Дети грозы. Зови меня Смерть

Дайм привычно выдохнул и очистил разум от всего лишнего. Не потому что Печать дала о себе знать, а скорее потому, что ощутил нечто странное, болезненное, неправильное… Да нет, ерунда. Показалось. Ему хорошо, однозначно хорошо.

— И какого шиса, спрашивается, ты от меня бегал? — задумчиво спросил Дайм у высокого сводчатого потолка смутно знакомой комнаты.

Он был уверен, что ночевал тут не раз и даже не два. И не один, а вместе с Роне. Но что это за место — не помнил. И когда он тут был — тоже. Хотя знал, что брошенный на кресло шелковый халат принадлежит ему и он совсем недавно его надевал. Кажется, сегодня утром. Ну вот, опять голова кружится. Что-то у него с памятью.

Ладно. Со взбрыками памяти он разберется потом. Сейчас ему слишком хорошо, чтобы думать о серьезном.

— Я от тебя бегал, мой свет? — с искренним недоумением спросил Роне.

— Ну не я же, — хмыкнул Дайм и накрыл ладонью руку, лежащую у него на груди.

Смуглую, изящную и сильную кисть с длинными чуткими пальцами, с мягкими черными волосками на запястье и предплечье, с четко прорисованными мышцами. Идеальная красота взрослого мужчины. Истинного шера. Ни одного шрама…

Шрамы… когда он успел свести с Роне все шрамы? Он же помнит — их было до шиса, и Роне то пытался их спрятать, то наоборот, нарочито выставлял напоказ и поглядывал этак… как бойцовый петух, только-квакни-затопчу.

Правильно Дайм их свел. Без шрамов — лучше. Нечего им напоминать Роне о жизни у Паука в банке. Нет там ничего, о чем бы стоило помнить.

— Больше не буду, мой свет. Никогда.

Это прозвучало несколько серьезнее, чем надо. Но — мелочи. Все мелочи, когда так хорошо.

— А в этом доме дают шамьет усталым путникам? Кстати… э…

Дайм нахмурился, пытаясь понять: они уже в Суарде или как? Последним, что он помнил совершенно ясно, были солнечные ромашки, положенные им на подоконник комнаты темного шера. Дайм нарвал их по дороге, отлучившись по какой-то таинственной надобности, и прятал до вечера. Ему было ужасно интересно, сможет ли упертый темный осел игнорировать настолько прозрачный намек? Цветы, дающиеся в руки только светлым шерам, в подарок темному шеру, ведь прозрачнее же некуда!

Ведь не мог Роне принять это за злую шутку? Да нет, чушь. Не мог. Значит… Ну да. Наверняка именно с тех пор они вместе. И наверное, уже в Суарде.

Еще бы голова не кружилась при попытке что-то вспомнить! Очень похоже на ментальный блок, только какой-то странный… ужасно не хочется об этом думать, мысль ускользает… да и шис с ней. Потом. Успеется.

— В моем доме тебе, мой свет, дают все что угодно. — Роне приподнялся на локте, нависнув над Даймом и внимательно на него глядя. — Так что ты хотел спросить?

— Да так… — Дайм с улыбкой провел по гладкой смуглой щеке, с долей удивления отметив, что Роне выглядит старше. И вообще как-то не так. У него же не было седины! Какая седина у шера-дуо в жалкие шесть с половиной десятков лет! — Не помню, когда ты успел поседеть, мой темный шер.

— Поседеть? — Роне с любопытством поглядел на длинную прядь цвета соли с перцем, выбившуюся из хвоста, и снова вернул взгляд к Дайму. — Ну надо же, я и не заметил. Плевать.

— А тебе идет. Ты такой серьезный и строгий темный шер, прямо хоть сейчас в преподаватели Магадемии. И все студенты обоих полов — твои.

— Студенты? Нет, не интересно. Мне больше нравятся полковники Магбезопасности, — улыбнулся Роне. — Один-единственный полковник Магбезопасности.

Он этой его улыбки внутри разлилось тепло. Правда, что-то Роне сказал странное.

