Десять тысяч дверей

– У него, знаешь ли, была винтовка. Я уже потом нашел ее среди его вещей. Но он даже не попытался до нее дотянуться. Он что-то записывал, когда я потащил его наружу из палатки! Не мог оторваться, как будто от этого зависела его жизнь. Вырывался до последнего, лишь бы убрать журнал в сундук. По-моему, тебе стоит поблагодарить меня за то, что я избавил тебя от этого сумасшедшего.

Я, как наяву, увидела темную, украшенную татуировками руку отца, когда он в отчаянии царапал эти последние слова: «БЕГИ, ЯНВАРРИ, АРКАДИЯ, НЕ ВЕРЬ», – пытаясь предупредить меня.

– Я поджег место разлома. Сосна была сухая, вспыхнула, как факел. Твой отец рыдал, Январри, умоляя о пощаде, перед тем как я толкнул его в проем. Его руки мелькнули из огня, а потом все. Он так и не выбрался.

Илвейн жадно следил за мной, произнося эти слова. Я знала, что он ждет слез. Надеется увидеть горе и отчаяние, потому что мой отец оказался навсегда заперт в неведомом чужом мире, а я навсегда осталась в полном одиночестве. Но…

Жив, жив, жив! Мой отец был жив. Не остался гнить на острове в чужой стране, а выжил и наконец отправился в родной мир. Пусть даже я больше никогда его не увижу.

Я прикрыла глаза и позволила волнам печали и радости накрыть меня с головой. Ноги подкосились, и я упала на колени. Бад встревоженно ткнулся носом мне в шею, проверяя, цела ли я.

Слишком поздно я услышала звуки движения. Резко распахнув веки, я увидела, как Илвейн тянется к ножу и медному «компасу».

– Нет! – закричала я, но он уже кинулся бежать к городу, черно-рыжей тенью скользя по траве. Я выстрелила в небо, увидела, как он пригнулся, а потом его ноги гулко застучали по улице. Илвейн исчез в лабиринте заброшенных домов.

Мы с Бадом бросились следом. Я сама не знала, что буду делать, если поймаю его, – револьвер тянул руку, в памяти промелькнула жуткая картина: накрытое белой тканью тело Соломона, – но я не могла просто отпустить его, чтобы он рассказал Обществу, где я нахожусь, где вход в Аркадию…

На улице мне преградили путь две высокие фигуры. Джейн вытянула руку, останавливая меня.

– Мы слышали выстрел… Что…

– Илвейн. Из Общества. Он побежал туда… Кажется, он возвращается к Двери… – Слова срывались с моих губ между судорожными вдохами. Джейн не стала дожидаться разъяснений, просто кинулась бежать вниз по холму длинными шагами, намного быстрее, чем я. Мы с Сэмюэлем и Бадом поспешили за ней, спотыкаясь о кирпичи и трещины.

Мы резко затормозили во дворе. Джейн, полуприсев, загораживала туннель и завесу из перьев, улыбаясь торжествующей улыбкой охотницы. Илвейн застыл в нескольких шагах от нее. Его взгляд бегал, а ноздри раздувались в животном отчаянии.

– Ну все, хватит, – холодно произнесла Джейн и потянулась к карману юбки за револьвером мистера Локка. В следующее мгновение ее рот удивленно приоткрылся, и кошачья улыбка исчезла.

Потому что револьвера не было. Потому что я его украла.

На одну долгую секунду я замешкалась с револьвером, пытаясь нащупать курок влажным от пота пальцем, а Илвейн увидел, как Джейн достает пустую руку из юбки. Он улыбнулся. А потом нанес удар.

Сверкнуло серебро, в свете луны блеснули капли винного цвета – а потом он исчез за золотистой завесой.

Джейн упала на колени с тихим изумленным вздохом.

«Нет». Не помню, закричала ли я это слово, разнеслось ли оно эхом среди глиняных руин и улиц, раздались ли в ответ встревоженные крики и шаги.

Я помню, как опустилась на землю рядом с ней, зажимая ее длинную рану, видя, как мои ладони чернеют от крови. Помню удивленно-отстраненное выражение на лице Джейн.

Помню, как Сэмюэль присел рядом и прошипел: «Ублюдок!» – а потом скрылся за завесой из перьев, преследуя Илвейна.

А потом рядом с моими руками возникли другие руки – умелые, осторожные, – и я почувствовала запах мяты.

– Ничего, дитя мое, подвинься немного.

