Дамба

Неукротимая рвота. Река вырвалась наружу с мерзким бараньим блеянием. Вся река Люлеэльвен, во всей своей длине, от ручейков в Аккаяуре до фьорда Грошель в Ботническом заливе, а между ними – полкоролевства. Река пряталась в ее внутренностях, как свернувшаяся в клубок кобра, а теперь вырвалась наружу. Ожерелье из миллиардов молекул воды, сверкающие нити, соединяющие реку, ее, Ловису, ее ребенка, всех, кто живет и умирает в эти жуткие часы.

Она не могла вспомнить, как ей удалось высвободиться. Колючие ветви, иглы… похожа на упавшую в воду белку. Она видела однажды: крошечная, уменьшившаяся раз в пять, насквозь промокшая, с огромными, полными ужаса глазами. Каждый раз, когда с натужным скрипом ломалась очередная доска, Ловиса вспоминала Йельмара Нильссона, как тот с помощью примитивного старинного стусла неторопливо выпиливал в торцах правильные треугольники.

Ласточкин хвост. Надежнее замка не бывает.

Но и надежность имеет пределы. Дома умирают, как и люди. Впереди был слышен рев тяжелой, как свинец, воды у плотины в Порьюсе, похожий на неразличимо частые удары миллионов огромных кувалд. Ловиса кожей ощущала гигантское давление воды, неумолимо подталкивающей полуразрушенный дом к смертельному водопаду.

Внезапно раздался странный звонкий звук, будто лопнула струна, послав в мир жалобные предсмертные обертоны. Как электрический удар в сердце – она сразу поняла, что значит этот звук. Тросик, кое-как удерживающий дом на якоре, лопнул. Дом наклонился еще больше, и река ринулась, равнодушно пожирая кухонную мебель, выламывая дверцы ящиков – все, что как-то еще держалось благодаря искусству Йельмара Нильссона. С треском рушились оконные рамы. Она из последних сил вжалась в ствол сосны.

Пришел конец. До Порьюса совсем близко, а там водопад, который не пережить. Плыть? Где там… такое течение ей не одолеть ни за что.

И тут она услышала крик. Не сразу поняла откуда – уши заложены водой. Ствол слегка повернулся… Что-то мелькнуло? Какое-то движение?

– Сюда!

Мужской голос… низкий и в то же время писклявый.

– Я… не могу…

Дом закрутило в водовороте так, что она вновь оказалась под водой, не успев задержать дыхание. Кашляя и отплевываясь, Ловиса вынырнула.

– Быстро!

Только сейчас она увидела лодку.

Ужом проскользнула между веток и сразу поняла: не успеть. Ее несло вниз по течению, а лодка если и двигалась в том же направлении, то намного медленнее.

И тут Ловиса вспомнила про свой шухпан. Тот, что едва не стал ее убийцей. Сняла с себя аркан, быстро, как могла, свернула в полуметровые петли и кинула. Из очень неудобного положения, не так, как кидают оленеводы – прямо, хлестко, почти параллельно земле. Нет, бросок получился вялый. Она почувствовала, как неуклюже повернулась плечевая кость в своей капсуле, как ушла вбок лопатка, как дернулась ключица, с каким трудом выпрямились окоченевшие пальцы.

Аркан медленно, словно неохотно, разворачивался в воздухе. Петля куда-то упала, куда – она не поняла.

Шухпан натянулся. Чувствительный рывок. Из лодки донесся одобрительный крик. Слов за ревом воды она не расслышала, но на всякий случай потуже намотала аркан на запястье и высвободилась из колючей паутины веток и сучьев. Собственно, и в этом ей помог все тот же умница-дом Йельмара Нильссона: отдавшись течению, вместе с сосной он поплыл дальше, как остов погибшего корабля. Ей надо было только не отпустить шухпан.

Только не отпустить шухпан.