— Полковник, — повторил Дайм, словно пробуя новое звание на вкус. — Неплохо звучит, мой темный шер. Вот закончим дело Суардисов, и стану полковником.

Роне недоуменно нахмурился и заглянул ему в глаза.

— Дайм, какой сейчас год?

— Девятнадцатый. Странный вопрос, Роне.

Еще более странной была реакция. Роне нахмурился еще сильнее, от него явственно повеяло тоской, разочарованием и болью.

— А, не обращай внимания. Темные шеры — вообще странные существа с точки зрения светлых. Я говорил, что люблю тебя, Дайм шер Дюбрайн?

— Наверное. Но можешь сказать еще, мне нравится это слышать.

Дайм чувствовал, как по его лицу расползается неудержимая улыбка, а мысль о еще одной странности — темный шер слышит его мысли! — лишь скользнула по краю сознания и забылась.

— Я люблю тебя, мой свет, — повторил Роне и сплел свои пальцы с пальцами Дайма.

Выплеск силы был прекрасен. Правда, все это казалось несколько странным. То есть Дайму было безумно хорошо. Так, как никогда и ни с кем. Тьма вливалась в него, растворялась в его собственном свете, и они вместе росли, ширились, выплескивались наружу…

Вот только сознание жило отдельно от дара и эмоций. Сознание холодно анализировало экспериментальный магический ритуал. Весьма удачный. Даже как-то слишком удачный. По расчетам Дайма, чтобы достичь подобной степени взаимного усвоения силы, светлый и темный шеры должны были уже провести ритуал единения. Или же что-то очень близкое к нему. Возможно, Ману изобрел что-то вроде подготовки, предъединения, а в архивах семьи Бастерхази сохранились его записи. Получается, Роне настолько доверяет Дайму, что поделился. А значит… значит, они совсем близко подошли к цели! Может быть, даже пытались провести единение, но что-то пошло не так — и вот теперь ментальный откат ударил по его памяти?..

На этой мысли Дайма наконец-то снесло волной наслаждения. Куда-то очень далеко от мыслей. Всяких. Любых. Унесло и выбросило, полного свежей бурлящей силы, на черный шелк чужой постели.

Впрочем, не факт, что чужой. Скорее — их общей. С Роне.

И от этой мысли хотелось петь и смеяться, и летать… и учудить какую-нибудь несусветную глупость, просто так, от избытка счастья. Что Дайм и сделал — схватил Роне в охапку, вместе с ним воспарил над кроватью… а через мгновение они вместе плюхнулись в воду. Теплую, пахнущую свежестью и кувшинкам речную воду. Где-то рядом засмеялись русалки, а еще ближе — мокрый и офигевший темный шер вынырнул, отплевываясь и ругаясь. А через мгновение, когда Дайм надел ему на голову лист кувшинки с сидящей на нем (не менее офигевшей) лягушкой, засмеялся.

— Вылитый Темнейший! Осталось только бороду отрастить! — прокомментировал Дайм, подплыв к Роне.

— Придурок светлый, — ворчливо, но с расплывающейся на все лицо улыбкой парировал Роне и со зловещим хохотом притопил Дайма.


Местные русалки, обнаружив в своих владениях двух немножко сумасшедших, но веселых шеров, тут же присоединились к развлечению. Они щекотали обоих, топили, запускали им в волосы водяных змей и водоросли, смеялись и лезли целоваться. И, разумеется, пили дармовую силу, пока не упились допьяна и не выбросились на прибрежные камни — дергать хвостами и распевать непристойные песни, явно позаимствованные у моряков.

Дайм с Роне тоже выбрались на берег. Упали в нагретую солнцем траву.

Оба — Дайм чувствовал эмоции Роне почти так же явственно, как свои — немножко утомились от хохота, чуть-чуть проголодались и… Чья это была тревога, его или Роне? Не понять.

— Ну-с, выкладывай, мой темный шер, — лениво глядя в полуденное небо, потребовал Дайм.

— А надо ли? — Роне отчаянно не хотелось говорить о… о чем-то.