Я отстранилась, и седовласая женщина склонилась над Джейн, поставив рядом коптящий старинный фонарь. Я неловко держала заляпанные кровью руки на весу, как будто ожидая чьих-нибудь указаний, что делать дальше.

Женщина крикнула, чтобы ей принесли чистую ткань и кипяток, и кто-то кинулся выполнять поручение. Ее голос был таким спокойным, неторопливым, что у меня в груди затеплилась надежда.

– Она… Она будет… – Мой голос звучал хрипло, как будто мне ободрали горло.

Женщина устало оглянулась на меня.

– Это все одна видимость, девочка. Он не задел ничего важного. – Я заморгала, и она смягчилась. – С ней все будет хорошо, главное, избежать инфекции.

От облегчения я обмякла. Мои мышцы ослабли, став похожими на оборванные провода. Я закрыла лицо липкими ладонями, стараясь задавить истерические рыдания, готовые вот-вот вырваться на свободу. Я думала лишь об одном: «Она жива. Я не убила ее».

Так я и сидела, наполовину скрючившись и совершенно обессилев, пока завеса из перьев не зашуршала. Вернулся Сэмюэль, и по угрюмой линии, в которую сжались его губы, я поняла, что мистеру Илвейну удалось ускользнуть через Дверь.

Сэмюэль даже не взглянул ни на людей, которые столпились на площади, испуганно перешептываясь, ни на рубиновый блеск крови в свете фонаря. Он подошел прямо ко мне, босой, в наполовину расстегнутой рубашке. В его глазах плескалось какое-то чувство. Только когда Сэмюэль остановился возле меня, я поняла, что это было: страх.

– Я гнался за ним до дерева, – тихо произнес он. – Я не хотел отставать и попытался пройти вслед за ним. Но… – В это мгновение я уже поняла, что он скажет, – так же ясно, как если бы я стояла там, рядом с ним, посреди пустой равнины. – Но там ничего не было. Проход исчез.

Сэмюэль сглотнул.

– Дверь закрылась.





10


Одинокая дверь




Сэмюэль произнес это тихим, хриплым от усталости голосом, но трагедии свойственно звучать ужасающе громко, несмотря ни на что. Она гремит и грохочет, трещиной пробегает по земле под ногами, пронизывает воздух, как летняя гроза.

Жители Аркадии, собравшиеся на площади, умолкли, а их взгляды обратились к нам, полные неверия и ужаса. Тишина растянулась, как фортепианная струна, а потом кто-то пробормотал едва слышное ругательство. После этого над площадью поднялся панический гул.

– Что же нам делать?

– Мои дети, моим детям нужно…

– Мы умрем от голода, все до последнего.

Чей-то младенец проснулся и завопил у матери на руках, а она уставилась на его сморщенное личико пустым, отчаявшимся взглядом. Потом какая-то широкая фигура протиснулась мимо нее и встала перед толпой. Молли Нептун была без цилиндра, а свет фонаря, стоящего на земле, рисовал глубокие тени на ее лице.

Она подняла руки.

– Довольно. Если путь закрылся, мы найдем другой. Мы придумаем, как выжить. Мы все так или иначе научились выживать, разве нет? – Молли окинула всех взглядом, полным яростной любви, вдыхая силы в их дрожащие тела. – Но не сейчас. Сейчас мы пойдем спать. А завтра придумаем план.

Я почувствовала, что и сама тянусь к этому низкому голосу, который помогал мне прогнать чувство вины и страх, готовые поглотить меня. Но потом я встретилась с ней взглядом и увидела, как с ее лица стекает все тепло, как краска под дождем, и в глазах остается лишь горькое сожаление. Наверное, она жалела о том, что познакомилась с моим отцом и предложила Аркадию в качестве убежища. Что позволила мне проникнуть в ее хрупкое королевство и привести за собой чудовищ.

Отвернувшись, Молли обратилась к женщине, которая сидела, склонившись над Джейн.

– Ну что, Айрис, жить будет?

Та кивнула.

– Скорее всего, мэм. Только рана местами глубоковата, да еще и рваная, и… – Я увидела, как она облизнула губы и опасливо покосилась на завесу из перьев. – И у нас закончился йод. Даже соленая вода могла бы помочь, но мы… Мы не можем… – Ее голос опустился до шепота и совсем стих.

Молли Нептун ласково положила руку ей на плечо и покачала головой.