Вот когда она ощутила всю силу реки. Река неумолимо тащит ее дальше, но кто-то ее удерживает, тянет к себе. Ловиса попыталась отталкиваться одеревеневшими от холода ногами, но ничего не вышло, ноги словно срослись между собой, как у русалки. Намокшая, тяжелая одежда тянула на дно, лицо заливала вода, не давая вдохнуть.

– Сюда! Сюда!

Под руку ей попалось что-то мягкое, похожее на резину… человеческое ухо! Не может быть… Ловиса обомлела от ужаса.

Чья-то рука ухватила ее за воротник и втащила через релинг. Лодка опасно накренилась. Она кое-как перевалилась через борт, ударившись обо что-то, успела только заметить, что уровень воды в лодке почти такой же, как в реке.

– Не пугайся… это Хинкен. Всего-навсего Хинкен.

Она узнала его: Гуннар Ларссон. Ветеран “Ваттенфаля”. Часто видела, как он прогуливается по поселку. Седые волосы прилипли к темени, говорит будто сквозь вату. И дрожит мелкой дрожью, как собака.

– Спасибо, – кое-как выговорила она, откашлявшись и отплевавшись.

Старик отвернулся и дернул за стартовый шнур.

Вр-р-р… Мотор буркнул коротко и безнадежно.

Дом Йельмара Нильссона приближался к водопаду. Его перевернуло течением, но стены все еще держались. Крыша уперлась в торчащий из-под воды обломок плотины, дом встал на дыбы и на несколько мгновений замер, но давление воды пересилило. Сначала медленно, потом все быстрее дом завращался и рухнул в пропасть.

– Отчерпывай! – крикнул Гуннар и ткнул пальцем в кожух мотора.

Тяжелый, грязный, заляпанный смазкой. Она зачерпнула воду и вылила за борт. Совсем рядом с Хинкеном.

Но Хинкена уже не было. Пиджак отцепился от соснового сука, и Хинкен начал медленно кружиться, увлекаемый почти незаметным водоворотом. Кружиться и отплывать все дальше от лодки. Видна была только массивная спина в темно-сером шерстяном пиджаке, похожая на спину бегемота.

Еще несколько рывков – результат тот же. Короткое влажное урчание – и тишина. У Гуннара устала рука, он время от времени опускал ее и встряхивал: пальцы сводила судорога. Беспокойно поглядывал вверх по течению, откуда несло горы мусора. Дерево побольше – и лодка перевернется. Или еще хуже, ее сорвет с якоря и потащит к водопаду. Он и так чудом избежал гибели, его запросто мог раздавить дом. Если бы захотел, мог бы похлопать по стене. Гуннар прекрасно знал, что это за дом, – знаменитый на всю округу дом Йельмара Нильссона. Случайность. И еще одна случайность, тоже больше похожая на чудо, – он расслышал за шумом бурлящей воды женский захлебывающийся кашель.

Гуннар снова дернул за шнур. На этот раз звук изменился, стал ниже тоном, послышался короткий треск. Гуннар сразу понял: наконец-то сработало зажигание. Свечи не забросаны, значит, шанс есть. Мотор жив.

– Отталкивай мусор! – крикнул он.

Лодка очень медленно, но неуклонно приближалась к водопаду.

Ловиса начала торопливо отталкивать сучья, доски – все, с чем не хотела расставаться вырвавшаяся из плена могучая река. Саднящие ладони кровоточили. А Гуннар раз за разом склонялся над мотором, брался за замусоленную ручку стартового шнура и беспрерывно его дергал.

Вр-р-р-р-р-р…

Он успел схватиться за рукоятку газа и повернуть. И в самом деле – обороты прибавились, мотор заработал, но тут же смолк, будто устыдился своей смелости. Гуннар прекрасно знал, что это значит – плохая подача топлива. Засоренный карбюратор, спекшийся топливный фильтр… Годы и годы наплевательского отношения к верному другу. Две минуты, не больше, – разобрать карбюратор, продуть, почистить и поставить на место. Раз в год хотя бы.


