Дело молодых

– Ты еще спишь?

О, Катька из сортира выбралась. Интересно, что она там делала столько времени, если мы вчера толком и не ели ничего? Разве что чай пили. Чай… Сколько же я его вчера выдул, если кажется, что мочевой пузырь сейчас лопнет? Надо встать и добраться до сортира. Лень. Конечно. Но не мочиться же под себя. Пока я еще не до такой степени деградировал. Вот, видите, слово какое умное знаю – деградировал. Так вот, я еще пока не!

– Нет, не сплю.

Я свесил ноги на пол и поводил ими из стороны в сторону, нашаривая тапочки. Не нашарил, придется босиком идти. Мне кажется, что в квартирах на первом этаже должны в обязательном порядке делать полы с подогревом. Еще только сентябрь, а пол уже холодный. Что в октябре будет? Господи, о чем я только думаю! До октября еще как-то дожить надо. А как дожить, когда в животе пусто, в холодильнике пусто и в башке тоже пустота? Ох, хорошо, теперь мочевой пузырь пустой. Полная гармония. Можно опустить крышку на унитазе и посидеть, подумать. А как тут, кстати, моя ненаглядная поживает? Вот она, спряталась за трубой и думает, что ее никто не найдет. Никто, конечно, никто. Кроме меня.

– Артик, ты тут живой?

Опять Катька. Весь день ее встречаю. Странно. Я что, не запер за собой дверь в сортир, когда заходил? Хотя, какой смысл? Чего там Катька не видела?

– Чего тебе? Только присел за весь день.

Ты глянь, как она глаза выпучила, ну чисто жаба.

– Только присел? Ты уже час здесь сидишь, с ружьем обнимаешься. Что, на охоту собрался? Сходил бы добыл чего.

Точно, вылитая жаба. И квакает по-жабьи чего-то. Разве я мог тут час просидеть? Хотя, наверное, мог, если задремал. Точно, я же даже сон видел. Шикарный сон! Иду я, значит, по улице и вижу вывеску – банк. Захожу в этот банк, и все на меня смотрят, глаз оторвать не могут. Все бабы, и молодые, и те, что постарше. Да и мужики тоже все уставились. А на мне рубашка оранжевая с пальмами, ну знаете, такая из серии «увезите меня на Бали», бриджи белые и шлепанцы. В шлепанцах ногам, конечно, немного холодно, но зато точно ощущение такое, что, если ты не на Бали еще, то где-то уже совсем рядом. И очки! На Бали обязательно нужны солнцезащитные очки. Зеркальные, авиаторы, как раз такие на мне и надеты. Представили, как я выгляжу? Красавчик? Нет, не так! Крассаучег? Крассаучег! И все на меня налюбоваться не могут. Я сам на себя налюбоваться не могу, единственное, что плохо – лицо под балаклавой потеет. Что обидно, не было нигде балаклав веселеньких, летних, пришлось обычную черную покупать. И очки поверх балаклавы надевать не очень удобно, это я вам точно скажу. Все время поправлять приходится. А что поделать? Я, хоть и крассаучег, но в данный момент не хочу, чтобы мое лицо кто-то запомнил, поэтому поднимаю обрез (ну да, у меня еще и обрез с собой) к потолку и делаю выстрел, потом, после паузы, еще один, чтобы дошло даже до сильно тупых, ну или сильно смелых. Мне вообще кажется, что сильно тупые и сильно смелые – это на самом деле одни и те же люди. Просто они о себе думают, как о смелых, ну а я о них… Ну вы уже поняли. Да тут уже все всё поняли и на пол попадали, некоторые даже голову руками закрыли, может, думают, что у них руки пуленепробиваемые. Надо будет проверить. Потом, если время останется. Я оглядываюсь по сторонам и нахожу ее. Ту, что мне нравится больше всех. Молоденькая, в короткой, выше колен, юбке и обтягивающей футболке с ярким рисунком на груди. Ну-ка, красотка, покажи грудь! Да не задирай ты футболку, дура, я рисунок рассмотреть хочу. Серфер. Нет, два серфера. Парень и девчонка скользят, ловко раскинув руки, а огромная волна пытается догнать их, распушив капюшон, словно кобра, готовящаяся к броску. Какое все-таки у меня образное мышление развитое! Ну ничего, сейчас здесь все сделаю и через пару дней тоже буду точно так же по волнам, раскинув руки. А рядом девчонка какая-нибудь. Не Катька? Ну конечно, не Катька! Я что, дурак, Катьку за собой тащить? В конце концов, эта дура сама виновата, что все так наперекосяк пошло. Сказал же ей, выключи телефон, вынь симку и выброси. Так нет же, этой идиотке надо было посмотреть, а что там за сообщение такое пришло. Посмотрела? Умница, теперь расхлебывай. Ладно, чего это я про Катьку вспомнил, когда такая деваха рядом. Пойдем со мной, милая! Пойдем уединимся. Вот здесь как раз кабинка для нас приватная, на ней как раз надпись соответствующая – касса.

