Дети грозы. Зови меня Смерть

— Нинья. — Она улыбнулась и приложила палец к его губам. — Тихо. Займемся раной.

Стриж послушно замолчал. Он позволил протереть мокрой тканью лицо и раненый бок, замотать оторванной от тонкой льняной простыни полосой. Немыслимо хотелось закрыть глаза и уснуть, но остатки страха не позволяли: он помнил и о страже за окном, и о мужчине, всхрапывающем за стенкой. Нинья шептала что-то успокоительное, снова протирала горящее лицо холодным и мокрым, а Стриж проваливался в жаркие объятия пыльной равнины.



Ночь накануне новолуния. Найрисса



Его разбудил громкий мужской смех. В звуке не было немедленной опасности, только похоть и довольство собой. Смеху вторил женский голос и звон вина о хрусталь: там, за стеной.

В полной темноте лица коснулось что-то невесомое. Стриж дернулся, отмахнулся — и вспомнил. Не то бред, не то мираж посреди знойной пустыни лихорадки: фея с прохладными ладонями и кувшином воды. Вода! Где-то тут должна быть вода! Он нащупал кувшин и сверток. Глотнув воды, развернул тряпицу и, чуть не зарычав от ударившего в нос хлебного духа, впился зубами в лепешку. Внутри теста оказалась мелко рубленная курятина с луком и травами, вкусная, как глоток воздуха перед повешением.

Несколько минут Стриж жадно ел, не думая ни о чем. И только слизнув последние крошки с ладони и чувствуя, как по телу разливается сытое тепло, снова прислушался.

Разговоры за стеной сменились влажными шлепками, сопением, ахами и скрипом кровати. Стриж словно воочию увидел разметавшиеся медные пряди, задранный подол лазурного кружева и ноги с тонкими щиколотками, обнимающие голозадого сержанта. Жаркая злость поднялась изнутри, требуя — убить, отнять!

«Бред и наваждение. Какого шиса? Девушка делает свою работу, а ты ревнуешь, как оперный тенор, — обругал себя Стриж. — Спокойно. Ты жив, цел и свободен. Тебя спрятали и накормили, какого рожна тебе еще?»

Но, вопреки голосу рассудка, его неудержимо тянуло в соседнюю комнату. Он выбрался из убежища, подошел к окну. Крупные звезды на безлунном небе перемигивались: ну? Слабак, мальчишка. Спрятался в юбках. Но насмешки тонули во вздохах и ритмичном поскрипывании.

Стриж скользнул к выбивающемуся из замочной скважины лучу света. Заглянул…

Дыхание перехватило, словно тяжелая рука брата ударила под дых. В паху стало горячо и тесно.

Тонкая, позолоченная свечами наездница запрокинула голову и сладко вздыхала, насаживаясь на любовника. Одной рукой она оглаживала вцепившиеся в бедро мужские пальцы, другой ласкала свой торчащий сосок. Груди ее подпрыгивали в такт скачке, распущенные волосы мотались гривой дикой кобылицы. Мужчина в задранной батистовой рубашке выгибался под всадницей, стонал, мышцы перекатывались под смуглой кожей. Несмотря на возбуждение и злость, Стриж отметил и старый шрам повыше колена, и прислоненную в изголовье шпагу — простую, но отменного качества — и аккуратно сложенный на стуле темный френч с капитанским двойным кантом.

Сжав до боли дверной косяк, Стриж оторвался от замка, прислонился лбом к деревяшке и выругался. Про себя. Вскочил, сделал три шага к окну. Но властный мужской голос заставил обернуться в боевой стойке.

— Возьми в рот, девочка!

— Мм-м… слушаюсь, мой капитан, — мурлыкнула Нинья.

Ярость окатила слепящим холодом: Хисс требует жертвы! Отдай божеству все, что держит, и получишь силу, получишь свободу! Темная воронка засасывала, мутила разум. Стриж сопротивлялся изо всех сил, цепляясь за каждую соломинку памяти: Шорох, Фаина, Ульрих, Клайво… Свобода? От чего? Зачем она, такая свобода? Зачем такая жизнь?

«Ты мой, — напоминал бог, сжимая сердце холодными когтями. — Служи мне!»

«Я твой слуга, а не раб! — спорил, обливаясь холодным потом, Стриж. — Я чту закон. Отдаю тебе кого должно. Я не нарушаю договора!»

«Споришь? Самонадеянный мальчишка, — смеялся Темный. — Тебе ли решать, что должно? Я могу выбрать любого, но ты забавный. Все равно сам придешь и попросишь».

Удар об пол привел Стрижа в чувство. Ушибленная голова, полный крови рот, распухший прикушенный язык — мелочи. Жив после спора с Хиссом? Нет, так не бывает.

