Да здравствует Король!

– Сразу шагай влево! – очень серьезно и настойчиво произнесла она. И тут же улизнула с ловкостью дикой кошки.

Нет, Тимар понимал – белая, долгий путь, суровые испытания, но все равно – странный ребенок.

– Ну что, мастер, – страшно ухмыльнулся Лулуши. – За дело?

Тимар спокойно кивнул (пугать новичка раньше времени не годилось) и первым вошел в клеть.

Нет, он не собирался спокойно умирать, да и Уложение не требовало от них лечь костьми. Нужно было всего лишь убедительно подтвердить появление ночного гостя, после чего светлорожденным полагалось прислать на место изгоняющего второго ранга, искать которого они могли до возвращения императора. Вот только проделать все это, никого не потеряв, шанса почти не существовало.

Клеть медленно погружалась в бездну.

– Лампу держите так, чтобы ваша тень не перечеркивала круг света – сейчас это единственная наша защита, – поучал Тимар новичка. – Можно поставить ее на голову. – Собственно, плоская рудничная шапочка для того и задумывалась. – Ни к чему не прикасайтесь, слушайтесь меня беспрекословно. Храни нас Господь!

Платформа стукнулась об упоры, Тимар поднял фонарь повыше над головой и шагнул влево, протиснувшись между направляющей подъемника и замершей на рельсах вагонеткой. Зачарованные фонари горели через один и вся зала оказалась исчеркана густыми тенями – верным признаком беды. Работают ли отвращающие амулеты, без изгоняющего было не разобраться, однако же покамест ничего не происходило.

– Сюда! – качнул фонарем Тимар.

За спину он не смотрел, уверенный, что спутники последуют за ним – у горняков отклоняться от проторенного пути не принято. Лулуши так и поступил, а вот новенький смотритель гордо шагнул вперед, лениво придерживая лампу над плечом. Тимар не успел обругать придурка, не успел вообще ничего: с пола бесшумно поднялось облако мелкой каменной крошки – скрытый тенями жерляк приступил к трапезе.

Тимар усилием воли заставил себя остаться на месте. Умом он понимал, что смерть несчастного не будет мгновенной – даже жерляку нужно время, чтобы прорваться сквозь одежду и кожу, но пелена пыли успешно защищала ночного гостя от слабого света ручных фонарей. Без магии отразить нападение нежитя не представлялось возможным, осталось лишь возблагодарить смотрителя за жертву – иным образом обнаружить эту ловушку у них не получилось бы. Скрипящий и вздыхающий водоворот камней несколько раз конвульсивно дернулся и окрасился алым. Рядом с Тимаром Лулуши грязно поносил изгоняющего-недоучку. Все верно, покойный Су’Ругул появления в шахте подобной погани не просмотрел бы, а Сай’Гарач мог почуять ее еще с поверхности, а также и подсчитать, сколько времени и реактивов потребуется на очистку помещений.

– Вернусь – выдеру!!!

– Нравится мне твой настрой, – вздохнул Тимар и осторожно двинулся вдоль ограждения клети, надеясь подойти к переговорнику с безопасной стороны. Совершенно ясно, что в шахте им теперь делать нечего! Очевидно, здесь отказал какой-то очень важный для обороны амулет. Если бы не стремительное бегство горняков, к жерляку еще и поднятые добавились бы.

Добраться до устройства не получилось – глаза резанула какая-то неправильность, Тимар замер и почти сразу в плечо ему вцепился напарник.

– Стой!

– Сам вижу!

Странные наросты на потолке (словно короткие трубки или неровные соты) представляли собой гнездо серых пильщиков. Ночные гости, при известном стечении обстоятельств способные появляться по семь-восемь штук за раз, облюбовали темный угол между направляющими подъемника и крепью. Если бы Тимар не шагнул сразу влево, а попытался бы обойти клеть, осмотреться, твари почти наверняка достали бы его. И эта смерть тоже не была бы легкой!

Коробка переговорника располагалась точно под гнездом.

– Если мы не подадим знака, они не станут поднимать клеть! – сквозь зубы прошипел Лулуши.

