Десять тысяч дверей

– Что… Нет! Ты не можешь бросить свою семью, дом, свое… свое дело… Это слишком опасно…

– Хорошим лавочником мне все равно не быть, – мягко перебил меня он. – Даже моя мать это понимает. Я всегда хотел чего-то другого, чего-то большего. Другой мир вполне подойдет.

У меня вырвался усталый смешок.

– Я даже не знаю, куда мы отправимся и надолго ли! Мое будущее такое запутанное и неясное, ты не можешь просто взять и согласиться на все это, потому что добрый, или жалеешь меня, или…

– Январри. – Его голос стал тихим и нетерпеливым, и мое сердце вдруг бешено заколотилось. – Я предлагаю это не из жалости. Думаю, ты знаешь причину.

Я отвернулась к окну, за которым синел вечер, но его взгляд все равно продолжал жечь мне щеку. Угли затеплились и разгорелись.

– Может быть, – медленно произнес он, – может быть, я недостаточно ясно выразился, когда сказал, что на твоей стороне. Я имел в виду, я хочу быть рядом с тобой, готов войти в любую дверь, несмотря на опасность, и отправиться с тобой в это самое запутанное будущее. Я готов остаться с тобой, на…

Где-то в глубине души я порадовалась, услышав, что его голос сделался натянутым и дрогнул.

– … навсегда. Если ты не против.

Время – ненадежное, вздорное создание, каким оно стало после моего попадания в лечебницу, – теперь просто исчезло. Мы вдвоем остались парить в невесомости, как две пылинки в лучах вечернего солнца.

Я вдруг ни с того ни с сего подумала об отце. О том, как он каждый раз уходил от меня, ссутулив плечи, с поникшей головой, в обвисшем пыльном пальто. Потом вспомнила мистера Локка – тепло его руки, лежавшей у меня на плече, добродушный смех. Жалость в глазах, с которой он смотрел, как меня усыпляют, чтобы увезти в Брэттлборо.

Жизнь научила меня тому, что люди, которых ты любишь, непременно тебя покинут, разочаруют, предадут, посадят под замок и в конце концов ты останешься один навсегда.

Но ведь Сэмюэль меня не бросил, верно? Когда я была ребенком и безвылазно сидела в особняке Локка в обществе одной только Вильды, он приносил мне газеты и подарил лучшего друга. Когда меня объявили сумасшедшей и заперли в лечебнице без надежды на спасение, он принес мне ключ. А теперь, когда я превратилась в беглянку, преследуемую чудовищами и загадками, он предлагал мне себя. Навсегда.

Я ощутила, как это предложение манит, словно наживка рыбу. Быть не одной, быть любимой, чувствовать рядом с собой теплое плечо… я жадно вгляделась в лицо Сэмюэля, пытаясь понять, красивое ли оно, и поняла, что не могу сказать наверняка. Я не видела ничего, кроме глаз, решительных и горящих, как угли.

Как легко было бы сказать «да».

Но я помедлила. Мой отец писал, что Истинная Любовь похожа на притяжение – сила, которая просто существует, невидимая и неизбежная. Это из-за нее мое сердце пропускает удары, а дыхание становится прерывистым? Или дело в страхе, одиночестве и усталости? Может, я просто цепляюсь за Сэмюэля, как утопающая за спасательный круг?

Сэмюэль посмотрел на меня, и ему явно стало неловко.

– Я обидел тебя. Прости. – Его улыбка смущенно погасла. – Просто предложил. Можешь обдумать, если захочешь.

– Нет, дело не в… я просто… – Я начала предложение, не зная, что планирую сказать, страшась того, чем могу его закончить, но в этот момент – невероятно своевременно – в дом вернулась Джейн.

Она держала в руках охапку поросшего мхом хвороста, а на лице ее появилось замкнутое выражение, напоминающее зашитую рану. Увидев нас, Джейн остановилась, вскинув брови, как бы желая спросить: «Я помешала?» – но затем молча направилась к печи. И слава богу.

Через пару минут (за которые мы с Сэмюэлем выдохнули и отодвинули руки подальше друг от друга) Джейн мягко произнесла:

– Сегодня нам лучше лечь пораньше. Утром отправимся в путь.