Внезапно мотор довольно бодро чихнул, и из выхлопной трубы повалил белый, маслянистый двухтактный дымок. Гуннар убавил газ – помогло. Но мотор проработал лишь несколько секунд и опять заглох.

Еще одна попытка. Теперь он включил скорость и чуть прибавил газ. Винт начал было взбивать воду, но тут же замер.

– Плотина! Порьюсская плотина! – в ужасе крикнула Ловиса.

Они и в самом деле двигались к водопаду все быстрее. Давление воды нарастало, и маленький якорь не выдерживал, его волокло по дну.

– Отталкивай же мусор! Освободи дорогу, сейчас поплывем.

– А якорь?

Ловиса подползла к носу. Якорный канат на месте, но так называемый прямой узел намок и настолько туго затянут на стальном кольце, что развязать без инструмента – даже думать нечего. Был бы нож. Может быть, вывинтить кольцо? Попробовала – сидит намертво. Наверняка закреплено изнутри заржавевшей гайкой. Перегрызть, как крыса? Вкус плесени и пластика… Зубы скользят, не причиняя узлу ни малейшего вреда.

– Нужен нож!

– Нет… ножа нет.

Она полезла в карман, и рука тут же наткнулась на что-то твердое. Вытащила на свет – блеснул металл. Та самая открывашка для консервов, которой она вскрыла банку с сосисками. Ни секунды не мешкая, Ловиса принялась пилить мокрую веревку крошечным лезвием.

Канат постепенно становился все тоньше и через пару минут с глухим уханьем лопнул. Лодку развернуло и понесло течением.

– Погоди! – в отчаянии крикнул Гуннар, но было уже поздно. Лодку несло к водопаду.

Гуннару удалось вновь запустить мотор, лодка двинулась было против течения, но успех был недолгим – двигатель опять заглох, и опять их потащило к бездне.

Еще одна попытка. На этот раз он осторожно прибавлял газ, а свободной рукой сжимал резиновую грушу на шланге.

– Подними бак! – пришла в голову мысль.

Ловиса, с трудом удерживая равновесие, перебралась в кокпит и взялась за когда-то красный, а теперь облезлый и помятый бензобак. Каблуком вышибла удерживающие его деревянные рейки и подняла на уровень груди, стараясь придать горизонтальное положение. Тревожно легкий, только где-то на дне слабо плещется бензин.

Двигатель опять заглох. Еще одна попытка… скорость, осторожно прибавить газ…

Винт заработал. Корма немного осела, а нос приподнялся. Мотор начал чихать, и Гуннар сразу убавил газ, добиваясь оборотов на минимальном уровне, позволяющем справиться с течением. Ловиса держала бак как святыню, как урну с прахом родственника. Осторожно оглянулась назад, туда, где река, не желая расставаться с Хинкеном, исчезала в густом облаке водяного тумана.

И тут же, прямо на ее глазах, тело исчезло. Как темная, неуклюжая птица полетело оно в кипящую бездну, нелепо переворачиваясь в воздухе.

Как странно, подумал Хинкен. Я вижу себя с высоты.

Он парил в водяном дыму над обрывом, а его тяжелое тело кувыркалось в кипящем провале.





Глава 49




Уже замахиваясь, Барни был уверен: вот сейчас он попадет. Как при акробатическом прыжке на батуте или безукоризненном свинге в гольфе, когда человек чувствует и даже знает: ошибки не будет. Глаз передает информацию мозгу, мозг реагирует, а каждое мышечное волокно, каждое сухожилие, каждая косточка выполняет его приказы мгновенно и безошибочно. Все тело превращается в идеально отточенное оружие. Барни прекрасно помнил свою короткую юношескую карьеру в метании копья. Раз за разом тот же разбег, то же короткое пружинистое движение, то же впившееся в землю, вибрирующее копье. Воткнутые в месте приземления вешки. Раумо, тренер, настаивал: продолжай тренироваться.