– А даже если станут, нам не проскочить. Странно, как гости нас вниз-то пропустили?

– От удивления! – Проходчик нервно хихикнул. – Что будем делать, мастер?

– Ждать, – спокойно пожал плечами Тимар. – С этой стороны амулеты вроде еще действуют, а в те два фонаря можно долить масла. Без помощи сверху все, что мы сможем сделать, – убить себя быстро.

И потянулось безнадежное бдение.





Глава 5




О том, что он будет делать, Номори Каши начал размышлять уже на полпути к дому мастера Шу’Тимара. Нет, состоянием любви к ближним старейшина светлой общины переболел лет в пятнадцать, но бросить в беде людей, с которыми только вчера сидел за одним столом… Для того чтобы проделать подобное, нужно было быть пастырем. И не надо про светлый путь: первое, чему учат в Храме, – не фиксироваться на эмоциях.

К тому же – дети.

Покойного (вероятно уже) Тай’Амиши Номори знал лично и уважал хотя бы за то, что после службы тот решился создать семью (младший брат старейшины после завершения карьеры способен был лишь поститься и молиться). Малышка Саиль выросла весьма решительной особой, что для детей пастырей – редкость. Другое дело – ее спутник…

При мысли о мальчике Номори едва не споткнулся. Есть в людях характерные черты, которые может заметить лишь одаренный, тот, в чьей крови свет живет от рождения. Номори, например, не испытывал ни малейшего усилия, отличая южанина от северянина, приезжего из Миронге от рожденного в Тусуане, человека, всю жизнь плававшего по Тималао, от того, кто ни разу не выбирался дальше одной-единственной пристани. В юном волшебнике отчетливо проступал след иного общества, другой системы ценностей, навсегда отпечатлевшийся в движениях, осанке, поставе головы. Тай’Келли без лишних раздумий отнес мальчика к потомкам светлорожденных, но ему простительно – пастырь, весь в трудах. А вот Номори разглядел намного больше.

«Не высокородный – чужак».

И хорошо, если из Каштадара. Кто учил его и чему выучил? Загадка.

Номори резко сбавил шаг и бочком протиснулся мимо группы мужчин в серых халатах, пошитых из того же материала, что и рудничные робы. Горняки вяло бухтели о безответственности смотрителей, готовых за горсть руды людей в пекло загнать, но, поскольку жертв оказалось всего две (и смотритель), дальше разговоров дело не шло. Номори тайком перевел дух – что такое бунт среди печатных, он знал не понаслышке. Так уж получилось, что для работы в горах не годились люди, избавленные Храмом ото всех соблазнов – не принимала их земля, а свободные граждане лезть в шахты не желали. Вот и приходилось пастырям балансировать между бесполезной послушливостью и неудобной полезностью. Обычно все получалось замечательно, но уж если сорвало с упоров – держись! Никакие разумные доводы на толпу не действовали.

Дом Шу’Тимара стоял с открытыми воротами, демонстративно дожидаясь хозяина, все еще числящегося среди живых – траур полагалось объявлять на третий день. Номори вошел (приглашения не требовалось) и осмотрелся. Во дворе собрались члены семьи и немногочисленные (день, на работе все) сочувствующие. Женки рудничных мастеров нестройно охали. Старший сын мастера – молодой стражник потерянно топтался у ворот (проявлять сочувствие к близким ему не позволяли печати, а в знании традиций парень оказался не силен, в результате толку от нового главы семейства не было никакого). Мальчик-чародей (тот самый, который «моя-твоя-не понимай») почти без акцента объяснял детям покойного, что им надо проявлять мужество и поддерживать мать. Племянница молча сидела рядом с вдовицей, держа убитую горем женщину за руку. Казалось, это прикосновение – единственное, что не позволяет душе бедняжки отлететь.

Похоже, что больше всего пользы тут от малолетних белых.

Соседи привели во двор мать Лулуши Гарбо – потомственного горняка, единственного из многочисленного семейства, кто задержался на этом свете. Та сунула вдовице в руки стопку погребальных одежд.


– Мой-то детей не оставил, – прошамкала старуха. – Может, и к лучшему это…

Рахель оттолкнула подарок.

