Дети прилива

– Думаю, потому что она тоже успокоилась. Похоже, что она отвечает на твои эмоции. Вот. – Она вытащила из кармана вторую бутылочку. – Теперь понюхай это.

Сиф вдохнул и аж подскочил, вытаращив глаза. Он закашлялся. Вода в ванной забурлила.

– А это нашатырный спирт, – гордо сообщила Элли. – Пахнет ужасно, правда? А теперь послушай, там, в соборе, у тебя получалось управлять водой, помнишь? Прежде чем она накатила на тебя. Как ты это делал?

– Я не знаю. Это просто… само вышло.

Элли кивнула.

– Но затем ты слишком разозлился, и поэтому вода тоже разъярилась и нахлынула на тебя. Но, быть может, если бы ты смог управлять своими эмоциями, ты мог бы управлять и морем тоже!

Сиф наградил её взглядом, в котором читалось столько эмоций, что Элли угрожающе подняла бутылочку с нашатырём.

– Просто не оставляй попыток, а?

И он пытался снова и снова: держал руку над поверхностью воды, а когда начинал срываться, то отходил и делал несколько глубоких вдохов, пока вода снова не затихала. Очень скоро половицы были все залиты водой.

– Я всё равно его слышу, – сказал Сиф. Он лежал, раскинувшись, на полу, и грудь его тяжело вздымалась. Как и прежде, синие туманные разводы проступили у него на коже.

– Что это такое? – поинтересовалась Элли, присев рядом, чтобы разглядеть их в увеличительное стекло. Они кружили и мельтешили, как пугливые рыбёшки.

– Почему я могу слышать море в своей голове? – спросил Сиф. – Оно такое гневливое. Или это мой гнев?

Уперев подбородок в колени, Элли задумчиво поглядела на него.

– Может, тебе нужно вдохнуть немного эфира, а затем попробовать управлять водой, – сказала она.

– Элли, ты не слушаешь! – упрекнул её Сиф.

– Слушаю! – запротестовала она. – Только ты весь на взводе, и это тебе мешает. Тебе нужно сдерживать свои эмоции.

– А я что стараюсь делать?! – закричал Сиф, и морская вода сердито плеснула через край ванны.

– Значит, старайся старательнее, – отозвалась Элли. – Может, тебе нужно как-то сосредоточиться. Иногда, когда я разозлюсь, я рисую. Обычно получается очень сердитая картинка, но когда я её заканчиваю, я уже больше не злюсь.

– Ты не понимаешь, – сказал Сиф, вставая и запуская пальцы себе в волосы. – Я постоянно думаю обо всех тех людях на площади, как они тогда все жаждали моей смерти. И я думаю о том, что я… я никого не знаю, и я чувствую себя ужасно одиноко, и это выводит меня из себя! – Он резко развернулся, и вода в ванне зашипела. – А затем я вспоминаю, что ведь когда-то я был не один – у меня было множество братьев и сестёр… но только я не помню, кто они. И от этого мне…

Лицо его сморщилось, руки сжались в кулаки. Вода вскипела и выплеснулась через края ванны.

– Э… наверное, нам нужно устроить перерыв, – обеспокоенно предложила Элли. – Вот, тебе нужно поесть. – Она схватила лежащее на верстаке яблоко и бросила ему.

Элли показалось, что он хочет побыть один, и она отошла в дальний конец мастерской. Здесь были приколоты тысячи листов и клочков бумаги, так что ни сантиметра стены под ними не было видно. Она смотрела на набросок, который сделала вчера, – схему горбатого кита с мальчиком во чреве.

Сиф прикончил своё яблоко и подошёл к ней. Он, казалось, немного успокоился – вода в ванне молчала. Он наклонился, чтобы рассмотреть рисунок.

– Это должен быть я?

– Да, – ответила Элли.

Он нахмурился.

– Почему у меня такая большая голова?

– Это набросок пищеварительной системы кита. Я пыталась разобраться…

– Как я выжил внутри кита, – договорил за неё Сиф, бегая глазами по рисунку. – Зачем?

– Что значит, зачем? – воскликнула она. – Потому что это загадка! Это кажется невозможным, но ты же сумел, значит, это должно быть возможно.

– Но это не поможет нам ни поймать Сосуд, ни понять, кто я.

– Может, и нет, но это, тем не менее, интересно. Я, знаешь ли, изобретательница.

– Я думал, ты просто чинишь сломанные штуковины своей матери.

Элли ощетинилась.

– Чинить штуковины очень непросто! И я сама придумываю новые вещи! Вроде сетевой пушки и вот того вишнесборщика. Он снимает вишни с самых высоких ветвей, – выпалила она, выпячивая грудь.

– Но я не видел на острове никаких деревьев…

– И нам нужно узнать, кто ты, – перебила его Элли. – Если мы поймём, как ты выжил, мы сможем разобраться в том, как ты вообще попал внутрь кита. – Она сдёрнула рисунок со стены, чтобы показать ему. – Я почти уверена, что вытащила тебя из желудка кита. Если говорить о человеческом желудке, там полно кислоты, и в нём тебе точно не захочется жить. Но я думаю, что желудок кита, скорее, как у коровы… Сиф?


Сиф с любопытством разглядывал пожелтевший листок бумаги, который был скрыт под схемой кита.

Элли почувствовала, как сердце её сжала ледяная рука.

– Сиф, – повторила она. Но он смотрел неотрывно.

Это был рисунок девочки и мальчика в гребной лодке посреди моря. В девочке с её длинными встрёпанными волосами и носом, немного изогнутым набок, легко узнавалась Элли, но догадаться, кем был мальчик, было сложнее.

– Кто это? – спросил Сиф, указывая на мальчика.

– Ох. – У Элли вдруг пересохло во рту. – Это мой брат.

– Но почему у него нет лица? – удивился Сиф. – Почему оно не дорисовано?

Холодок пробежал по спине Элли.

– Потому… потому что я не могу его вспомнить, – сказала она. И это была лишь наполовину ложь.

– Я не знал, что у тебя есть брат, – заметил Сиф.

Элли медленно выдохнула.

– Был, – проговорила она едва слышно.

– Прости, – сказал Сиф. Он довольно долго разглядывал собственные ноги. – Хотелось бы и мне помнить своих братьев и сестёр.

– Я знаю, – сказала Элли.

Сиф прикрыл глаза.

– У меня такое чувство, что если б только я мог их вспомнить, я смог бы вновь отогреться. И ничто не могло бы мне навредить… они бы этого не допустили… – Он не договорил, а затем пожал плечами. – Когда ты думаешь о брате, у тебя тоже появляется такое чувство?

Элли заметила, что по щеке у неё ползёт слеза, и сердито смахнула её. Она попыталась вызвать в памяти тот день, когда они вместе отправились в лодке на рыбалку. Но тотчас ужасающий, мучительный холод сковал её тело.

– Нет, – проговорила она. – Мне не становится тепло. Ничего похожего.

– Вы не ладили?

– Ну конечно, мы ладили! – воскликнула Элли, вспыхивая гневом. – Он был моим младшим братишкой. Только… – Она уставилась на рисунок, на пустолицую фигуру мальчика с удочкой в руках. – Я должна была уберечь его от беды. Но не сберегла.





Из дневника Клода Хестермейера


Я начал запирать дверь в мой кабинет и днём, и ночью, опасаясь, что кто-нибудь войдёт и найдёт этот дневник или ещё какое-то свидетельство, которое я позабыл уничтожить. Моя дверь захлопывается сама благодаря одному из тех хитроумных дверных закрывателей, что изобрела Ханна Ланкастер, и сама же запирается. Прежде, когда опасность ещё не подстерегала меня на каждом шагу, под мою дверь всегда было что-нибудь подсунуто, она стояла открытой, чтобы мои студенты знали, что могут зайти и поговорить со мной в любое время. Теперь я скрываюсь и игнорирую любой стук в дверь.

Не то чтобы многие стучат в неё. В последнее время я был крайне раздражительным, а после того, как я попросил Врага достать те деньги, я чувствовал себя усталым и совсем ушёл в себя. Мне сделалось тяжело поддерживать беседу, и поэтому мой кабинет стал моим убежищем. Или тюрьмой.

Во вторник я вернулся к себе после обеда и увидел, что моя дверь распахнута. Я посмотрел вниз и увидел, что ей не даёт закрыться очень необычная подпорка – высохшая и посеревшая морская звезда.

Я нахмурился, гадая, что бы это могло значить. Тут я резко выпрямился, потому что дверь раскрылась настежь. Это оказался один из слуг, молодой человек по имени Томас. Он, должно быть, увидел, что моя дверь открыта, и истолковал это как знак того, что я хочу, чтобы у меня прибрали. Он низко поклонился мне, а затем прошёл мимо и быстро зашагал прочь по коридору.

Я проводил его взглядом, а затем бросился в кабинет и запер за собой дверь.

– Это тебе не понравится, – сказал Враг, который сидел развалившись в своём излюбленном кресле.

Я проследил, куда он смотрит. Ледяные капли пота заструились по моей груди.

Прямо посреди моего стола лежала груда золотых монет, не заметить её было невозможно.





10

Сиротский приют