Дань псам. Том 2

– Он тебя убьет, – продолжила она, глядя на него, еще раз видя его закаленное прошедшими годами тело, рельефные мускулы, покрытые боевыми шрамами. Он смотрел прямо ей в глаза, но его мысли и чувства оставались скрыты, неизвестны.

– Он ведь дуэлянт?

Она кивнула.

– Один из лучших в городе.

– Дуэлей я не боюсь, – сказал он.

– И напрасно, Резчик. В любом случае, учитывая твое… положение, не думаю, что он станет придерживаться формальностей. Наймет десяток бандитов, чтобы тебя прикончить. Или даже убийцу.

– И что, – спросил он, – я, по-твоему, должен делать?

Поколебавшись, она отвернулась, чтобы взять одежду.

– Не знаю. Просто хотела тебя предостеречь, любимый.

– Подозреваю, тебе грозит даже большая опасность.

Она пожала плечами.

– Не думаю. – Потом добавила: – Впрочем, ревнивцы и завистники непредсказуемы. – Она снова повернулась и посмотрела на него. – А ты, Резчик, завидуешь?

– Горласу Видикасу? – Похоже, вопрос его удивил, она видела, что он задумался. – Иметь титул и богатство действительно было бы неплохо. Хотя, если они у тебя от рождения, это еще не значит, что ты их достоин, само собой, так что он, может статься, и не заслуживает своих привилегий – а может, заслуживает, тут тебе видней, чем мне.

– Я не это имела в виду. Когда я с ним, когда мы занимаемся любовью?

– А, вот что. И часто это случается?

– Бывает.

– Занимаетесь любовью? Или он просто тобой пользуется?

– Фу, как грубо!

Тот, прежний Крокус вскочил бы сейчас на ноги, поспешно осыпал бы ее неловкими извинениями. Этот же остался на кровати, глядя на нее спокойными глазами. Ваза чуть вздрогнула и подумала, что, кажется, испугалась. Она полагала за собой определенный… контроль. Над происходящим. Над ним. Теперь она уже не была столь уверена.

– Что тебе от меня нужно, Ваза? – спросил он ее. – Чтобы это длилось год за годом? Свидания в пыльных заброшенных спальнях? Чтобы у тебя было что-то, чего нет у Горласа? Ты ведь не собираешься от него уходить, верно?

– Как-то раз ты предложил мне бежать вместе с тобой.

– Если и так, – ответил он, – ты сказала твердое «нет». Что с тех пор изменилось?

– Я.

Он прищурился.

– То есть теперь ты… убежала бы? И все бросила? Усадьбу, деньги? – Он устало обвел рукой комнату. – Ради такой вот жизни? Пойми, Ваза: большинство людей живут в своем маленьком мирке. И ограничений в нем намного больше, чем ты думаешь…

– По-твоему, с благородными это не так?

Он рассмеялся.

В ней вспыхнула ярость, и, чтобы не выпустить ее наружу, Ваза принялась одеваться.

– Обычное дело, – сказала она, радуясь, что голос ее спокоен. – Чему я удивляюсь? Низкорожденные думают, что нам все дается легко, что мы можем делать что захотим, ехать куда захотим. Что любой наш каприз немедленно удовлетворяется. Им не приходит в голову… – она развернулась к нему, увидела, как его глаза расширились, когда он почувствовал ее гнев. – Тебе не приходит в голову, что такие, как я, могут страдать.

– Я не говорил ничего…

– Ты засмеялся.