– Сейчас нет смысла об этом беспокоиться. Сделай для нее все, что сможешь, и будь что будет. – Она подозвала двух молодых людей, чтобы они помогли переложить Джейн на простыню и отнести в ближайший дом. Айрис пошла следом, опустив окровавленные руки.

Молли еще раз окинула нас взглядом и шевельнула губами, будто хотела что-то сказать, но потом молча отвернулась и зашагала по темной улице вслед за последней кучкой жителей Аркадии. Только теперь, когда народ уже не мог ее увидеть, она позволила себе ссутулиться, поддавшись отчаянию.

Я провожала ее взглядом, пока она не скрылась в глубине своего обреченного и прекрасного города. Сколько они продержатся без припасов из родного мира? Неужели новому городу суждено умереть на руинах старого?

Я закрыла глаза, чувствуя, как груз вины опускается мне на плечи. Раздались клацанье когтей и шарканье стертых ботинок – это Бад и Сэмюэль подошли ко мне. Они сели по обе стороны от меня, теплые и неизменные, как два солнца. Что будет с ними, застрявшими в этом голодном мире? Я представила, как у Бада начнут торчать ребра и потускнеет шерсть, как свет в глазах Сэмюэля потускнеет. А Джейн может погибнуть от лихорадки даже раньше, чем голод успеет болью вонзиться в живот.

Нет. Я этого не допущу. Если есть хоть крошечный шанс, пусть даже самый маленький, самый невероятный, я попытаюсь это предотвратить.

– Сэмюэль. – Я надеялась, что мой голос прозвучит смело и решительно, но в нем не осталось ничего, кроме усталости. – Ты не мог бы сходить в дом за книгой моего отца? И еще мне нужна ручка с чернилами.

Я почувствовала, как он замер, осознав, что я собираюсь сделать. Маленькая трусливая часть моей души тут же понадеялась, что Сэмюэль схватит меня за руки, словно актер в романтической киноленте, умоляя одуматься. Но он этого не сделал. Наверное, ему тоже не хотелось умирать в Аркадии.

Он медленно поднялся и ушел с площади. Я осталась ждать, сидя в свете полумесяца и крепко обнимая Бада одной рукой.

Сэмюэль вернулся, сжимая в руках книгу в кожаном переплете и ручку. Я открыла последние пустые страницы и аккуратно вырвала их из книги, пряча взгляд, чтобы не видеть потемневшие от тревоги глаза Сэмюэля и грустно опущенные уголки губ.

– Ты… Ты пойдешь со мной?

Вместо ответа он коснулся моей руки. Я помедлила – ведь я так и не ответила на его предложение, не сказала «да», – но потом решила, что это уже не важно, раз мы все равно обречены провести остаток своей короткой жизни в умирающем мире, и переплела свои пальцы с его.

Мы вместе вышли из города в глубокую синюю ночь. Бад скользил через траву впереди нас, напоминая призрака с янтарными глазами. Было так поздно, что месяц уже полз к горизонту, а звезды висели низко, прямо у нас над головами.

Дерево выросло из темноты – многопалая корявая рука, протянутая к небу. Среди узловатых корней виднелись ровные доски, чей вид навевал тоску, – Дверь, превратившаяся в обычную дверь. В воздухе повис сильный запах гари, и я догадалась, что по другую сторону сейчас горел маяк. Я подумала, что последняя Дверь моего отца пахла так же – как погребальный костер.

Я подошла так близко, что могла коснуться досок из темного дерева, и только тогда остановилась. Я замерла, чувствуя, как потеют ладони, оставляя следы на смятых страницах, а ручка тяжелеет в руках.

Сэмюэль немного помолчал, а потом спросил:

– В чем дело?

Я издала безрадостный, отчаянный смешок.

– Мне страшно, – призналась я. – Я боюсь, что ничего не выйдет, не сработает, что я… – Здесь я осеклась. На языке появился металлический привкус страха.

Я вспомнила пронизывающую до костей усталость и тошнотворное головокружение, которые испытала во время побега из лечебницы. Насколько же больше потребуется сил, чтобы открыть проход между двумя мирами?

Мой отец утверждал, что двери находятся «в точках особого, не поддающегося определению резонанса», в местах, где пустота истончается и миры слегка соприкасаются. «Может, это все равно что отодвинуть шторку или открыть окно». От верности этого осторожного предположения зависела моя жизнь.

Сэмюэль, прищурившись, посмотрел на звезды. Его лицо выражало спокойствие.