— Что там, Нинья? — послышался мужской голос из соседней комнаты.

— А, не обращай внимания, Фиделе. Наверное, служанка уронила что-то, — ответил томный женский. — Иди сюда, мой завоеватель!

— Погоди, Нинья, — не успокаивался мужчина. — Я посмотрю, мало ли. Ты же не хочешь, чтобы воры унесли твои шляпки.

Стриж словно увидел, как капитан натягивает штаны, берет шпагу…

Рывком отворивший дверь полуголый шер с обнаженным клинком в руке застал в гардеробной тишину и порядок. Но все равно, знаком велев Нинье не переступать порога, обошел комнату, отдернул сорочки в том углу, где недавно спал Стриж, заглянул за вторую дверь.

— Фиделе, нет здесь никого, — надула губки Нинья, запахиваясь в кисею. — Почему ты так волнуешься? Что случилось, расскажи.

— Хисс испытывает новых Ткачей, малышка. Разве не слышала? — Капитан еще раз окинул комнату настороженным взглядом и принюхался. — Вчера эти твари передрались на аллее Эдикта. Двое сбежали. Один, похоже, издох, второй цел.

— О, ты там был, мой герой? — округлила глаза Нинья, протягивая к капитану руки.

— Нет, там был сержант Ривадо, — обняв Нинью, шер не то вспоминал, не то размышлял вслух. — Пропал служака. Больше он не боец.

Скручивающее внутренности напряжение отступало, сердцебиение успокаивалось. Слава Светлой, капитан его не увидел. Не пришлось снова убивать.

— Следы привели к лавке старой Шельмы. И все, как в Бездну провалился. Но до храма им все равно не добраться.

Стриж навострил уши, но капитан замолк.

— О, я никогда не сомневалась, что ты поймаешь кого угодно, — сказала Нинья. — Но как? Ткачи, говорят, умеют проходить сквозь стены, как игла сквозь полотно.

— Ты мне льстишь, маленькая, — усмехнулся капитан. — Жаль, маги не пожелали участвовать лично. Но хватит и рун. Хиссовы твари просто не смогут войти.

— Ну и что? — спросила Нинья.


— Как что? Не завершившие ритуал сдохнут, как крысы. Закон Равновесия не оставил тварям ни одной лазейки на свободу. Или служба Хиссу и подчинение закону, или — смерть.

— Если они подчиняются закону, то зачем вы их ловите, Фиделе? Разве Хиссу не виднее, что делать со своими рабами?

Капитан поморщился.

— Хиссу, разумеется, виднее. Когда ему приходит охота посмотреть. Но пока он отвернулся, ткачей расплодилось слишком много. С войны прошло три сотни лет, сектанты сидят тихо на своих островах, так зачем в каждом городе Хиссова гильдия? Они давно уже превратились из слуг бога в обычных наемных убийц и воров. Так что если ткачей станет меньше — воздух в Найриссе однозначно посвежеет.

— Как это все грустно, — вздохнула Нинья и потянула капитана обратно в спальню. — Но хватит о ворах, у тебя выходной, мой капитан! Иди ко мне.

Стриж облегченно выдохнул. Зря — капитан вывернулся из объятий любовницы и метнулся к платьям. Стриж еле успел уклониться от клинка. Шпага скользнула по плотной повязке, Стриж зажал острие плечом, повернулся и выдернул оружие из рук капитана. Тот от неожиданности замер — лишь на миг. Но этого мига хватило Нинье, чтобы броситься к нему и…

Незаметным глазу движением капитан отбросил ее прочь. Время застыло, засмеялось холодным голосом Ургаша. Стриж рванулся к падающему телу Ниньи, поймал у самого пола. Зазвенела отлетевшая шпага, в глазах капитана проступило понимание и боль. Сломанная кукла с удивленными глазами опустилась на пол, разметав лазурную кисею и медный шелк волос. Золотое мерцание жизни угасло.

Всего лишь миг двое скорбели — один об утраченном, второй о неслучившемся.

В следующий миг они сплелись в объятиях теснее любовных. И зря капитан Лопес надеялся, что сможет хоть что-то противопоставить раненому мастеру теней. Стриж пришпилил его к стене его же собственной шпагой легко, как будто капитан муниципальной стражи был месячным котенком.

— Что за руны, где? — спросил Стриж.

— Не знаю, — просипел капитан, выплевывая сгусток крови и ухмыляясь белым ртом. — Пойди сам проверь, крыса.

— Знаешь. Говори.

Стриж сжал ключицу капитана. Тот позеленел, на губах запузырилась кровь.