– Ау, кто тут есть? Покажи личико.

Ой, лучше бы не показывала. Интересно, как так все происходит непонятно. Вроде, пока в школе учатся девки, почти все очень даже ничего, да и в институте потом тоже. После двадцати они даже лучше становятся. Следить за собой начинают. Макияж, фитнес, диета. Талия поуже, попа пошире, губы… ну, с губами многие перебарщивают. Но не в этом дело. Непонятно, как потом вся эта красота исчезает, когда им за сорок переваливает. Как не посмотришь вокруг, кругом такие коровы отожратые, словно на комбикорме. А рожи? У бульдога лицо обычно добрее, чем у этого недоразумения, что сейчас на меня смотрит.

– Мадам, бонжур! Здорово, говорю! Открывай сейф и денежки давай сюда быстренько. Только в темпе, а то я этой девице сейчас все мозги вынесу. У нее их, поди, и не шибко много, а так вообще не останется.

Открывает, молодец. И мешочек у нее свой есть, надо же. Хоть и бульдог, а хорошая тетка, оказывается. Понимает, что деньги не ее, да и девку, видать, пожалела. Правду говорят, что русские женщины самые жалостливые. Небось были бы где-нибудь в Лондоне, так ведь и не открыла бы. Не поеду в Лондон. Опять же, туманы там. А у меня в голове и так сплошные туманы. Зачем мне их туманы, когда у меня свои есть? Опять меня куда-то несет, наверное, это с голодухи. Сейчас здесь закончу и пойду в «Макдоналдс», куплю себе «Биг-тейсти». Два!

– Давай живее!

Ну вот, молодец. Берем сумку с деньгами. Красотку можно напоследок хлопнуть по попке, чтобы у нее приятные воспоминания обо мне остались, и валим отсюда. Так, что тут у нас в зале, еще не все разбежались? Удивительно! Все сидят, головы руками прикрывают. Ладно, пальну еще разок, чтобы им тоже было чего вспомнить, так и быть, в головы не буду. В потолок, вон туда, где еще не обрушился. Ну а теперь все. Всем адью, счастливо оставаться.

Да, хороший был сон, ничего не скажешь. Но ведь сон. Это во сне все так легко. Девки красивые, кассирши добрые, денег полная сумка, а главное – никаких ментов. В жизни так не бывает. Не успеешь ты обрез достать, какая-нибудь коза сразу кнопочку нажмет тревожную. Через сколько автоматчики появятся? Минуты через три-четыре? Кассирша за это время денег тебе не то что не выдаст, она и носа из-за стекла не покажет, хоть ты всех блондинок в зале перестреляй. Нет, сон явно не вещий.

– Я думаю.

– Ты? Думаешь? О чем же, стесняюсь спросить. Ты бы, чем сидеть с ружьем обниматься, пошел бы денег раздобыл хоть сколько. Жрать ведь уже в доме нечего!

Какое у Катьки все же лицо злое, как у той кассирши из сна. Хотя нет, кассирша и то добрее оказалась. От Катьки сумку с деньгами разве получишь, от нее головная боль только. Пристрелить, может, ее к чертям собачьим. Вот так приподнять ствол, ткнуть прямо ей в грудь. Ой, а что это у нее лицо так перекосило? Испугалась, что ли?

