Держись за небо. Полёт души

– Да закройся, Света! – заорал вдруг тот, и это помогло ей опомниться. – Знал! Да! Знал! И что? Должен был дальше смотреть, как ты добиваешь себя надеждами? Да такие, как он, плевали на людей. Ты думаешь, че он приперся? Денег нет, а ты вот при должности! Поможешь вдруг. Из мажора – в альфонсы…

– При чем тут мажор? – сглатывая слезы, произнесла она. – Дима, он ведь в свое время не раз тебя выручал… Или ты забыл?

– Что там говорят такие, как ты, начитанные? Кто старое помянет… что там дальше?

Совершенно ошеломленная, Света вытаращила изумленные глаза. Так вот как обнажаются истинные лица!

– Он теперь никто, Света! – вдруг ударил себя в грудь Дмитрий. – А я на коне! Я при «бабках», а он ищет работу… тебе в подчиненные. Как последний лох… Бабе под каблук…

От нарастающего удивления она даже вытянула шею. Никогда еще Дима не проявлял себя с чужой для нее стороны…

– Просто он не боится унизиться, – с улыбкой объяснила она, – чтобы быть рядом с желанной женщиной. А вот я странным образом упустила момент, когда ты стал таким мужланом.

– Ты надумала бросить меня и к нему уйти? – Дима угрожающе ударил кулаком в стену. – Я тебя в порошок сотру, если ты кинешь меня накануне свадьбы, поняла? И его тоже!

– Интересно, чем стирать будешь, всемогун? – ее удивляла собственная смелость куда сильнее, чем изумленного жениха, от злобы покрывшегося пунцовыми пятнами. – В Мегаполисе мне жизнь наладили связи моей сестры. Да и ты как-то, друг мой, не сразу в шоколаде обвалялся. Забыл?

– Света, я люблю тебя, – вдруг на смену злобе зазвучали мольбы. – У нас ведь все хорошо, скоро свадьба, к чему эти разговоры?

Ощущая, как трясущиеся коленки все-таки уносят из-под ног опору, Света опустилась на диван.

– Ты знаешь, он никогда не говорил мне о своей любви, но я всегда ее чувствовала.

– Значит, он и не любил тебя, дурочка! – с лаской в голосе заверил Дима.

Отвернувшись к окну, она задумчиво пробормотала словно самой себе:

– Марк всегда признавался в любви. Постоянно. Будто заело. Но выяснилось, чувств у него не было и близко. И теперь мне кажется, что в любви слова лишние. А от Кости ко мне чувствовалась всегда какая-то трогательная бережность. И я ведь ему верила. И сейчас понимаю, что, потеряв эту веру, в чем вина лежит только на мне, я потеряла свою бдительность, снова разрушив свою жизнь.

– Разрушив? – ухмыльнулся он. – Вот как ты рассуждаешь! А сегодня утром отправлялась на работу в танце… Забыла уже?

– Такое впечатление, что это было не со мной, – задумчиво объяснила она. – Сама ничего не могу понять…

– Если бы ты верила ему, если бы любила, то не переставала б ждать, – подавляя в себе досаду, говорил Дима.

– Я ждала! И любила, – вдруг четко сказала она. – Теперь я в этом не сомневаюсь.

– Была со мной, а любила его?

– Ты сам хотел, чтобы я была с тобой, нет? Сам усиленно добивался моего внимания. Через гнилую ложь, как выясняется. Мне нужно тебя какое-то время не видеть, чтобы справиться со своей злостью и хоть немного понять.

– Вряд ли он простит тебя теперь, – в этой усмешке она слышала победные фанфары. – Так что лучше забудь и вернись ко мне. Меньше времени потеряешь на разборы своих «полётов»…

– Знаешь, в чем тут дело, Дим? Да не дело, а драма? В том, что если бы не твоя ложь и не твоя подлость, то я могла бы тебя полюбить… Хотя и это может быть самообманом.





«Ты не чужой человек!»




Кольцо… Костя планировал сделать ей предложение, чтобы связать свою судьбу именно с ней. Отчего же Света так уверяла себя, что он ее не любит и жаждет свободы от их отношений? Почему она построила столько иллюзий, казавшихся такими убедительными, но ставших для нее фатальными?