— Все равно… только светлый шер… сможет пройти… — насмешливо прохрипел капитан. — Сдохнешь. Вы. Все. Сдохнете. Крысы.

— Все мы сдохнем, Фидель Лопес, — покачал головой Стриж. — Но я — не сегодня.

— Завтра. — Капитан плюнул кровью в лицо своему убийце, дернулся, разрывая легкие и сердце о клинок, и затих.

— Может, завтра. — Стриж резко потянул шпагу и отступил, позволяя телу упасть лицом вниз. — А, может, и не завтра.

Вытер лезвие о ближайшее платье и, не оглядываясь на две жертвы, взятые Хиссом, пошел в спальню.





Глава 28. Когда наступит завтра





4-й день каштана, Риль Суардис

Дайм шер Дюбрайн



Ему было хорошо. Нет, не так. Божественно хорошо. Так, словно его разобрали на части, почистили, смазали и собрали заново — идеально правильно, как хронометр в лучшей гномьей мастерской.

Правда, для механизма он чувствовал себя слишком живым и слишком довольным. Чуть-чуть странно и пустовато, словно не хватало какой-то привычной боли, но кто же будет горевать о боли? Нет — и шис с ней. Зато есть темный шер рядом. Тот, о котором Дайм мечтал… сколько лет? А, неважно. Кто их считает! Главное, что Роне наконец-то перестал строить из себя провинциальную деву на выданье и признал очевидный факт: они изумительно подходят друг другу.

Роне. Темный шер Бастерхази. Заноза в заднице. Видеть его настоящим, а главное — чувствовать его темный дар всей своей сутью, было… О да. Это было божественно прекрасно.

Правда, почему-то Дайм совсем не помнил, как именно они оказались здесь. Вообще как-то все немножко расплывалось и мутилось. Немудрено. Такой выплеск силы! Еще больше, чем рассчитывал Дайм, присматриваясь к темному шеру, изображающему статую за креслом Темнейшего Паука. Очень красивую, можно сказать, изысканную статую. Попытки Рональда шера Бастерхази казаться сутулым, косоруким, вечно опухшим и почти бездарным гоблином могли бы обмануть кого угодно, только не майора МБ, посвятившего последние тридцать лет полевой работе. То есть — распутыванию и разгадыванию всяческих иллюзий, обманов и прочих козней.

О нет. Рональда шера Бастерхази Дайм по достоинству оценил еще давно. В первый же раз, когда Светлейший взял Дайма с собой на заседание Девяти Мудрых Черепах. Было это лет двадцать назад. Или двадцать пять? Не суть. Главное, Дайм его разглядел. Сначала как достойного соперника. Будущего врага.

Помнится, после того заседания большинство его вопросов было именно о шере Бастерхази. Прежде всего — зачем он пытается выглядеть слабее, чем есть? Дайм привык, что шеры всегда стараются казаться сильнее, нацепляют на себя магические побрякушки гроздьями, даже умудряются радужку подкрашивать, лишь бы произвести впечатление. А тут строго наоборот. И был почти не удивлен, когда в ответ на все вопросы о Роне получил один ответ: наблюдай, анализируй, делай выводы.

Именно тогда Дайм и полез в секретные архивы, раскопал о роде Бастерхази и самом Роне все, что было в МБ. А посчитав это недостаточным, и сам взялся собирать информацию. Полевым методом: прослушка, слежка, опрос свидетелей и прочая. И довольно быстро нашел причину. Неприятную. Местами противозаконную. Хотя… С точки зрения закона империи Бастерхази был стопроцентно виновен, и не единожды. Но с точки зрения Равновесия все было не так просто, а с точки зрения боевого офицера МБ и вовсе многое выглядело совсем иначе.

По крайней мере, Бастерхази не наслаждался убийствами, не коллекционировал в своих подвалах черепа жертв, не пытал детей ради призрачного шанса увеличить силу и вообще практически не трогал тех, кто не давал веского повода. Скорее, он просто пытался выжить как умел. Учитель у Бастерхази был — врагу не пожелаешь.

А Светлейший забавлялся интересом Дайма.

Впрочем, ровно до тех пор, пока не застал его за изучением кое-каких документов Ману Одноглазого и не увидел четко оформленную мысль: Бастерхази — идеальный вариант.

— Смелая идея, мой мальчик, — сказал тогда учитель, потрепал Дайма по голове и велел: — Будь осторожен.

О да. Дайм был очень осторожен. Он даже мыслям о единении с Бастерхази не позволял оформиться, потому что Печать… Да, Печать. Всегда на страже послушания и сыновней любви. С точки зрения Печати любая мысль о свободе — крамола, подлежащая немедленному наказанию.