Если честно, Дайму так же в точности не хотелось говорить… да ни о чем, кроме солнца, реки и русалочьих песен. Но что-то зудело, требовало разобраться, найти потерянные дни… или годы… Проклятая выучка МБ! Не расслабиться!

— Надо. Что случилось такого, что ты не хочешь вспоминать, мой темный шер?

— Магбезопасность, — не то выругался, не то восхитился Роне.

— Она самая. Знал, с кем связываешься. Кстати, давно мы вместе? — спросил Дайм и, припомнив странный вопрос Роне, добавил: — Какой сейчас год, Бастерхази?

— Тридцать третий, — неохотно ответил Роне.

— Тридцать… какой?! Бастерхази, признайся, ты научился шутить! — Резко посерьезнев, Дайм сел в траве и пристально уставился на Роне. — Я не мог забыть полтора десятка лет!

— Ну извини за плохие новости.

В тоне Роне прозвучало слишком много боли и… страха? Стыда? Ненависти? Шис подери!

— Что происходит, Роне? — Дайм пропустил сквозь пальцы полуседые пряди, дотронулся до морщинок в уголках глаз и губ, опустил взгляд ниже. Нахмурился. — Откуда этот шрам на груди?

Свежий красно-розовый шрам шел сверху вниз, от левой ключицы до диафрагмы: там, где ребра присоединяются к грудине. Больше всего это было похоже на след от вскрытия. Профессионального.

Смотреть на шрам было не просто неприятно, а больно. Дайм невольно потер собственную грудь в том же месте, и даже удивился, не найдя там ничего. Ровная, здоровая кожа. Никаких следов. А кажется, словно вскрыли его самого.

— Дюбрайн, ты вспомнишь сам. Очень скоро, — с тоской сказал Роне. — Всего лишь небольшой откат.

— От чего откат? У тебя такой вид, словно ты любимую кошку хоронишь.

— У меня нет любимой кошки, а Тюфа хоронить бесполезно.

— Тюфа? Кто это?

Несколько секунд Роне изучающе смотрел на Дайма, потом вздохнул и сел.

— Ты вспомнишь завтра утром. Я обещаю.

— Ладно, но…

— Ничего, что требует твоего немедленного вмешательства, мой свет. Гражданское население не пострадало.

— А кто пострадал?.. Шис, вот это, да? — Дайм провел пальцами по шраму.

— Ерунда. Мы оба живы, все прочее поправимо, не так ли, мой светлый шер?

— Ага, — кивнул Дайм, сосредоточенно вливая силу в раненое место. — Погоди, сейчас перестанет болеть.

— Ну раз ты так говоришь, мой свет…

В тоне Бастерхази не слышалось ни грана доверия. И зря. Тот, кто сказал, что убийца… то есть боевой офицер — не может быть целителем, соврал. Еще как может. Любой светлый шер может исцелять, пока верит в эту возможность. А Дайм верил. О, в вопросах веры и прочих играх разума он не одного гоблина съел. С его-то необходимостью маневрировать, чтобы элементарно выжить.

— Ну вот, и никаких шрамов, — удовлетворенно сказал Дайм, отрывая ладони от совершенно здоровой груди Роне. — И никакой боли. Я бы попросил тебя не встревать в опасные приключения, но это ж не поможет. Просто знай, что я не хочу потерять тебя, Роне.

— Ты не потеряешь, Дайм. Я… пока ты этого хочешь — я с тобой.

— Ближайшие лет триста, пожалуйста, не умирай.

— Не буду. Дайм…

— Кстати, не мешало бы пообедать. Мы же в Суарде? Лес Фей, я помню, я тут бывал раньше.

— В Суарде.

— Тут была отличная гномья ресторация. Пошли?

— Ладно, пошли, — с неуверенной улыбкой отозвался Бастерхази.

— Боги, наконец-то ты нормально отвечаешь! А не «простите, мой светлый шер, я был бы рад, но никак не могу» и очередную идиотскую отмазку! Ты не представляешь, Бастерхази, сколько раз мне хотелось посоветовать тебе научиться отбрехиваться как-то повежливее и поправдоподобнее!