Устало облокотившись на спинку кресла, Светлана смотрела в окно, за которым равнодушно пробегали мимо нее светящиеся витрины и блики от фар автомобилей. Поскрипывая, троллейбус следовал по маршруту на край города, где ей хотелось бы спрятаться от знакомых лиц своего района.

А еще, как всегда, хотелось спрятаться от себя. И ей удалось найти место, где она ощутила себя как дома. Старенькая уютная кофейня зазывала посетителей из улицы тонким ароматом какао и ванили. Но мало кого интересовала такая романтика в обшарпанном срубе, снаружи выглядевшем несуразным. Внутри обстановка имела стиль настоящей русской избы, и в этой атмосфере Света планировала отправиться назад во времени – куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Чашка кофе улыбалась ей подмигивающим смайлом, нарисованным на пенке полноватым кондитером за прилавком. Отсюда не хотелось уходить.

Электронные лучи вечернего Мегаполиса, пестрящие назойливым колоритом, завораживали, отбрасывая ее назад на девятьсот восемьдесят два дня жизни в тот момент, когда она должна была понять всю серьезность намерений своего мужчины… И, кажется, тогда все могло стать для нее очевидностью, если бы не масса комплексов, все еще существующих внутри нее, и заставляющих надумывать и внушать себе какой-то бред из глупых умозаключений.

– Опять сюрприз? – улыбалась Света, с воодушевлением наблюдая за каждым движением Кости, умевшего вести автомобиль до безобразия соблазнительно.

– Опять, – сощурился он, бросая в нее хитрый взгляд.

– И куда мы едем? Цветы мне? – она кивнула в сторону лежащего на заднем сидении букета ромашек.

– Нет, цветы не тебе, – довольно улыбнулся он, наблюдая реакцию на неожиданное заявление.

– Вот как? – театрально сдвинула бровки она. – Я возмущена! Я тоже люблю ромашки!


– Мне кажется, ты любишь всё, – продолжал иронизировать он. – И радуешься всему. Меня это забавляет.

– И все-таки. Кому цветы?

– Хочу познакомить тебя с одним человеком.

– О, как интересно! – искренне удивилась она. – Знакомство с близкими людьми – ответственный шаг. Тебе нужно было предупредить, я оделась бы получше.

– Все прекрасно, – заверил он. – Но приготовься к некоторым странностям в моем поведении.

Это шутка? Она попыталась увидеть за солнцезащитными очками его глаза, но казалось, что взгляд серьезен. Костя всегда прекрасно владел собой, и его заявление о странностях приводило в некоторое замешательство. Так. Хорошо. Лучше подождать.

В квартире, куда они вместе вошли, стояла тишина. Окинув взглядом помещение, Света нашла в нем что-то схожее с тем «бабушкиным вариантом», который она снимала в Столице. Неужели в этой звенящей пустоте их кто-то ждет? Пока они разувались, Светлана пыталась ощутить чье-то присутствие, но тишину никто так и не нарушил.

Двери из коридора оказались запертыми, кроме одной двухстворчатой.

– Проходи, – он повел её следом за собой.

Но, когда они вошли, вопреки ее ожиданиям, комната оказалась пуста. Кто-то должен прийти? Она окинула взглядом стены с выцветшими обоями и старенькой мебелью. В центре стоял круглый стол с абажуром над ним. Диван-кровать прошлогодних времен с застеленным покрывалом расцветки из детства.

– Ну здравствуй, мама, – тихо и будто ни в чем не бывало произнес Костя и поставил букет в вазу на столе. – Я сегодня не один. И надеюсь, она тебе понравится.

На последней фразе он отошел к правому углу, в котором висели несколько икон и лампада. Боковым зрением ошеломлённая Света заметила, как он перекрестился и взял в руки спички. Только тогда ее взгляд упал на большой портрет посреди стола, который, к своему удивлению, она заметила не сразу. Послышалось чиркание спичек и запах горящего масла. Она не стала заострять внимание на суетливости Кости, – завороженно всматривалась в миловидное лицо грустно улыбающейся на портрете женщины, будто втягивающий в себя исходящей от него добротой.

– Я так понимаю, в вазу воду нужно набрать? – спохватилась она, но Костя мягко взял ее за руку, будто желая остановить. Затем на мгновенье о чем-то задумался и отпустил, слегка улыбнувшись.

