь долго длится плач ее, но, совладав с собой, поднимает взгляд, выровнять дыхание пытаясь. Хейд кладет руку на ее плечо, смотрит с тревогой и спрашивает тихо:

– Ты в порядке?

Нет. Нет, она вовсе не в порядке, но сейчас ей нужно думать о других вещах. Если отец мертв, а в Чертоге Зимы раздор из-за того, кому быть следующим конунгом, то она должна вернуться назад еще быстрее. Ренэйст должна занять трон Покорителя, стать правителем, которым ее учили быть. Если бы она не пропала, то ничего не случилось бы, потому сейчас Ренэйст должна положить конец этому раздору.

Исходя из слов Хейд, ее матери удалось весьма серьезно настроить северян друг против друга. Быть может, Ренэйст даже не стоит надеяться, что одного только ее возвращения достаточно будет для того, чтобы все исправить.

Стерев рукавом слезы, Ренэйст поднимается на ноги, и осколок глиняной миски хрустит под ее сапогом. Полна решимости она и тревожных мыслей о том, сколь мало у нее времени, для того чтобы повлиять на ход событий. Радомир поднимается следом за ней, не дождавшись даже, когда Ренэйст что-то скажет, и она знает – готов он отправиться в путь в любое мгновение. Они оба смотрят на Хейд, и Ворона смотрит на них в ответ с тревогой, продолжая сидеть подле очага.

– Мы должны немедленно вернуться в Чертог Зимы, – обращается к ней Ренэйст. – Необходимо как можно скорее исправить то, что сделала с нашим народом твоя мать. Помоги нам добраться до моей родины, Хейд. Я понимаю, что ты бежала, желая спасти себя, но сейчас только ты можешь помочь нам. Если мы пойдем к Звездному Холму, то только время потеряем, а его у нас и без того не слишком много.

Хейд морщится; мысль о необходимости вернуться обратно, туда, где сможет она встретиться с матерью, ее не радует совершенно. Но слова Ренэйст правдивы – времени у них немного, а если они выдвинутся к Звездному Холму, то, кто знает, успеют ли они до того, как в Чертоге Зимы случится самая настоящая трагедия. Ей самой больше нечего бояться, так ведь? Ньял сказал, что защитит ее, и, будучи под защитой Олафа ярла, Хейд больше не должна бояться своей матери. Да и присутствия Ренэйст ведь должно быть более чем достаточно для ее безопасности, ведь так? Вдохнув глубоко, Ворона поднимается на ноги, встав подле них.

– Мне вовсе не хочется возвращаться в Чертог Зимы, – признается она, – но я помогу. Идем.

Они тушат пламя в очаге и, покинув охотничий дом, уходят в конюшню. Лишь в двух загонах есть лошади, и в одном из коней узнает Ренэйст скакуна Ньяла. Подойдя ближе, она нежно оглаживает лошадиную голову ладонями, с тоской думая о том, что ее собственную кобылку наверняка убили, следуя похоронной традиции. Ох, бедняжка. Она ведь вовсе не виновата в том, что все вышло подобным образом.

– Сигрун позволила тебе оставить коня Ньяла, да еще и другого жеребца дала?

– Я сказала, что пообещала Ньялу позаботиться о коне до его возвращения, и потому не оставила его в Звездном Холме. Как-то во время охоты я ушла достаточно далеко от охотничьего дома, и, воспользовавшись случаем, зашла к ним за запасами. Тогда Сигрун велела выдать мне другого коня, чтобы я убралась как можно скорее.

Вдвоем они подготавливают лошадей к долгой дороге, пока Радомир стоит в стороне, поглядывая на животных недоверчиво. Он бы лучше на своих двоих весь этот путь проделал, чем вот так, на их спинах! Фыркает недовольно, рассматривая мощные копыта, и подходить ближе не хочет. В Большеречье видел он лошадей, с их помощью вспахивали поля, да княжьи воины проезжали, дань собирая. Сам ведун никогда верхом не ездил, да и не хочет. Только вот нет у него выбора, и приходится смиренно выйти из конюшни, когда северянки, снарядив лошадей, выходят за ворота.

Хейд вскакивает в седло к скакуну, что принадлежит Ньялу, в то время как Ренэйст достается безымянный конь. Устроившись в седле удобнее, она берет в руки поводья и оглядывается, взглядом пытаясь найти Радомира. Тот стоит в стороне, смотрит на лошадей с опаской, и северянка протягивает ему руку:

– Взбирайся. Поедешь со мной.

Без особого восторга подойдя ближе, кривится ведун, покосившись недоверчиво на скакуна, вслед за чем, взявшись за руку посестры, нехотя взбирается на конскую спину позади нее, вцепившись обеими руками в ее стан. Как же здесь высоко! Радомир закрывает глаза, прижавшись лбом к плечу Ренэйст, и говорит едва слышно: