Десять тысяч дверей

– Другие занятия?

– Сферы, которые больше подходят твоему темпераменту, – ответил глава университета.

Йуль немного помолчал, но так и не смог представить ничего, что подходило бы его темпераменту больше, чем солнечные вечера, проведенные под оливой за чтением книг на давно забытых языках.

– Что вы имеете в виду?

Ученый, который, вероятно, ожидал услышать жалобные мольбы, а не столкнуться с вежливым непониманием, сжал губы в тонкую коричневую линию.

– Я имею в виду, что тебе придется учиться в другом месте. Твоя мать, полагаю, не откажется обучить тебя искусству татуировки, или ты можешь наняться переписчиком к одному из словотворцев на восточной стороне, или даже служить счетоводом у торговца. Если хочешь, я мог бы переговорить с женой.

Только теперь на лице Йуля отразился ожидаемый ужас. Глава университета смягчился.

– Ну-ну, мой дорогой, до этого пока не дошло. Просто потрать следующую неделю на размышления, обдумай свои перспективы. И, если хочешь остаться здесь и сдавать экзамены… найди свой путь.

С этими словами юношу отпустили из кабинета. Ноги сами понесли его за пределы прохладных каменных залов, через дворы и извилистые улицы, в холмы за Городом. Солнце напекало ему шею, а Йуль все брел без определенной цели, просто двигался вперед, убегая от выбора, который поставил перед ним глава университета.

Для любого другого мальчика, стремящегося попасть в ряды ученых, это был бы простой выбор: либо он предлагает тему исследования в сфере Амариканской истории, древних языков или религиозной философии, либо прощается со своими надеждами и выбирает жизнь простого переписчика. Но Йулю оба этих пути казались невыразимо безрадостными. В обоих случаях от него требовалось сузить свои безграничные горизонты и отказаться от грез. При мысли о любом из этих исходов его грудь болезненно сжималась, как будто две огромные руки давили на ребра с разных сторон.

Тогда он не мог этого знать, но примерно так же чувствовала себя Ади в те дни, когда убегала на заброшенный сенокос, чтобы побыть наедине с гудками речных судов и бескрайним небом. Вот только Ади выросла, постоянно сталкиваясь с жесткими ограничениями, и давно уже привыкла сопротивляться им. Бедный мечтатель Йуль до этого дня просто не знал, что такие ограничения существуют.

Он отвернулся от этого нового открытия и побрел прочь мимо грязных ферм на склонах холмов, по грунтовым дорогам и звериным тропам наверх, к скалистым обрывам. В итоге он забрался туда, где даже звериные тропы растворялись среди корявых серых камней, а ветер доносил далекий аромат дерева, пропитанного солью. Йуль никогда не видел Город с такой высоты. Ему понравился вид: дома далеко внизу казались просто горсткой белых квадратиков, окруженных бескрайним морем.

Кожу щипало от высохшей на ветру испарины, камни оставили ссадины на ладонях. Он знал, что пора поворачивать обратно, но ноги продолжали нести его вперед и вверх, пока, поднявшись над очередным уступом, он не увидел ее – арку.

Она была завешена тонкой серой шторкой, развевавшейся на ветру, будто юбки колдуньи. Из-за шторки доносился запах речной воды, грязи и солнца, совсем не похожий на ароматы Города Нин.

Едва увидев арку, Йуль уже не мог оторвать от нее взгляда. Казалось, она манила его, словно протянутая рука. Он пошел к ней с какой-то безумной надеждой, переполнявшей все его существо, – невозможной, необъяснимой надеждой на нечто прекрасное и невероятное по другую сторону этой занавеси.

Йуль отодвинул шторку и не увидел ничего, кроме камня и спутанных трав. Он шагнул в арку и очутился в огромной всепоглощающей темноте.

Она давила на него, облепив, точно деготь, стремясь задушить своей необъятностью, пока его ладони вдруг не коснулись дерева. Йуль толкнул его со всей силой отчаяния и еще не угасшей надежды, почувствовал, как доска взрывает землю, которую не тревожили много лет, а потом дверь открылась, и он оказался среди выжженных солнцем трав под небом, похожим на скорлупку. Йуль успел простоять в поле всего несколько секунд, разинув рот и дыша странным воздухом иного мира, когда ему навстречу вышла она – девушка цвета молока и пшеницы с медом.

Я не стану заново пересказывать их первую встречу. Тебе, мой читатель, уже известно, как юноша и девушка сидели в поле, несмотря на прохладу подступающей осени, и рассказывали друг другу невероятные истины о своем «другом месте». Как они разговаривали на давно вымершем языке, оставшемся лишь в нескольких древних текстах, которые хранились в архивах Города и которые Йуль изучил просто ради того, чтобы попробовать на вкус новые незнакомые звуки. Как эта встреча двух людей больше напоминала столкновение двух планет, как будто оба они сорвались с орбиты и врезались друг в друга. И как они поцеловались, и как вокруг них мерцали светлячки.

И какой скоротечной оказалась их встреча, над которой уже навис рок.

Следующие три дня Йуль провел в состоянии изумления и восторга. Ученые начали опасаться, что он повредился умом, ударившись где-нибудь головой. Мать и отец, лучше знакомые с недугами юных мальчишек, подозревали, что он влюбился. Сам же Йуль ничего не объяснял, лишь блаженно улыбался и фальшиво мурлыкал себе под нос старинные баллады о знаменитых влюбленных и кораблях в море.

Он вернулся к арке с занавесью на третий день точно так же, как Ади по другую сторону бесконечной темноты вернулась к старому дому на сенокосе. Мы уже знаем, что его ожидало: жестокое разочарование. Вместо волшебной двери, ведущей в неведомую страну, Йуль обнаружил лишь гору камней на вершине холма и серую ткань, которая безжизненно болталась, как шкура какого-то мертвого существа. И сколько бы он ни сыпал проклятиями, дверь никуда не вела.

В итоге Йуль просто сел на землю и стал ждать, надеясь, что девушка сама придет к нему. Она не пришла. Легко представить этих двоих – Ади, которая ждет на заросшем поле в сгущающихся сумерках и чувствует, как надежда у нее в груди угасает, словно огарок свечи; Йуля, который сидит на вершине холма, обхватив колени тонкими руками, – словно одинаковые фигурки по обе стороны зеркала. Вот только вместо прохладного стекла их разделяла бесконечная пустота между мирами.

Созвездия выползли из-за горизонта. Йуль смотрел на них, читая знакомые слова, написанные звездным светом: Небесные корабли, Благословения лета, Скромность ученого. Они проплывали над ним, словно страницы из огромной книги, знакомой ему не хуже собственного имени. Он подумал о девочке, которая ждет его где-то там, в своей собственной темноте. Интересно, что говорят ей звезды?

Йуль встал. Он потер пальцем серебряную монету, которую принес, чтобы показать Ади в качестве доказательства существования его мира, а потом бросил ее на землю. Он сам не понимал зачем – то ли в качестве подношения неведомым богам, то ли просто желая избавиться от нее. Так или иначе, ему не хотелось больше носить ее с собой, чувствовать на себе проницательный серебряный взгляд Основательницы Города[12]. Затем он ушел и больше никогда не возвращался к арке.

Но двери, как нам уже известно, – это перемены.

Поэтому Йуль, вернувшийся от арки в ту ночь, несколько отличался от Йуля, обнаружившего ее три дня назад. Теперь рядом с сердцем в его груди билось еще что-то, как будто в ней ожил какой-то новый орган. Он стучал настойчиво и неистово – Йуль не мог этого не заметить, несмотря на охватившую его тоску. Он обдумал все это, лежа в своей узкой постели и слушая тихое ворчание братьев и сестер, разбуженных его возвращением. В этом новом ритме не было отчаяния, чувства потери или одиночества. Скорее, он напоминал ощущение, которое Йуль порой испытывал в архивах, когда натыкался на кусочек древнего пергамента и слова затягивали его все глубже, пока он не терялся в запутанных тропах историй. Но даже это чувство не могло сравниться с пульсирующим нетерпением, переполнявшим его сейчас. Йуль заснул, опасаясь, что какая-нибудь болезнь вызвала шумы у него в сердце.

На следующее утро он понял: произошло нечто более серьезное – он обрел смысл жизни.

Еще несколько минут он лежал в постели, размышляя о необъятности вставшей перед ним задачи, а потом поднялся и оделся с такой скоростью, что его родные успели увидеть лишь краешек белых одежд, прежде чем он скрылся за дверью. Йуль отправился прямиком в кабинет главы университета и попросил разрешения сдать экзамен немедленно. Тот напомнил ему, что кандидаты должны представить подготовленный и подробный план будущего исследования, чтобы убедить коллег в серьезности своих намерений, трудолюбии и способности к науке. Он предложил Йулю потратить какое-то время на составление библиографии и подбор источников, может, даже посоветоваться с более опытными учеными.

Йуль нетерпеливо вздохнул.

– Ладно, тогда через три дня. Такой срок вас устроит?

Глава университета дал согласие, хотя, судя по выражению его лица, он ждал провала и позора.

На этот счет, как и в некоторых других вопросах, главный ученый ошибался. Йуль, который явился на экзамен через три дня, совсем не походил на того мальчика, которого все они знали и который вызывал у них столько опасений. Прежняя мечтательность и пелена задумчивости растаяли, словно туман над морем под лучами солнца. Перед учеными предстал серьезный юноша, излучавший яростную, непоколебимую целеустремленность. Предлагаемое им исследование отличалось ясностью и смелостью и требовало знания множества языков, знакомства с десятками дисциплин и многих лет, проведенных за изучением древних сказаний и обрывков легенд. После представления планов исследования положено было высказывать критику и возражения, однако на этот раз все молчали.

В конце концов заговорил глава университета.

– Что ж, Йуль. Я не вижу в твоем плане никаких недостатков, кроме того, что на это исследование уйдет полжизни. У меня лишь один вопрос: каков источник твоей внезапной… уверенности? Что заставило тебя выбрать этот путь?

Йуль Ян почувствовал странную дрожь в груди, как будто сквозь его ребра была продета красная нить и сейчас кто-то за нее дернул. На мгновение ему в голову пришла абсурдная идея сказать правду: он намеревается выследить оставленные словами муравьиные тропки, ведущие в иные миры, чтобы найти поле с оранжевой выжженной травой и девушку цвета молока и пшеницы.

Но вместо этого он ответил:

– Истинной науке не нужны ни источник, ни конечная цель, господин главный ученый. Поиск нового знания сам по себе является достаточной причиной.

Именно такие красивые и ни к чему не обязывающие ответы нравятся ученым больше всего. От этих слов все они расцвели и принялись ворковать над Йулем, как довольные голуби, ставя под его планом свои подписи с дополнительными затейливыми росчерками. Один только главный ученый помедлил, прежде чем подписать, взглянув на Йуля с таким выражением, с каким рыбак смотрит на темнеющий горизонт. Но и он в итоге склонился над бумагами.


В тот день Йуль вышел из зала с официальным благословением на труды и новым именем. И то и другое мать нанесла в виде извилистых татуировок на его левое запястье. На следующий день, когда эти слова еще жгли и пощипывали кожу, он уже поднялся по белокаменным ступеням, ведущим в его любимую читальную комнату. Йуль сел за стол из желтого дерева, из-за которого открывался вид на море, и открыл первую сладко пахнущую страницу своей записной книжки. Необычно ровным для него почерком он написал: «Заметки и изыскание, том 1. Сравнительное исследование проходов, порталов и дверей в мировой мифологии, составленное Йулем Яном Ученым, 6908».

Название, как можно заметить, с тех пор было пересмотрено.



Значительную часть следующих двенадцати лет Йуль Ян Ученый провел за этим самым столом, то делая записи, то читая, окруженный такими огромными стопками книг, что его кабинет начал напоминать бумажный макет города. Он читал сборники народных сказок и воспоминания давно ушедших первооткрывателей, путевые журналы и священные тексты забытых религий. Он читал тексты на всех языках Амариканского моря и на тех, которым случилось просочиться в трещины между мирами за прошедшие несколько веков. Он читал до тех пор, пока не выяснилось, что непрочитанного почти не осталось. И тогда, как Йуль мимоходом объявил коллегам, «пришла пора выйти в поле». Те решили, будто под этим выражением он понимает посещение экзотических архивов в других Городах, и пожелали ему удачи.

Они и предположить не могли, что Йуль набьет заплечную сумку записными книжками и сушеной рыбой, купит себе места на нескольких торговых и почтовых судах и отправится в глушь, на дальние острова, с целеустремленностью охотничьей собаки, взявшей след дикого зверя. Вот только след, по которому он шел, представлял собой невидимые мерцающие тропы, оставленные историями и мифами, и охотился он не на зверей, а на двери.

Со временем ему удалось найти несколько из них. Ни одна не вела в пахнущий хвоей мир, населенный людьми с кожей цвета хлопка, но Йуль не сдавался. Его поддерживала незамутненная уверенность, свойственная лишь очень молодым людям, еще не познавшим горечь неудач, не почувствовавшим, как годы утекают, словно вода из горсти. Тогда ему казалось, что успех неизбежен.

(Разумеется, теперь я понимаю, что это не так.)

Йуль часто представлял эту сцену. Может, он найдет ее дом после многих недель пути. Оторвавшись от работы, она увидит, как он приближается к ней, и на ее лице вспыхнет знакомая дикарская улыбка. Может, они встретятся на том же поле и побегут друг к другу по свежей весенней траве. Может, он обнаружит ее в далеком городе, которого и представить не способен, или их встреча произойдет во время бушующей грозы, или она будет ждать его на берегу безымянного острова.

С безосновательной самоуверенностью, которой часто страдают юноши, Йуль ни на секунду не задумался – Аделаида, возможно, не станет его дожидаться. Он и представить себе не мог, что она, не имея под рукой ни книг, ни хроник, проведет почти целое десятилетие, перемещаясь из одного мира в другой с инстинктивной легкостью чайки, которая перелетает с корабля на корабль. И уж точно он не предполагал, что она построит себе хлипкое суденышко где-то в горах и выйдет на нем в лазурные воды Амариканского моря.

Это было настолько абсурдно, что Йуль сперва даже не поверил, услышав странные слухи в гавани Города Пламм. Они, как свойственно слухам, дошли до него в обрывках шуток и болтовни, которые постепенно складываются в историю. Чаще всего в них повторялись следующие подробности: у восточного побережья Города Пламм заметили странное судно с пугающе белым парусом. Несколько то ли рыбачек, то ли торговок пытались подойти ближе, чтобы полюбопытствовать, что за сумасшедший вышел в море, не удосужившись вышить благословения на парусе, но все они быстро сворачивали обратно. Лодкой, по их словам, управляла женщина, белая, как бумага. Наверное, призрак или какое-нибудь бледное подводное создание, выбравшееся на поверхность.

Йуль покачал головой, услышав суеверные пересуды о русалках, и вернулся в свою съемную комнату в Пламме. Он прибыл сюда исследовать местные легенды об огненных ящерах, которые живут в жерлах вулканов и выбираются оттуда лишь раз в сто тринадцать лет. Весь вечер Йуль разбирал свои записи. Лишь когда он улегся на узкую койку и начал постепенно погружаться в сон, ему пришло в голову поинтересоваться, какого цвета волосы были у призрака.

Рано утром Йуль вернулся в гавань, и ему пришлось опросить не одного перепуганного торговца, прежде чем удалось добиться внятного ответа.

– Да белые, как она сама! – испуганным тоном заверил его какой-то матрос. – Ну или, может, скорее как солома. Желтоватые.

Йуль тяжело сглотнул.

– Она не сюда направляется? Не в Пламм?

Тут моряк уже ничего не мог сказать наверняка – разве можно угадать желания морских ведьм и привидений?

– Но она выйдет прямиком к восточным пляжам, если продолжит идти тем же курсом. Тогда посмотрим, кто из нас выдумывает, да, Эдон? – На этом матрос оборвал разговор, чтобы толкнуть локтем в бок своего сомневающегося товарища по команде, и тут же ввязался в спор о том, носят ли русалки одежду.