– Ванна там.

Он волнуется. Наверное, настолько же, насколько волнуются перед знакомством с родителями, когда пара готовится перейти к следующему шагу в своих отношениях. И хотя Свете знакомы такие трепетные моменты, она все же прониклась до глубины души его порывами впустить ее к себе настолько близко. И теперь эта близость становилась просто миллиметровой.

– За эти годы здесь никто никогда ничего не делал без меня, – он объяснил намерение ее остановить. – Вещи находятся на своих местах, не разрешаю к ним касаться. Убираю сам. Всё должно быть так, как было в миг ее ухода. Это мамина обитель. И даже я здесь не хозяин.

Поставив вазу на то место, откуда она была взята, Света бегло посмотрела на пожелтевшую от времени газету, лежащую на столе возле подноса с лекарствами.

– Сегодня годовщина… – с пониманием заметила она, увидев дату издания.

– Да, – подтвердил он, присаживаясь напротив портрета на устаревшее канапе под стеной и приглашая Свету присоединиться к нему.

Его глаза… она не могла видеть столько боли в нем ранее. Эта боль будто заставляла его с апатичным холодом относиться к окружающему.

– И сегодня был бы пятьдесят девятый день ее рождения, – говорил он, прижимая Свету ближе к себе. – Рождение и смерть в одну дату… Такое бывает достаточно часто, до сих пор не могу найти этому объяснение. Не люблю ходить на кладбище. Возможно, потому что не научился мириться со смертью.

Она слушала его безмолвно, потому что считала любые слова лишними. Но спустя несколько минут молчания все же решилась прервать такую многозначительную тишину.

– Где я могла ее видеть? Такие знакомые черты! – этот вопрос, и правда, не давал ей покоя.

– Может, кого-то похожего встречала, – не придавал значения он.

– Удивительно красивая женщина! Но, очевидно, твой папа не уступал своей супруге в привлекательности, поскольку, к моему удивлению, похож ты не на маму.

– Да. Внешне я вылитый отец.

Этот букет ромашек… квартира с такой теплой атмосферой прошлого… горящая лампада… портрет с невыразимо глубоким взглядом… и его объятия, с которыми он впускал ее в свою жизнь… Жизнь, о которой, вероятнее всего, знали самые близкие. Лучше признания в сокровенных чувствах и придумать невозможно. Строгий и руководящий Константин Юрьевич все больше и больше расплывался в ее представлении о его внутреннем мире. Он совершенно другой – такой мягкий и сентиментальный…

Растрогать ее, казалось, крайне сложно, скорее невозможно, но при мысли, насколько это все было для него важным, Света ощутила накатившие слезы. Она старалась со всех душевных сил сдержаться, пока Костя рылся в шкафу.

– Нашел, – обрадовался он. – Сто лет не смотрел. Присоединяйся! Ты должна оценить это творение искусства.

В руках он держал фотоальбом, старинный, в коричневом переплете с бархатной обивкой. Его взгляд заметно умилился при виде застывших слез в ее глазах, но он тут же отвел его, чтобы не приводить Свету в смущение.

– Странно видеть это всё? – печальный голос прозвучал куда-то в сторону.

– Неожиданно, скорее, – прошептала она, глотая слезы. – И трогательно очень!

И вся эта трогательность плавно переходила в альбом, разрисованный от руки до восторга милыми подписями, адресованными маленькому Костику, как первенцу. Уголки для фотографий и страницы украшались невероятно трепетными мелочами, символизирующими всю глубину материнского чувства. Без фотошопов и всякого рода электронных штук – все живое, настоящее и такое волнующее.

– И чьих рук это мастерство? – изумленно пролепетала она, занимательно рассматривая семейные фото.

Он торжественно улыбался.

– Я знал, что твоей творческой личности это придется по вкусу. Мама часто занималась подобными милыми и западающими в душу вещицами. Сидела ночами. Тогда даже внимания не обращал, считал чепухой эти мелочи. Но переживал, что она время своего отдыха тратила на глупости. А теперь понимаю, зачем она вкладывала в них душу.

Услышав всхлипы, он с удивлением перевел взгляд на Свету, придвинулся поближе, обнимая ее.