Десять тысяч дверей

Я часто вспоминаю это мгновение и не жалею о своем выборе даже в минуты самого черного отчаяния.

Секунда прошла. Давление усилилось, и нас с тобой придавило к скрипящему от напряжения корпусу. В легких не осталось воздуха, голова раскалывалась. Мои руки обвивали тебя, как лоза, и я сам уже не знал, защищаю ли тебя или стискиваю еще сильнее. Неведомая сила вдавливала глаза в глазницы, заставляла скрежетать зубами…

Воздух. Разреженный, морозный, пахнущий хвоей и снегом. Мы прорвались сквозь невидимую преграду, и нос лодки нащупал землю. Потом мы накренились и ударились о холодную землю иного мира.

Здесь мои воспоминания становятся шаткими и спутанными, мерцая, как перегорающая лампочка в проекторе. Кажется, я ударился головой о камень или обломок дерева. Я помню, как ты надрывно закричала у меня на руках, и я понял, что ты чудом осталась жива. Я помню, как выпрямился, оглядываясь на разбросанные обломки нашего суденышка, отчаянно высматривая проблеск белого и золотого, но мои глаза никак не могли сфокусироваться, а потом я снова упал на колени. Я помню, как искал взглядом огромный деревянный дверной проем, о котором рассказывала Ади, но видел перед собой только камни и пепел.

Я помню, как выкрикивал ее имя, но ответа не последовало.

Помню, как из тени возникла фигура, очерченная лучами рассветного солнца.

Что-то ударило меня по затылку, и мир рассыпался на осколки. Я упал носом в камень и хвою и почувствовал на языке соленый, как морская вода, привкус крови.

Я помню, как подумал, что умираю. Меня переполнило смутное эгоистичное облегчение, ведь к этому моменту я уже понял: Ади не успела пройти через дверь.





7

Дверь из слоновой кости





В целом я не из тех, кто часто плачет. В детстве меня могло довести до слез что угодно: чужая насмешка, грустная концовка. Однажды я расплакалась, увидев лужицу с головастиками, которая высохла на солнце. Но в какой-то момент я усвоила главный фокус стоицизма: надо прятаться. Ты отступаешь за крепостные стены, поднимаешь мост и наблюдаешь за происходящим с самой высокой башни.

Однако тогда я все-таки заплакала. Окровавленная и усталая, я лежала в загородном домике семьи Заппиа, обнимала Бада, слушала голос Джейн, зачитывающий историю моего отца и волнами перекатывающийся через нас, и плакала.

Я плакала, пока глаза не защипало, а подушка не намокла. Я плакала так, будто должна была наплакаться за всех троих: за маму, которая потерялась в бездне; за отца, который без нее потерял смысл жизни; и за себя, потерянного ребенка без отца и матери.

Джейн закончила читать, но ничего не сказала. Что вообще можно сказать взрослой девушке, которая засыпает в слезах? Она закрыла книгу аккуратно, как будто ее страницы живые и им можно сделать больно. Джейн прикрыла меня розовым одеялом, потом задернула шторами окно – за ним уже сияло полуденное солнце – и уселась в кресло-качалку со своим остывшим кофе. Ее лицо было настолько неподвижным и гладким, что могло скрывать самые безумные чувства. Она давно усвоила главный фокус стоицизма.

Я заснула, наблюдая за ней из-под припухших век и положив руку на Бада, чувствуя, как ритмично поднимаются и опускаются его ребра.

Сквозь сон я слышала, как Джейн ходит по дому. Один раз она вышла и вернулась с охапкой дров на вечер, а потом возилась с чем-то темным и металлическим, сидя за столом с нечитаемым выражением лица. В другой раз я приоткрыла глаза и увидела через щель между дверью и косяком, что Джейн и Бад сидят на крыльце, обрамленные лунным светом, словно две серебряные статуи или оберегающие меня духи. После этого я уснула крепче.

Окончательно проснулась я только на следующее утро, когда солнце уже рисовало первую бледную полосу на западной стене. Бледный и синеватый свет означал, что час был слишком ранний для любого цивилизованного человека. Я смотрела, как полоска постепенно становится конфетно-розовой, слушала, как птицы осторожно начинают первые трели, и – пожалуй, впервые в жизни – чувствовала себя в безопасности.

О, я знаю: я выросла в огромном загородном поместье, путешествовала по миру исключительно первым классом, носила шелк и жемчуга. Нельзя сказать, что мое детство было полно опасностей. Но все эти привилегии были взяты взаймы, и я знала это. Я чувствовала себя Золушкой на балу, которая понимает, что весь ее дорогой наряд – это иллюзия, которая рассыплется в прах, если не следовать целому своду неписаных правил. В полночь вся красота исчезнет, и всем станет ясно, кто я такая: нищая темнокожая девочка, которую некому защитить.

Но здесь, в этом домике – затхлом, заброшенном, построенном среди поросшего соснами островка в десятке миль от ближайшего города – я наконец чувствовала себя по-настоящему в безопасности.

В какой-то момент Джейн согнала Бада с кровати и заняла его место рядом со мной. Теперь из-под одеял торчала только ее черная колючая шевелюра. Осторожно, стараясь не разбудить ее, я выбралась из кровати и несколько секунд просто стояла, пошатываясь от тошнотворной усталости, от которой меня не избавил даже долгий сон, а потом стянула с угла заплесневелый плед. Я шепотом позвала Бада; мы вместе вышли, хромая, на крыльцо, и сели смотреть, как над озером клубится густой белый туман.

Мои мысли кружили, вновь и вновь возвращаясь к одним и тем же фрагментам и пытаясь собрать их воедино, будто осколки драгоценного артефакта: Общество, закрывающиеся Двери, мистер Локк. Мой отец.

Оставалось прочитать еще одну главу, но было не так уж трудно додумать, что случилось дальше. Отец застрял в этом сером мире с маленькой дочерью, нашел работу, которая позволяла ему путешествовать, и потратил шестнадцать лет, пытаясь найти дорогу домой – вернуться к ней. К моей матери.

Но ведь я нашла их Дверь, верно? Синюю Дверь в поле, по другую сторону которой ждала серебряная монетка. Дверь, которая открылась совсем ненадолго. А мой отец так и не узнал об этом и, возможно, погиб в поисках Двери, которую открыла его собственная дочь. Это было так… нелепо. Как в трагических пьесах, где все умирают от отравлений и недопонимания, которые можно было легко предотвратить.

Впрочем, пожалуй, не все здесь было предотвратимо и случайно. Ведь кто-то ждал нас у горной Двери; кто-то ее закрыл. В книге моего отца то и дело встречались упоминания о закрытии других Дверей и намеки на какую-то безымянную силу, идущую за ним по пятам.

Я вспомнила, как Хавермайер сказал, что хочет сохранить мир неизменным, и как мистер Локк, приглашая меня вступить в Общество, произнес торжественную речь о порядке и стабильности. «Двери – это перемены», – писал мой отец. Но… Готова ли я поверить в то, что Археологическое общество Новой Англии на самом деле тайная организация злодеев, закрывающих Двери? И, если так – неужели мистеру Локку все известно? Неужели в этой истории он и есть тот самый Мерзавец с заглавной буквы «М»?

Нет. Я не хотела и не могла в это поверить. Это был человек, который дал кров моему отцу и мне, открыв перед нами двери своего дома. Человек, который нанимал для меня нянек и учителей, покупал красивые платья и все эти годы оставлял для меня подарки в синем сундучке. Да еще и такие необычные подарки, сделанные с душой: куклы из дальних стран, шарфы, пахнущие специями, книги на незнакомых мне языках – в общем, идеальные подарки для одинокого ребенка, который грезит о приключениях.

Мистер Локк любил меня. Я в этом не сомневалась.

От моей кожи по-прежнему исходил слабый, но неприятный запах нашатыря. Это его рук дело. Локк отправил меня туда, запер там, где никто не увидит меня и не услышит. Чтобы защитить, так он объяснил, но меня уже мало волновали причины.

К тому времени, как Джейн вышла на крыльцо, прищурив глаза от солнца, с примятыми с одной стороны волосами, у меня онемели ноги, а туман над озером рассеялся. Она села рядом, ничего не сказав.

– Ты знала? – спросила я после недолгого молчания.

– Что знала?

Я не ответила. Она коротко и устало вздохнула.

– Кое-что знала. Но не все. Джулиан был скрытным человеком. – Прошедшее время мелькало в предложениях, как змея, готовая ужалить меня.

Я сглотнула.


– Как вы с моим отцом на самом деле познакомились? Почему он прислал тебя сюда?

Длинный вздох. Вместе с ним словно разжалась пружина замка и открылась невидимая дверь.

– Мы с твоим отцом впервые встретились в августе тысяча девятьсот девятого года в мире леопардов-оборотней и огров. Я чуть было не убила его, но промахнулась в сумерках.