– Пойди чайник поставь.

Вот что значит человек с ружьем. Слова не сказала, поскакала на кухню, как лошадь. А так бы выделывалась еще полчаса. Хотя, тут выделывайся не выделывайся, что-то надо решать. Деньги нужны по-любому. Деньги… странный предмет, только что есть и вот сразу нет. Это же надо было суметь потратить два косаря евро за неделю. Хотя, чего удивляться. Если мешать шампанское с кокаином, то можно и за день управиться. А теперь что? Теперь остались только воспоминания о веселой неделе, которая кончилась еще неделю назад, и пустой, урчащий от голода желудок. Надо как-то разруливать ситуацию. А как ты ее разрулишь, сидя на унитазе? Пойду. Пойду выпью чаю, а там, глядишь, какая мысль в голову и придет.

Оказывается, у нас есть сахар! Сладкий чай – это совсем не то, что пустая бурая заварка, от которой сводит сначала зубы, а потом желудок. Сладкий чай – это почти еда, особенно когда никакой другой еды нет вовсе.

– Сегодня какой день, Катюха?

– День парикмахера, а тебе зачем?

– Погруби мне еще, я тебя саму остригу. День недели какой?

– Так бы и сказал сразу. Вторник или среда, не знаю точно. А про парикмахеров точно знаю, про них по радио говорили. Недавно, пока ты в сортире спал.

– Пусть вторник, хотя выходной было бы получше.

– Так у тебя каждый день выходной.

– Не обо мне речь. У нас же тут по соседству магазинчик во дворе есть круглосуточный.

– И что? У тебя есть деньги, чтобы идти в магазин?

– Нет. У нас есть магазин, куда можно пойти за деньгами. В субботу там, конечно, выручка побольше будет, но ничего, нам хватит.

– Ничего, место проходное, там и по будням народ толпится. Зато вечером алкашей меньше отирается, никто под ногами мешаться не будет.

Молодец, соображает, хоть и жаба, конечно.

– Молодец, Катька, соображаешь! Ну что, подломим вечером магазинчик?

– Нас самих там не подломят? Там хозяева вроде азербайджанцы, каждый вечер за выручкой приезжают.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, видела несколько раз сама.


– И что, давно ты азербайджанцев от всех остальных отличаешь? Может, это вообще даги какие-нибудь?

– Да ладно, не сложно на самом деле. У азербайджанцев лица покруглее и помягче немного. А еще одного из них зовут Фарук, а другого Вагиф. Точно не дагестанцы.

Фарук, Вагиф… а магазин у них называется «Березка». Странно, уже несколько раз встречал такое, если магазин «Березка» называется, так хозяин непременно с Кавказа. Им что, всем так березы нравятся? Или они сами хотят нам понравиться? По-моему, на нас им точно плевать. Ладно, это все ерунда.

– И во сколько ты их там видела?

– Около десяти. Вспомни, ты сам меня отправлял впритык. Я еще бегом бежала, боялась, что до десяти не успею.

– А чего там в десять? Магазин же круглосуточный.

– После десяти же водку в магазине не купишь. Сейчас строго стало, даже азербайджанцы боятся. Лицензию разом забрать могут.

Около десяти, значит. Ну что же, пойдем тогда чуть пораньше, в начале десятого. Уже и народ схлынет, и выручка нормальная поднакопится. Ну а Фарук с Юсуфом, ничего, переживут. В конце концов, нам сейчас эти деньги нужнее. Надо будет, кроме денег, пельменей еще взять, майонез и выпить чего-нибудь. А то чего мы, на ночь глядя, будем по магазинам мотаться? В одном денег возьми, в другом пельменей. Брать, так уж все в одном месте.

– В девять, значит, пойдем. Чтоб с хозяевами не встречаться. Не хочу смотреть, как люди расстраиваются.

– А до девяти что делать будем?

– Спать, Катька, спать.

– Опять спать? Я уже все бока себе отлежала.

– На животе спи, попой кверху. Пойми, когда спишь, жрать меньше хочется.