– Конечно. – Голос Сэмюэля звучал совершенно ровно. Он спустил ноги на пол, побледнев от напряжения, и вежливым кивком указал мне на кровать.

– О нет, не нужно… я посплю на полу…

Он сделал вид, что не услышал, расстелил несколько залежавшихся одеял в углу и свернулся на них лицом к стене.

– Спокойной ночи, Джейн. Январри. – Мое имя он произнес с осторожностью, с которой обычно касаются колючей проволоки.

Я забралась в кровать поближе к Баду и попыталась заснуть, несмотря на напряжение и ноющую боль во всем теле. Собственные веки казались мне тяжелыми и горячими, израненная рука горела. Джейн устроилась в кресле-качалке у печи, положив на колени револьвер мистера Локка. Угли тускло мерцали в очаге, отбрасывая на ее лицо слабые оранжевые отсветы.

Теперь, когда она думала, что на нее не смотрят, на ее лице намного яснее читалась печать горя. Точно такое же выражение я много раз видела у отца, когда его рука замирала над листом бумаги, а взгляд устремлялся за окно, как будто ему хотелось отрастить крылья и вырваться на волю.

Неужели такое будущее ждет и меня? Неужели я обречена выживать в чужом для меня мире? Убитая горем, лишенная всякой опоры, одинокая?

Бад сладко зевнул и поудобнее вытянулся возле меня.

«Ну, не такая уж и одинокая». Я заснула, прижавшись лицом к его шерсти и вдыхая его знакомый солнечный запах.

Путешествие по Новой Англии в сопровождении Джейн было совсем не похоже на поездки с мистером Локком. Сходство между ними было только одно: оба имели одинаковые представление о том, кто из нас главный. Джейн раздавала приказы и инструкции со спокойной уверенностью человека, который привык, что ему подчиняются. Возможно, когда-то она командовала охотничьими отрядами. Как же сложно ей, наверное, давалась роль компаньонки в этом мире.

Она разбудила нас с Сэмюэлем в предрассветном мраке, и мы уже преодолели полпути по озеру к тому моменту, как первая медовая полоска солнечного света возникла у горизонта. Мы предпочли набиться в весельную лодку Заппиа, вместо того чтобы сесть на паром, рискуя попасться на глаза кому-нибудь не тому, и принялись по очереди грести к тусклому мерцанию газовых фонарей на дальнем берегу.

Грести оказалось ничуть не проще, чем копать. К тому мгновению, как корпус лодки с хрустом выкатился на песок, мои ладони были стерты уже не до мозолей, а до крови, а Сэмюэль еле двигался, как будто был на несколько десятилетий старше, чем на самом деле. Джейн выглядела совершенно обычно, если не считать юбки, запачканной могильной грязью и кровью.

Мне следовало ожидать того, что, едва мы войдем в город, люди начнут разбегаться при виде нас, крепко сжимая шляпы в руках и бормоча что-то себе под нос. Выглядели мы довольно устрашающе: вооруженная чернокожая женщина, болезненного вида молодой человек, угрюмая собака и девочка странного цвета, босая, в одежде не по размеру. Я попыталась спросить одну из дам, как пройти к ближайшей железнодорожной станции, но Джейн одернула меня, наступив на босую ногу.

– В чем дело? Ты разве сама не говорила, что мы поедем на поезде?

Джейн страдальчески вздохнула.

– Да, но поскольку билеты мы покупать не планируем, лучше не привлекать к себе внимания. – Она дернула головой в сторону железной дороги, которая, извиваясь змеей, тянулась на восток от города. – Идите за мной.


Джейн продолжила путь, не дожидаясь от нас подтверждения.

Мы с Сэмюэлем посмотрели друг на друга чуть ли не впервые после вчерашнего разговора. Он приподнял брови, весело сверкнув глазами, и изобразил галантный поклон, как бы говоря: только после вас.

Джейн отвела нас в маленькое и почти пустое железнодорожное депо, где мы забрались на вагон-платформу с надписью «ЛЕСОМАТЕРИАЛЫ МОНТПИЛИЕРА» и стали ждать. Не прошло и часа, как мы уже катились на восток, оглушенные ревом и грохотом колес, окутанные угольным дымом и пылью, широко улыбаясь, как дети или безумцы. Ветер трепал высунутый язык Бада.

