Десять тысяч дверей

Я попятилась и, споткнувшись, вцепилась в шерсть Бада.

– Но как вы… Нет. Неважно, мне все равно. Я ухожу.

Я нашарила газетные страницы, крепко сжимая ручку дрожащими пальцами. Бежать, бежать отсюда. Мне надоели этот мир и его жестокость, его чудовища, предательства и дурацкие места для цветных в дурацких поездах…

– Так вот как ты это делаешь? Какие-то волшебные чернила? Слова на бумаге? Мне следовало сразу догадаться. – Голос Локка звучал добродушно и довольно спокойно. – Нет уж, милая.

Я подняла на него взгляд, уже поднося раздвоенный кончик к странице…

…И глаза Локка поймали меня, как два серебряных крючка.

– Брось это, Январри, и не двигайся.

Ручка и бумага выпали из моих рук.

Локк поднял их, спрятал ручку в карман сюртука, порвал газету и выбросил куда-то мне за спину. Клочки затрепетали, опускаясь на траву, словно бело-желтые мотыльки.

– А теперь ты меня выслушаешь.

Кровь лениво и громко пульсировала у меня в висках. Мне казалось, что я застыла – невезучая доисторическая девочка, навечно вмерзшая в ледник.

– Когда ты дослушаешь до конца, ты осознаешь важность дела, которому я посвятил всю жизнь. И, надеюсь, поймешь, как можешь помочь мне.

И я выслушала – не могла не выслушать, ведь его глаза вонзились в меня, словно крючки, словно ножи, словно когти.

– Как там у вас принято начинать рассказ? Жил-был однажды очень несчастный мальчик. Он родился в ужасном, жестоком, злом мире. Этот мир был настолько поглощен убийствами, что даже не придумал себе имя. Позже я узнал, что местные жители в твоем мире называли его «Ифринн», и вполне справедливо, потому что тот мир и впрямь был воплощением ада. Если представить, что в аду темно и холодно.

Его акцент постоянно менялся, а сухой повествовательный тон чередовался с горечью и гневом. Казалось, мистер Локк, рядом с которым я выросла – его голос, его манеры, его осанка, – был лишь маской, за которой пряталось нечто более древнее и странное.

– Этот несчастный мальчик успел сразиться в четырех битвах еще до того, как ему исполнилось четырнадцать. Можешь себе представить? Мальчики и девочки, одетые в облезлые шкуры, полудикие, снующие под ногами у солдат, как голодные падальщики… Нет, конечно, не можешь.

Мы сражались за жалкие подачки. За несколько заснеженных акров охотничьих угодий, за слухи о кладе, во имя чести. Иногда мы вообще не знали, за что сражаемся. Просто наша предводительница так приказала. Как же мы ее любили. Как же мы ее ненавидели.

Наверное, выражение моего лица изменилось, потому что Локк рассмеялся. Это был самый обычный смех, все тот же добродушный хохот, который я слышала сотни раз, но теперь волоски у меня на руках встали дыбом.

– Да, и то и другое. Всегда. Думаю, примерно такие же чувства ты испытываешь ко мне, и не думай, насколько это иронично. Но я никогда не проявлял к тебе жестокости, как наши правители к нам. – Теперь его тон стал почти взволнованным, как будто он боялся, что мне или даже нам обоим покажутся неубедительными его слова. – Я никогда не принуждал тебя ни к чему, что не было бы в твоих интересах. Но в Ифринне нас использовали, как солдаты используют пули. В этом чертовском холоде нельзя было выжить без клана и пищи. Мы бы, наверное, все равно попытались, если бы не Врожденное право.

Я на слух уловила в словах Локка эту выпирающую заглавную «В», чей силуэт отбрасывал выпуклую тень, но пока не понимала ее значения.

– Нужно было начать с Врожденного права. Все-то я перепутал. – Локк стер капельки пота с верхней губы. – Оказывается, рассказывать истории не так просто, а? Итак, Врожденное право. В шестнадцать – семнадцать лет у некоторых детей в Ифринне может проявиться, м-м, необычная особенность. Поначалу они кажутся обычными задирами или просто обаятельными детишками. Но на самом деле они обладают очень редким талантом: способностью править. Подчинять людей, делать их волю податливой, как железо в кузнечном горне… и еще у них особенные глаза. Это последнее подтверждение.

Локк наклонился ко мне, широко раскрыл глаза, чтобы я могла рассмотреть их льдистую радужку, и тихо произнес:

– Как назвать такой цвет? У нас он назывался словом, у которого нет эквивалента в английском языке. Оно означало особую разновидность снега, который выпал и повторно замерз, поэтому стал прозрачно-серым…

«Нет», – подумала я, но это слово прозвучало у меня в голове совсем тихо, будто кто-то вдалеке звал на помощь. Сломанный стебелек вонзился в мою босую ступню. Я надавила на него, почувствовала, как он сдирает с кожи верхний слой и как воздух щиплет ранку.

Лицо Локка все еще было рядом с моим.