Йуль остался стоять на причале, чувствуя, что мир вдруг пошатнулся. Казалось, он вновь стал мальчишкой, который протягивает еще не татуированные руки к тонкой занавеси.

Йуль бросился бежать. Он не знал, как дойти до восточных пляжей – пустого каменистого отрезка берега, куда ходили одни только коллекционеры всякого хлама и особо романтичные поэты, – но несколько вопросов, заданных на бегу, позволили ему добраться до нужного места и сесть на берегу задолго до полудня. Он поджал колени к груди и уставился на волны с золотистыми шапочками пены, высматривая тонкую белую линию паруса на горизонте.

Она не появилась ни в этот день, ни на следующий. Йуль возвращался на берег каждое утро и просиживал до сумерек. Его разум, который столько лет провел в нетерпеливом стремлении к цели, казалось, наконец успокоился и свернулся в клубочек, как кот, который улегся поспать. Он ждал.

На третий день над волнами показался совершенно белый парус, наполненный ветром. Йуль не сводил взгляда с приближающейся лодки, неловкой, угловатой, пока глаза не заболели от соли и солнца. Одинокая фигурка стояла на борту лицом к острову, гордо расправив плечи, словно бросая вызов, а соломенные волосы развевались на ветру. Йуль почувствовал, как его охватывает истерическое желание пуститься в пляс, закричать или упасть в обморок, но вместо этого он просто встал и вскинул руку в воздух.

Она увидела его. Ее сковала странная неподвижность, несмотря на покачивание лодки под ногами. Потом она рассмеялась – это был безудержный громкий хохот, который покатился над водой прямо к Йулю, напоминая летний гром, – и, скинув с себя несколько слоев грязной одежды, без тени сомнения бросилась в неглубокие волны рядом с лодкой. Всего на полсекунды Йуль задумался о том, за какой сумасшедшей он гонялся двенадцать лет, и засомневался, что сможет ей соответствовать, а потом сам кинулся в воду и побежал к ней навстречу, смеясь и волоча свои белые одежды по воде.

Вот так поздней весной 1893 года в вашем мире и 6920 года по летоисчислению Начертанного Йуль Ян Ученый и Аделаида Ли Ларсон нашли друг друга в полуденных приливных водах у берегов Города Пламм и с тех пор больше не желали разлучаться.





5

Закрытая дверь





Мне снились золото и синева.

Я парила над неведомым океаном, следуя за лодкой с белым парусом. На носу стояла размытая фигура с развевающимися волосами. Черты ее лица были смутными и нечеткими, но было что-то знакомое в ее силуэте, что-то настолько цельное, дикое и настоящее, и мое спящее сердце разрывалось на части.

Я проснулась от того, что по щекам потекли слезы. Я лежала на полу комнаты, замерзшая, с затекшими руками и ногами, а в мою щеку больно врезался уголок «Десяти тысяч дверей». Но мне было все равно.

Монета. Серебряная монета, которую я нашла в детстве, наполовину зарытую в пыль чужого мира, монета, которая сейчас грела мне ладонь… Она была настоящая. Такая же настоящая, как прохладный кафель под моими коленями, как слезы, остывающие у меня на щеках. Я сжала ее и почувствовала запах моря.

А раз монета настоящая… То и все остальное правда. Город Нин и его бесконечные архивы, Аделаида и ее приключения в сотне других мест, истинная любовь. Двери. Словотворчество?

Я почувствовала дрожь привычного сомнения, в голове эхом пронесся голос Локка, презрительно фыркающего: «Глупые выдумки». Но я уже сделала выбор, я поверила, и мне удалось открыть запертую дверь с помощью написанных слов. Как бы там ни было, эта история – эта невероятная, невозможная фантазия о Дверях, словах и иных мирах – оказалась правдой. И я каким-то образом имела к ней отношение. А также мистер Локк, Общество, Джейн и, возможно, даже мой бедный исчезнувший отец.

Мне показалось, я читаю детектив, в котором не хватает каждой четвертой строчки.

Единственное, что можно сделать, когда по пояс увяз в загадочном сюжете, – это продолжать читать.