До этого момента я не думала, что у человека может в буквальном смысле отвиснуть челюсть. Джейн самодовольно покосилась на меня и встала.

– Пойдем в дом. Ты поешь, а я расскажу тебе эту историю.

– Я нашла свою дверь во время четвертого побега из миссионерской школы. Ее нелегко было обнаружить: на северном склоне горы Сусва множество пещер, а дверь скрывалась в конце извилистого, узкого туннеля, в который никто, кроме ребенка, и не полез бы. Я увидела ее сияние в темноте. Высокая, бело-желтая, вырезанная из слоновой кости.

Я сменила накрахмаленную и окровавленную ночную рубашку на блузу и юбку, которые мне одолжила Джейн, пригладила волосы руками (не то чтобы это помогло), и теперь мы сидели друг напротив друга за пыльным кухонным столом. Все это выглядело почти привычно, как будто мы забрались в одну из чердачных комнат особняка Локка, чтобы попить кофе и обсудить последний выпуск из серии «Влюбленные. Романтические приключения для достойных юных особ».

Вот только сейчас мы обсуждали историю Джейн, и рассказывала она ее почему-то не с начала.

– А почему ты сбежала?

Она слегка поджала губы.

– По той же причине, что и любой другой человек.

– Но разве ты не беспокоилась… Ну а как же твои родители?

– У меня никого не осталось, – прошипела она, а потом сглотнула, стараясь справиться с гневом. – Только младшая сестренка. Мы родились в предгорьях, у матери была ферма. Я мало что помню: вспаханную землю, черную, как наша кожа; запах забродившего пшена; лезвие, сбривающее мне волосы. Мусиэ. Дом. – Джейн пожала плечами. – Мне было восемь лет, когда к нам пришли засуха и железная дорога. Мать отвезла нас в миссионерскую школу и по обещала вернуться в апреле, когда пойдут дожди. С тех пор я ее больше не видела. Мне нравится думать, что она умерла от лихорадки в трудовых лагерях, потому что в таком случае я могу ее простить. – В ее голосе слышалась горечь, с которой брошенный ребенок все ждет и ждет родителя, а тот никак не возвращается. Я понимающе поежилась.

– Моя сестра забыла ее. Она была слишком мала, поэтому забыла наш язык, нашу землю, наши имена. Учителя называли ее Крошка Шарлот, и сестренка решила, что ее зовут Крошка. – Джейн снова пожала плечами. – Ей там было хорошо. – Здесь она сделала паузу, сжав зубы, и я отчетливо услышала несказанное: «А мне нет».

– И ты сбежала. Куда ты отправилась? Джейн разжала зубы.

– Куда глаза глядят. Мне было некуда идти. Дважды я возвращалась сама, потому что заболевала, уставала и мучилась от голода, а однажды меня приволок обратно какой-то офицер, привязав к лошади, потому что меня поймали за воровством из казарм. Но к четвертому разу я успела повзрослеть – мне было почти четырнадцать. Я зашла намного дальше.

Я на мгновение представила себя в четырнадцать лет – неуверенную, одинокую, одетую в отглаженные юбки и выводящую красивые строчки на страницах – и поняла, что ни за что не смогла бы пуститься в бега через африканскую глушь в этом возрасте. Да и в любом возрасте.

– Я добралась до самого дома, вот только от дома ничего не осталось. Там стояло большое уродливое здание с деревянной кровлей и печными трубами, возле которого играли светловолосые дети. Темнокожая женщина в белом фартуке присматривала за ними. – Джейн опять дернула плечами. Я начала понимать, что она делает это не просто так, а намеренно, словно скидывает с себя давящую тяжесть негодования. – Так что я продолжила путь на юг, туда, где предгорья сменяются долинами и горами. Деревья там сухие, истерзанные ветрами, а еду добыть сложно. Я исхудала. Пастухи видели, как я прохожу мимо, но ничего не говорили.

У меня вырвался возмущенный звук, и Джейн бросила на меня исполненный жалости взгляд.

– До этих мест уже добралась империя с пулеметами «Максим». Я была не единственной одичавшей сироткой, которая пустилась в бега через поросшие кустарником пустыри.

Я промолчала, вспоминая речи мистера Локка о прогрессе и процветании. Он никогда не упоминал сирот, захваченные фермы и пулеметы «Максим». Бад, который лежал под стулом, неловко вытянув раненую лапу, поменял положение, поудобнее укладывая морду на мою ступню.