Следующие несколько дней перемешались у меня в памяти, затерявшись в жаркой дымке, ощущении ноющих ног и постоянного страха, из-за которого мне чудилось, будто кто-то следит за мной, прожигая взглядом затылок. Я помню голос Джейн, холодный и уверенный; помню ночь, которую мы провели в заросшем поле под небом, напоминающим расшитое бисером одеяло; промасленные сэндвичи с рыбой, купленные в придорожной лавке; как нас подбросил фермер, доставлявший голубику в Конкорд на повозке с мулами, а в другой раз – болтливый почтальон, возвращавшийся домой после работы.

А еще я помню, как Джейн подставила лицо ветру, когда мы, ковыляя по безымянной дороге, пересекли границу штата Мэн.

– Узнаете запах? – спросила она.

Я узнала: соль, холодные камни и рыбьи кости. Океан.

Мы шли по дороге до тех пор, пока та не уперлась в гладкую гальку и истерзанные соленым ветром сосны. Светила луна, наши шаги были едва слышны. Джейн, судя по всему, руководствовалась рассказами моего отца, а не картой или собственными воспоминаниями. Она что-то бормотала себе под нос, иногда протягивая руку к камню странной формы или щурясь на звезды. Ритмичный шепот волн все приближался.

Мы обошли плотную стену сосен, кое-как спустились с отвесного берега – и вот мы уже на месте.

Я и до этого бывала на море десятки раз: гуляла по пляжам южной Франции и по берегам Антигуа; путешествовала на лайнерах через Атлантику и видела, как нос корабля аккуратно разрезает волны. Даже шторма не так страшны, когда наблюдаешь за ними из окна отеля или изнутри металлического корпуса лайнера. Для меня океан был чем-то приятным и красивым, как наше озеро, только побольше. Но теперь, стоя на каменистом берегу, видя волны, разбивающиеся под ногами, окидывая взглядом бесконечные просторы Атлантики, бурлящие, словно черное варево в ведьминском котле, я понимала, что океан – это нечто совсем иное. Нечто дикое, скрытное, готовое проглотить тебя целиком.

Джейн уже пробиралась по скользкой от лишайников тропинке, идущей вдоль склона скалы. Мы с Сэмюэлем последовали за ней, а Бад, обгоняя нас, поспешил вперед. Мои легкие странно сжались, а сердце дрожало в предвкушении: Дверь. Настоящая Дверь, первая в моей жизни с тех пор, как я была полудиким ребенком, бегавшим по полям.

Открытая Дверь, которую отец приберег специально для меня. Даже сейчас, когда сам он попал в ловушку или лежал мертвым где-то на другой стороне земного шара, отец меня не оставил, помогая хотя бы так. Эта мысль согрела меня, как пламя свечи, которую не мог погасить даже порывистый морской ветер.

Джейн скрылась в низкой влажной расщелине. Я с любопытством заглянула внутрь, но Джейн тут же вылезла обратно, вытаскивая за собой конструкцию из досок и гнилых веревок. Она тяжело вздохнула.

– Что ж, наверное, глупо было надеяться, что плот благополучно переживет такую погоду. Но, возможно, этого хватит, чтобы дотащить припасы. – С этими словами она начала деловито и без малейшего стыда снимать с себя одежду.

– Джейн, что ты… Где Дверь?

Не ответив, она показала на море.

Я проследила за ее пальцем и увидела серое пятнышко на горизонте. Голые скалы серебрились в свете звезд.

– На острове? Но мы же не можем… Мы же не станем добираться вплавь?

– Труднодоступный. Негостеприимный. Как я и говорила, если не ошибаюсь. – Ее голос звучал сухо. Она уже вошла в воду. Ее исподнее сияло белизной, а темные ноги и руки сливались с ночным мраком. Бад радостно кинулся в воду вслед за ней.

Я повернулась к Сэмюэлю, ища поддержки, и обнаружила, что он уже расстегивает рубашку.

– Спорю на последний ломоть хлеба, что смогу тебя обогнать, – пробормотал он, как будто мы снова были детьми, играющими на озере, а не усталыми отчаявшимися взрослыми, которые прибыли на берег холодного моря в попытке убежать бог знает от чего. Я беспомощно рассмеялась.