– Куда ты сейчас отправишься, Ваза? Обратно домой. В усадьбу, где к тебе кинутся горничные, желая услужить. Где тебя уже дожидается перемена одежды и украшений. Само собой, после неспешно принятой ванны. – Он резко сел. – Живший в этой комнате корабельный плотник находился здесь, поскольку больше ему идти было некуда. Это была его усадьба. Временная, зависящая от прихоти Дома Видикас, и когда его основания быть здесь оказались исчерпаны, он ушел искать себе для жизни другое место – если повезет. – Он взял рубаху. – А я куда сейчас отправлюсь? Для начала – на улицу. В той же одежде, что и раньше, и сменить ее в ближайшее время мне не светит. А когда стемнеет? Быть может, удастся пристроиться еще на ночку под крышей таверны «Феникс». Если я отправлюсь помогать на кухне, меня покормят, если у Мизы будет хорошее настроение, то и помыться дадут. А завтра мне предстоит снова отвечать на те же вызовы жизни, на тот же самый вопрос «а что дальше?». – Он обернулся к ней, и она увидела у него на лице ироническую усмешку, которая, однако, постепенно ушла. – Ваза, я вовсе не утверждаю, что тебя что-то хранит от страданий. Будь это так, тебя бы тут сейчас не было, верно? Я говорил про ограниченные мирки. Они повсюду, но это не значит, что они одинаковые. Некоторые, чтоб их, значительно ограниченней других.

– У тебя есть из чего выбрать, Резчик, – сказала она. – Выбор больший, чем у меня когда-либо был.

– Ты могла отказать Горласу, когда он просил твоей руки.

– В самом деле? Я вижу, что не все в тебе изменилось – ты, как и прежде, наивен.

Он пожал плечами.

– Тебе видней. Так что же дальше, Ваза?


От его неожиданного и, похоже, безо всяких усилий согласия у нее перехватило дыхание. Ему все равно. Все безразлично. Что я чувствую, каким его вижу.

– Мне нужно подумать, – сказала она, чувствуя, что теряет почву под ногами.

Он кивнул, словно этого и ожидал.

– Завтра вечером, – сказала она, – мы встретимся снова.

– Тогда и поговорим? – спросил он, чуть ухмыльнувшись.

– И это тоже.

– Ладно, Ваза.



Некоторые мысли, страшащие своей степенью самопознания, умеют прятаться глубоко среди прочих, невидимо плывя собственными маршрутами и постепенно набирая силу – без сопротивления, укрытые от того, чтобы их с ужасом осознать. Конечно, почувствовать их можно, но это не то же самое, что прорваться сквозь маскировку, вытащить их голенькими на яркий свет и увидеть, как они рассыпаются в труху. Сознание умеет играть в наперстки, забавляясь собственной ловкостью рук – сказать по правде, обычно именно так и живешь, от мгновения к мгновению, торопливо чередуя отрицание и самоуважение, подмигивая себе в зеркало, пока твои внутренние декларации и заявления громыхают фальшивой силой воли и убедительными позами.

Нет ли здесь повода для беспокойства?

Ваза Видикас, хоть и спешившая домой, все же старалась двигаться окружным путем, и шепот паранойи чуть колыхал поверхность ее мыслей.

Она думала о Резчике, о человеке, который когда-то был Крокусом. Думала о том, что означает его новое имя и обнаруженный ею новый человек. А еще она думала (там, в глубине) о том, что с ним теперь делать.

Горлас рано или поздно все узнает. И выскажет ей – или же не выскажет. Она может обнаружить, что ему все известно, лишь явившись однажды во флигель и найдя там на кровати холодный израненный труп Резчика.

Она видела, что угодила в ловушку – в такую, которую свободный человек наподобие Резчика даже не способен осознать. А еще она понимала, что выходов оттуда не слишком много, каждый прочно связан с жертвами, потерями, уходами, а некоторые попросту… отвратительны. Да, иного слова не подберешь.

Отвратительны. Она заново попробовала слово на вкус, там, в сознании. Подумала, сможет ли она вообще жить с подобным камнем на совести. Но разве я должна? Что мне такого придется сделать, чтобы думать о себе подобным образом?

Сколько жизней я готова уничтожить, чтобы обрести свободу?

Отвратительным был даже сам вопрос, тот стебель, на котором распускался благословенный цветок свободы, – взять его в руку означало быть исколотой бесчисленными шипами.

Однако она крепко его держала, терпела боль, чувствовала, как липкая кровь переполняет раны, струится по стеблю. Сжимала его изо всех сил, чтобы почувствовать, попробовать на вкус, знать, что ей предстоит… если… если я решусь.

Можно подождать, пока что-то сделает Горлас. Или же нанести удар первой.