– Ты, конечно, давно знакома с Врожденным правом. Ты была такой своевольной малышкой.

«Как железо в кузнечном горне». Я на мгновение представила себя оранжевым куском металла на наковальне, на который раз за разом опускается молот…

Локк снова выпрямился.

– Врожденное право – это приглашение править. Мы должны были либо вызвать нашу предводительницу и помериться с ней силой воли, либо уйти и сколотить собственный жалкий клан. Я бросил вызов этой старой ведьме сразу, как только смог, победил, оставив ее плачущей и сломленной, и закрепил за собой Врожденное право в шестнадцать лет. – В его голосе слышалась самодовольная жестокость. – Но в том мире нет постоянства. Все новые кланы, все новые лидеры, все новые войны. Мне хотели бросить вызов. Против меня поднимались несогласные. Однажды ночью случился очередной налет, и я проиграл состязание воли. Я сбежал и… Ты уже знаешь, что я нашел.

Мои губы беззвучно шевельнулись: «Дверь».

Он снисходительно улыбнулся.

– Верно. Трещину в леднике, которая вела в другой мир. О, какой это был мир! Изобильный, теплый, населенный слабыми людьми, которые поддавались мне с одного взгляда, – все то, чего не было в Ифринне. Через несколько часов я вернулся к разлому и голыми руками превратил его в гору камней.

Я ахнула и широко раскрыла глаза. Локк фыркнул.

– Что? Думаешь, мне следовало оставить проход открытым, чтобы какой-нибудь ублюдок из Ифринна пролез сюда вслед за мной и уничтожил мой чудесный нежный мир? Нет уж.

Он строил из себя надежного и благородного пастыря, который заботится о грешной пастве. Но сквозь его проповедь проглядывало что-то еще, какой-то животный ужас, подобный тому, который испытывают загнанные в угол псы и тонущие люди.

– Вот о чем я тебе говорю, Январри. Ты называешь их «дверями», как будто это нечто будничное и необходимое, но ты ошибаешься. Через них в мир проникают опасные явления.

«Такие, как вы. Такие, как я?»


– Я нашел себе городок, достаточно большой, чтобы не привлекать лишнего внимания. Для человека с Врожденным правом не составило труда заполучить еду и одежду. Как и чудесный дом, а также любезную молодую женщину, которая обучила меня местному языку. – Самодовольная улыбка. – Она рассказывала мне сказки об огромных крылатых змеях, которые живут в горах и стерегут золото и которым нельзя смотреть в глаза, потому что они украдут твою душу. – Ласковый смешок. – Должен признаться, мне всегда нравилось все красивое. Разве мой особняк не похож на сокровищницу дракона?

Локк принялся расхаживать неровными кругами, вытаскивая помятую сигару из кармана и жестикулируя на фоне синего полуденного неба. Он рассказал мне о своей юности, проведенной в изучении языка, географии, истории и экономики; о своих путешествиях в поисках других разломов, которые он посещал, обкрадывал и сразу же уничтожал. В итоге он пришел к выводу, что его новый мир тоже охвачен хаосом и мятежом («Сперва американцы, потом проклятые французы, потом даже гаитяне! Один бунт за другим!»), но постепенно улучшается под контролем новых, более склонных к порядку империй.

Я слушала. Солнце пульсировало, как горячее желтое сердце, касаясь моей кожи, а слова «не двигайся» кружили у меня в голове, как гарпии. Казалось, мне снова двенадцать, я сижу в его кабинете и слушаю очередную лекцию, уставившись на «Энфилд» в стеклянной витрине.

Локк вступил в ряды Благородной Ост-Индской компании в тысяча семьсот восемьдесят первом году и, разумеется, быстро поднялся по карьерной лестнице («И дело не только в моем Врожденном праве, не надо на меня так смотреть»), сколотил неплохое состояние, начал свое дело, несколько раз уходил на покой и снова поступал на службу в компанию, чтобы не вызвать подозрений касательно своего возраста, построил себе дома в Лондоне, Стокгольме, Чикаго и даже обзавелся небольшим зеленым поместьем в Вермонте в девяностые годы восемнадцатого века. Он, конечно же, периодически менял место жительства, переезжая из дома в дом, продавая их и снова покупая.

Долгое время он думал, что этого будет достаточно.

А потом, в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом, группа подданных-бунтовщиков восстала против колонизаторов, подожгла британские форты и почти целый год торжествовала в округе, прежде чем бунт был жестоко подавлен.

– Я был там, Январри. В Дели. Я обошел всех бунтовщиков, каких смог найти, – а это было непросто, поскольку капитан приказал заряжать ими пушки, – и все рассказывали мне одно и то же: старая бенгалка в Мируте прошла через странную арку и вернулась через двенадцать дней. Она поговорила с каким-то существом-пророком, которое объявило ей, что ее народ однажды освободится от иностранных правителей. Поэтому они взялись за оружие и восстали против нас.

Локк вскинул руки, будто заново переживая свой прошлый гнев.