Джейн продолжила:

– Я нашла дверь из слоновой кости и прошла через нее. Сначала я подумала, что умерла и попала в мир духов и богов. – Ее губы приоткрылись в полуулыбке, а в глазах сверкнуло какое-то новое чувство – печаль? Тоска по дому? – Я очутилась в лесу, настолько зеленом, что он казался мне почти синим. Дверь, через которую я прошла, была у меня за спиной, спрятанная среди выступавших над землей корней огромного дерева. Я побрела дальше, заходя глубже в лес. Теперь я знаю, как это было глупо. В лесах этого мира водятся жестокие ползучие твари со множеством зубов, охваченные неутолимым голодом. По счастливой случайности – или по милости Божьей, как сказали бы миссионеры, – я наткнулась на Лиик и ее охотниц раньше, чем на что-нибудь еще. Но в тот момент я пока не понимала своего везения. Я обходила какое-то дерево, когда в его ствол в нескольких дюймах от моей головы вонзилась стрела.

Я ахнула и тут же закашлялась, чтобы скрыть это. Мне не хотелось походить на маленького ребенка, который слушает страшилки у костра.

– И что ты сделала?

– Ничего. Часто, чтобы выжить, нужно вовремя признать поражение. Я услышала шорох за спиной и поняла: они уже окружили меня. Женщина, державшая лук, зашипела на меня на незнакомом языке. Видимо, ничего угрожающего во мне не было – голодная девочка, одетая в белое хлопковое платье с оторванным воротничком, – потому что Лиик опустила оружие. Только тогда я смогла их всех рассмотреть.

Суровые черты ее лица слегка смягчились от теплых воспоминаний.

– Это были женщины. Мускулистые, с золотыми глазами, невероятно высокие, наделенные плавной грацией, напоминающие львиц. У них была пестрая пятнистая кожа, а улыбки обнажали острые зубы. Мне они показались самыми прекрасными существами на свете. Они взяли меня с собой. Мы не понимали язык друг друга, но они отдавали мне простые приказы: иди, ешь, сиди, освежуй добычу к ужину. Я сопровождала их дозор несколько недель, может, даже месяцев, и многому научилась. Научилась бесшумно красться по лесу и смазывать тетиву лука жиром. Привыкла есть сырое мясо с кровью. Узнала, что все истории об ограх, которые мне доводилось слышать, – это правда и что в тенях прячутся чудовища.

В ее голосе слышался какой-то гипнотический ритм.

– Я полюбила Лиик и ее охотниц. А когда увидела, как они обращаются, сбрасывая кожу, как их челюсти удлиняются, а ставшие ненужными луки падают на землю, то не испугалась, а испытала зависть. Всю свою жизнь я была бессильной, а эти женщины-леопарды словно воплощали слово «сила», написанное на ткани их мира.

Я никогда раньше не слышала, чтобы голос Джейн звучал так живо. Даже когда ей не нравилась концовка книги, или подгорал кофе, или же кто-то из гостей на празднике отпускал обидную шутку, прикрыв рот перчаткой. Я почти почувствовала себя виноватой.

– Но дозор подошел к концу, и женщины отвели меня к себе домой, в деревню, окруженную фруктовыми деревьями и фермами, спрятанную в жерле мертвого вулкана. Мужчины приветствовали их на улицах, держа на руках пухлых малышей и глядя на меня с жалостью. Они отвели меня в дом Лиик и накормили, и в эту ночь, а также и в следующие, я спала на мягких мехах, окруженная тихим сопением детей Лиик. Я чувствовала, – Джейн сглотнула, и на мгновение ее голос надломился, – что обрела дом.

Мы немного помолчали.

– И ты осталась там? В деревне?

Джейн улыбнулась горькой, кривой улыбкой.

– Да. Но Лиик с охотницами надолго не задержались. Однажды утром я проснулась и обнаружила, что они снова ушли в леса, в дозор, а меня оставили. – Ее голос зазвучал отрывисто. Насколько это больно – когда тебя бросают уже во второй раз? – я уже достаточно хорошо освоила их язык, чтобы понять, что говорят мне мужья: в лесу не место такому созданию, как я. Я слишком мала, слишком слаба. Мне следует остаться в деревне, растить детей, растирать орехи тиси в муку и жить в безопасности. – Снова кривая улыбка. – Но к тому моменту я уже научилась убегать. Я украла лук и три бурдюка с водой и вернулась к двери из слоновой кости.

– Но…