Я успела поймать краешек ответной улыбки и бросить взгляд на его бледную грудь, прежде чем он вошел в воду вслед за Джейн и Бадом. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ним.

Наверное, я не должна была удивляться тому, что вода холодная, – пускай сейчас стоял август, лето в Мэне скоротечно и напоминает осторожного зверька, который мгновенно прячется с заходом солнца, – но, как мне кажется, невозможно войти в настолько холодную воду и не удивиться. Плыть в такой воде – все равно что пробираться через рой жалящих насекомых. Замерзшими пальцами мы вцепились в доски, оставшиеся от плота, волоча за собой пожитки и тяжело дыша. Даже Бад держал голову как можно выше над водой, как будто стремился парить вместо того, чтобы плыть. Соль пропитала мои повязки, въедаясь в слова, вырезанные на руке. Если бы я могла повернуть назад, бросить все и смиренно приползти к розоватым каминам особняка Локка, я бы так и поступила. Но я не могла. Поэтому продолжала загребать холодную черную воду горящими руками, с каждым движением приближаясь к серому пятну острова.

А потом мои колени задели каменистое дно, а Джейн принялась затаскивать плот на берег. Рядом со мной хрипло дышал Сэмюэль. Он выбрался на сушу в нескольких футах от меня и рухнул, весь покрытый гусиной кожей, лицом в гальку.

– Мне больше, – выдохнул он, – совсем… Не нравится… Холод.

Я вспомнила пронизывающее ледяное прикосновение Хавермайера и болезненно бледное лицо Сэмюэля. Испугавшись, я кинулась к нему, гладя его по спине онемевшими пальцами.

– Ты как, в порядке?

Он приподнялся, опираясь на локоть, и запрокинул голову, смаргивая соленую воду. Его взгляд неожиданно стал до странного пустым. Я вдруг вспомнила, что океан превратил мое исподнее из бесформенных хлопковых мешков в облегающую вторую кожу, которая липла к телу и просвечивала. Мы оба застыли. Я пребывала в оцепенении, околдованная его чернильно-янтарными глазами, пока Бад не остановился рядом с нами и не принялся отряхиваться, брызгая на нас ледяной соленой водой.

Сэмюэль закрыл глаза и снова уткнулся лбом в гальку.

– Да, в порядке, – вздохнул он, а потом с трудом поднялся на ноги и доковылял до плота. Он вернулся со своей рубашкой, которая почти не промокла, и накинул ее мне на плечи, не касаясь меня. Ткань пахла мукой и потом.

– Мы почти добрались. Наверное, лучше пройти через дверь, прежде чем разбивать лагерь. – Даже в голосе Джейн уже слышалась усталость.

Мы побрели за ней по берегу и вскарабкались на невысокий утес на дрожащих ногах. Ветер обсушил нас. На моей коже осталась белая соленая корочка.

На дальнем конце острова стояли, словно скелет древнего сторожа, руины маяка. Башня осела и накренилась, а покрывавшая ее краска, некогда красно-белая, облезла и стала такой же серой, как камни у нас под ногами. Там, где должна была находиться дверь, остался только проем, похожий на разинутый рот. Джейн вошла в него первой, пробираясь через обвалившиеся перекрытия и перешагивая недостающие половицы, а мы с Бадом вошли следом.

Изнутри маяк напоминал гниющую грудную клетку морского чудовища, темную, увешанную водорослями. Один-единственный луч лунного света проникал в разбитое окно, освещая дверь в дальней стене, в том месте, где снаружи никакой двери не было. Сердце затрепетало у меня в груди.

С виду Дверь, слепленная из выброшенной морем древесины и костяных фрагментов, показалась мне старой, древнее рассыпающегося вокруг нее маяка. Через просветы внутрь маяка проникал слабый ветерок, принося с собой жаркий сухой аромат сенокоса под августовским солнцем.

Джейн потянула за ручку из китового уса. Дверь плавно открылась, хорошо смазанная и не скрипучая. Джейн оглянулась на нас, улыбнулась, сверкнув щелью между зубами, и шагнула в черноту.

Я положила руку на голову Бада и, повинуясь порыву, протянула вторую Сэмюэлю.