– Все дело в траектории, – говорил он на своем певучем финско-шведском диалекте. – Что отделяет тебя от мирового рекорда? Труба. Невидимая гнутая труба траектории копья. Ты должен найти ее, эту точку, где она начинается. Нелегко – труба тонкая, диаметром не больше монеты в одну крону, к тому же, как сказано, невидима. Вроде бы всего-то надо научиться находить эту невидимую дырочку, а когда нашел – попасть. Будешь метать копье всю жизнь – когда-нибудь наверняка повезет. Попадешь в это единственное отверстие под единственно точным углом, и воздух будто сам засасывает снаряд, аж с чмоканьем – плопп! – и вот тебе пожалуйста! Бросок мечты. Мировой рекорд.

Раумо также советовал изучать траекторию мочи, когда писаешь.

– Эта парабола – точное отражение полета копья. Подними член, старайся направить струю подальше и следи за углом атаки.

Барни быстро надоели тренировки, но слова тренера он запомнил на всю жизнь. И сейчас, именно в эту долю секунды, когда камень вырвался из самодельной пращи, он знал: попал.

Красноватый камень, даже не красноватый, а цвета охры. Прежде чем начать новый обстрел, он собрал небольшую кучку камней. До сих пор той девке, там, на островке, удавалось уворачиваться. Она изгибалась, наклонялась, отскакивала – и камни летели мимо. Но этот летел по другой траектории. Он поднялся довольно высоко, а потом, в верхней точке, замер, как будто выбирая цель, и опустился, вращаясь и словно бы меняя направление. Она попыталась увернуться, но опоздала – камень угодил ей в голову. Девица, правда, успела соорудить какое-то подобие шлема из капюшона дождевика, перчаток и чего-то лилового. Шарф, должно быть. Но помогло мало, потому что она зашаталась, явно теряя сознание. Камень скатился с бетонного пятачка и с плеском упал в воду.

Этим моментом было бы глупо не воспользоваться. Барни торопливо вложил в пращу новый камень, швырнул – и грубо промазал. Слишком уж разгорячился. Но следующий снаряд опять попал в цель, на этот раз в бедро. Он с удовлетворением приметил: ага, вытирает кровь со лба… Зарядил следующий камень. Теперь он не торопился. Понимал: победа будет за ним. Еще одно попадание, в запястье. Нелепо подняла руку – кисть висит под совсем уж неестественным углом.

Внезапно Барни почувствовал что-то вроде сострадания и опустил пращу. Вообще-то и эта уже заплатила, как и та, первая. Можно бы и оставить все как есть… но она же проболтается. Суд, снюты…[27] И кто поверит здоровенному парню? Ему, видите ли, размозжила челюсть хрупкая женщина…

Села на бетонный выступ и не двигается. Даже уворачиваться, бедняга, больше не в состоянии. Голова с каждым попаданием опускается все ниже, но все же упрямо поднимается, как у боксера, повисшего на канатах. Почти в отключке, а сдаться гордость не позволяет.

Барни уже почувствовал вкус победы, расслабился, несколько раз промазал, и снаряды кончились. Пришлось собирать и снова начинать обстрел.

Второй или третий камень попал в скулу. Голова откинулась, как от пощечины, и женщина начала крениться в сторону, как в замедленной съемке. Барни почему-то вспомнились телевизионные кадры вьетнамской войны: облитые напалмом, пылающие буддистские монахи продолжают качаться в медитативном трансе и в конце концов один за другим падают – кто на бок, кто навзничь.

И она тоже упала. Рука судорожно – скорее всего, уже бессознательно – ухватилась за огрызок бетона, но бурлящий поток тут же смыл женщину и понес к водопаду у дамбы в Суорве.