Труп на кровати. Растоптанная роза на полу.

Резчик – не Крокус, она это ясно видела, о да. Резчик… опасен. Она вспомнила шрамы, следы от ножевых ударов, даже, быть может, от меча. И другие, вероятно, отверстия от выпущенных из лука или арбалета стрел. Он сражался, и он убивал – в этом она не сомневалась.

Уже не прежний мальчик. Но нынешний мужчина, можно ли его… использовать? Послушается ли он, не моргнув глазом, если она попросит?

И попросит ли она? Как скоро? Завтра?

Обнаружив в себе подобные мысли, нельзя не отшатнуться в ужасе, только мысли эти были глубинными, никогда не всплывали на поверхность. Свободно плавали в самой толще, извивались там, словно никак не связанные с действительностью. Они ведь не были связаны, правда? С действительностью?

Увы, были.

Нет ли здесь повода для беспокойства?



Баратол Мехар с величайшим удовлетворением обрушил свой немаленький кулак на физиономию пришельца, так что тот вылетел наружу сквозь двери кузни. Он вышел следом, потряхивая рукой, которую от удара пронзило болью.

– Я с радостью заплачу Гильдии годовой взнос, сударь, – сказал он, – как только Гильдия примет меня в свои члены. Что же касается требований оплаты, сопряженных с отрицанием моего права вести собственное дело, считайте, что первый платеж вы уже получили.

Вытаращивший на него глаза агент Гильдии – нос разбит, лицо окровавлено и уже начинает опухать, скрадывая черты, – слабо кивнул.

– Через недельку можете заглянуть за следующим взносом, – добавил Баратол, – и не стесняйтесь прихватить с собой десяток-другой коллег – сдается мне, что щедрость моя к тому времени лишь увеличится.

Вокруг уже собралась толпа зевак, но обращать на них внимания кузнец не собирался. Важен сам факт наличия свидетелей, хотя, насколько он представлял, его противостояние с Гильдией и без того было сейчас горячей темой для разговоров, так что слова его – не обязательно в верном изложении – разлетятся по городу стремительно, как чума в ветреный день.

Он повернулся и вошел в кузню.

Чаур стоял у задней двери, на нем был тяжелый, прожженный во многих местах фартук – сквозь россыпь дыр виднелась толстая подкладка, сплетенная из травы эсгир, единственного известного растения, что не возгорается, даже если бросить его прямиком в огонь. Ладони и предплечья Чаура закрывали огромные рукавицы аналогичного пошива, а в них он держал клещи, в которых был зажат быстро остывающий бронзовый завиток. Глаза Чаура сияли, он улыбался.

– Сунь-ка его поскорей обратно в печь, – сказал ему Баратол.

Дела, как и ожидалось, шли не слишком бойко. Гильдия развязала кампанию, очевидным образом угрожая включить его клиентов в черный список, который впоследствии может распространиться – и наверняка распространится – на прочие гильдии. Клиенты Баратола обнаружат, что не могут купить требуемое у представителей других профессий, и это станет для них катастрофой. Что до потребностей самого Баратола, перед ним уже закрылось большинство дверей. Он был вынужден искать альтернативы на черном рынке, а это не самый безопасный вариант.

Однако, как и предсказывал его друг Молоток, проживающие в городе малазанцы не обращали на все это давление и предостережения против того, чтобы иметь с Баратолом дело, ни малейшего внимания. Очевидно, что-то в их натуре сопротивлялось любым угрозам; услышав, что им что-то запрещается, они лишь ощетинивались, а в глазах загорался упрямый огонь. В иных случаях подобная реакция крайне рискованна, и бойня в «К'рулловой корчме» это подтвердила – скорбь по погибшим глубоко засела в Баратоле, переполняя его темным, холодным гневом. К несчастью для присланного Гильдией агента, ярость эта только что прорвалась наружу в виде инстинктивной реакции на требование денег.

И тем не менее он не для того прибыл в Даруджистан, чтобы нажить здесь врагов. Однако оказался втянут в войну. Может статься, и не в одну. Неудивительно, что настроение хреновое.