* * *


Игорь Андреевич удивленно смотрел на стоявших перед ним людей. Спорить было бессмысленно, поэтому он распахнул дверь пошире и отступил в сторону, выдавив из себя притворную улыбку:

– Прошу вас!

Предъявивший ему удостоверение невысокий лысоватый мужчина лет шестидесяти вошел в квартиру первым. За ним последовали еще несколько мужчин, помоложе и более крепкого телосложения. Последний из них остановился в дверях и, криво усмехнувшись, взмахом руки предложил Игорю Андреевичу пройти вглубь квартиры. Возможно, он опасался, что, запустив незваных гостей, Фомин выскочит в коридор и, захлопнув за собой дверь, попытается скрыться. Пожав плечами, Игорь Андреевич прошел в гостиную, в которой уже находились четыре человека. Круглолицый мужчина, в удостоверении которого было написано, что он полковник Реваев, стоял у окна, что-то разглядывая во дворе дома, еще трое рассредоточились по комнате. Один из них, взглянув на застывшего в нерешительности Фомина, привычным жестом извлек из кармана удостоверение.

– Майор Загурский, следственный комитет.

Красная книжечка на мгновение раскрылась, мелькнув белыми внутренностями с фотографией и печатью, а затем вновь захлопнулась и, описав изящную дугу, скрылась во внутреннем кармане пиджака Загурского. На лице майора мелькнула самодовольная улыбка, было видно, что он получает удовольствие каждый раз, когда имеет возможность продемонстрировать документ, подтверждающий его принадлежность к касте избранных.

– Игорь Андреевич, вы, возможно, еще не в курсе. Час назад был задержан ваш заместитель, Левашов.

Фомин вздрогнул, но тут же совладал с собой и пренебрежительно фыркнул.

– Ну наконец-то. А я уже давно говорил, что персонаж мутный. За что, если не секрет?

Загурский, пристально следивший за выражением лица собеседника, явно не ожидал подобной реакции. Несколько мгновений он стоял молча, затем холодно процедил:

– Представьте себе, за получение взятки. Имел наглость брать наличными у одного из ваших подрядчиков прямо в ресторане, – лицо майора скривилось в презрительной усмешке, показывающей его отношение к тем, кто имеет глупость брать взятки наличными, – так что задержан, как говорится, с поличным.

– Ну и хорошо! – воскликнул Фомин, делая шаг навстречу Загурскому и протягивая ему руку. – Поздравляю! Искренне поздравляю.

Растерявшийся майор вяло пожал протянутую ему ладонь и тут же отдернул руку, словно боясь заразиться от Игоря Андреевича какой-нибудь смертельной болезнью или чем-то еще похуже.

– Самое интересное, Игорь Андреевич, что ваш заместитель сразу же после задержания заявил, что деньги брал исключительно с целью передачи их вам. Вы это как-то можете пояснить?

– Их вам… их нам. – Фомин задумчиво потер подбородок. – А что он еще, по-вашему, мог сказать? Как-то же ему надо оправдываться.

Игорь Андреевич потряс указательным пальцем, грозя отсутствующему в комнате заместителю, и доверительно подмигнул Загурскому.

– Но ведь вы же сами ему не верите, верно?

– Это с чего такое умозаключение?

– С того, – усмехнулся Игорь Андреевич, – если бы вы ему хоть на миг поверили, то положили бы ему деньги обратно в конверт, – Фомин увидел, как левая бровь следователя непроизвольно метнулась вверх, – или в чемодан, не знаю, где там эти деньги лежали. Прикрепили бы ему под галстук микрофон и отправили ко мне с деньгами и хорошим настроением. Настроение ведь у него бы точно улучшилось, вы бы ему какой-нибудь условный срок пообещали или что-то еще в этом духе.

Бровь Загурского разочарованно сползла вниз.

– Но вы этого не сделали, – торжествующе зазвенел голос Фомина, – а это значит, что вы, как человек разумный, полностью уверены в моей невиновности.

– Фомин, ты сам-то в ней уверен? – неожиданно грубо перебил чиновника один из не принимавших до этого участия в разговоре мужчин.