– Разлом! Чертова дверь, спрятавшаяся прямо у меня под носом! – Он резко выдохнул и зацепился большими пальцами за пояс брюк, словно пытаясь таким образом сдержать свою ярость. – Я понял, что моя миссия не терпит отлагательства, что необходимо бросить все силы на уничтожение разломов. Я начал набирать последователей. Так и образовалось Общество, тайная организация сильных мира сего: человек из Царицына, что на Волге, хранивший свое сердце в бархатной шкатулке; богатая шведская наследница; житель Филиппин, который умел превращаться в огромного черного кабана; несколько принцев и десяток конгрессменов; белокожее существо из Румынии, которое питалось человеческим теплом.

Теперь Локк снова остановился лицом ко мне, и мой взгляд зацепился за его, как ткань за сучок.

– Мы хорошо справлялись с работой. Полвека мы трудились в тени, оберегая безопасность и процветание этого мира, мы закрыли десятки, может, даже сотни разломов, внесли свой вклад в стабильное, светлое будущее. Но, Январри, – его взгляд стал еще пронзительнее, – этого недостаточно. Еще слышны голоса бунтовщиков, еще сохраняются угроза стабильности и опасные колебания. По правде говоря, нам очень нужна любая помощь, особенно теперь, когда твоего отца больше нет.

Его голос опустился до хриплого шепота.

– Помоги нам, дитя мое. Присоединяйся к нам.



Полдень давно прошел, и наши тени начали осторожно отползать от нас все дальше, распадаясь на тонкие полоски в высокой траве. Я ступнями чувствовала глухой гул реки и цикад, как будто сама земля что-то напевала себе под нос.

Мистер Локк выдохнул в ожидании.

Слова рвались у меня из горла. «Спасибо», «Да, конечно, сэр» или, может, «Мне нужно подумать». Это были радостные слова, пропитанные детской благодарностью за то, что он любит меня, доверяет мне и хочет видеть меня рядом.

Но мои ли это были слова или мистера Локка, вложенные мне в голову его белоглазым взглядом? Мысль об этом вызывала головокружение и тошноту… Она бесила.

– Нет, спасибо, – прошипела я сквозь зубы.

Локк недовольно цокнул языком.

– Не глупи, девочка моя. Думаешь, тебе просто позволят жить и бродить на воле, с твоей-то привычкой открывать то, что не следует? Общество такого не потерпит.

– Мистер Илвейн мне так и сказал. И мистер Хавермайер.

Локк раздраженно фыркнул.

– Да, прими мои глубочайшие извинения за поведение Теодора и Бартоломью. Они оба были склонны к радикальным и жестоким решениям. Уверяю тебя, по Теодору никто скучать не станет. Признаюсь, у нас были сомнения насчет мисс Как-ее-там и мальчишки-лавочника, но я с ними уже разобрался.

«Разобрался»? Но они должны были оставаться в безопасности, спрятанные в Аркадии… у меня в ушах зазвенел тихий вой, как будто кто-то вдалеке заплакал. Я сделала шаг вперед, чуть не споткнувшись обо что-то, лежавшее на пепелище.

– Джейн… С-Сэмюэль… – Я с трудом выговорила их имена.

– Оба живы и здоровы!

От облегчения у меня подкосились ноги, и я рухнула на колени в горку золы. Бад прижался ко мне сбоку.

– Когда мы их выследили, они пробирались на юг вдоль побережья Мэна вслед за тобой. Мисс Как-ее-там успела скрыться – эта вороватая дрянь слишком быстро бегает, – но рано или поздно мы ее найдем, я уверен. А вот с мальчишкой проблем не было.

Звенящая тишина. Треск и гул цикад. Шепот:

– Что вы с ним сделали?

– Боже мой, это что, влюбленность? После того, как ты десять лет изображала маленькую мисс Отстаньте-я-читаю?

Если вы его убили, я напишу себе нож, клянусь, я…

– Успокойся, Январри. Мои методы допроса совсем не такие, м-м, примитивные, как у Хавермайера. Я просто задал ему несколько вопросов о тебе, выяснил, что ты весьма неосмотрительно рассказала ему о делах Общества, и велел ему забыть обо всем этом деле. Что он и сделал. А потом, ни о чем не волнуясь, отправился домой.

Судя по тому, как мистер Локк улыбнулся – успокаивающе, самоуверенно, – он не осознавал, что натворил.

Он не понимал, какое ужасное насилие совершил. Не понимал, что залезть в чужое сознание и придать ему желаемую форму, будто у тебя в руках не человек, а податливая глина, – это намного более жестоко, чем то, что делал Хавермайер.

Неужели то же самое он делал и со мной всю мою жизнь? Лепил из меня другую девочку? Послушную, скромную, хорошую девочку – она не убегала в поля, не играла у озера с сыном лавочника и не приставала бы каждую неделю, умоляя отпустить ее путешествовать с отцом?

«Будь хорошей девочкой и знай свое место». О, как же я пыталась. Как старалась втиснуть себя в узкие рамки того образа. Как горевала о своих несовершенствах.