– Трех дней не прошло! Никто не видел его мертвым!

– Их никто потом не видит, – покачала головой старуха. – Горы едят людей.

– Подождем, – проговорила сидящая рядом девочка. – Спешка в таких делах неуместна.

Старуха согласно кивнула и устроилась рядом, со своим тряпьем на коленях.

Номори заглянул на кухню – там соседские молодки готовили семейству простой ужин, прошелся по дому – замужняя дочь вдовы с подругами наводила порядок, снимала цветастые занавески и занавешивала зеркала. Во двор старейшина вернулся, чувствуя себя неуместным, как фазан в стае нахохлившихся голубей.

И едва не споткнулся о длинный, набитый землей ящик.

– Это – что? – поинтересовался он у старшего сына (ему показалось, проще иметь дело с печатным).

– Мама цветы сажала.

– Убрать бы, ни к чему теперь.

Рядом словно сполох возникла племянница.

– Цветы будут, – твердо сказала она. – И память будет светлой. Он пожертвовал собой, чтобы спасти множество людей, нам следует ценить и уважать его выбор. Господь призывает всех, но не всем удается уйти к нему так достойно.

И взрослый печатный не усомнился в словах ребенка, настолько уверенно и со знанием дела это было сказано.

Номори понял, что не нужен здесь – благодать снизошла на этот дом, Господь не оставил детей своих в горести и печали. Даже обидно как-то. Почему он сам не чувствует готовности принимать будущее так спокойно и бестрепетно? Возможно, потому, что знает немного больше? Захотелось немедленно разделить со счастливчиками это бремя (или попросить избавить от него), но Номори сдержался – недостойно старейшины перекладывать проблемы на простых общинников. Лучше сосредоточиться на практической стороне, например, проследить, чтобы смотрители не пытались выгнать семейство из казенного жилья хотя бы до окончания траура. В конце концов, новым работникам приехать попросту неоткуда.

Он присоединился к квартальному старшине, обсуждающему с молодым стражником проблему пайков и очередности. Вдруг и в самом деле придется тризну справлять! Номори подозревал, что у общества через три дня найдутся проблемы поважнее, но не хотел, чтобы одна беда стала причиной другой. Пусть все идет по правилам…

Суета улеглась, люди вспомнили свои роли (как-никак, редкий месяц без похорон), и некая необычность начала резать Номори глаз. Он мог поклясться, что любящая племянница вовсе не огорчена смертью дядюшки, да и ее спутник не выглядел шокированным (а ведь для него все происходящее на шахтах – внове). Нет, девочка вела себя безупречно – с сердечным участием к людям и смирением перед обстоятельствами, но душевной боли старейшина в ней не чувствовал. Чужак же вообще с трудом вспоминал, как именно следует реагировать на происходящее. Он ждал чего-то, так напряженно и отчаянно, что Номори захотелось оглянуться.

Стремление постигать суть мироздания – в крови отмеченных светом. Иногда доходит до смешного… Номори понял, что не сможет есть и спать, если не узнает причину замеченной странности. Может, дети поссорились с покойным? Нет, тогда хотя бы один ощущал чувство вины. Такую пугающую решимость Номори встречал только у опытных пастырей, способных идти к цели, невзирая на обстоятельства. Но где дети и где – Храм и что в таком случае – цель? И ведь не подойдешь, не спросишь!

Помаявшись между велением натуры и предчувствием неприятностей, Номори решил зайти издалека. Старейшина подошел к вдове, принес соболезнования и уверил в поддержке общины, выслушал традиционные приветствия и мягко попенял мальчику:

– Со вчерашнего дня ваше владение са-ориотским серьезно улучшилось, не иначе, свежий горный воздух вам помог. Возможно, вы найдете минутку, чтобы ответить на те вопросы, что мы пытались вам задать?

Маленький волшебник посмотрел на Номори взглядом, начисто лишенным детской невинности, тем паче – почтения к старшим.

– А зачем, – нагло поинтересовалась чужеземная шпана, – понапрасну волновать таких уважаемых людей? Меньше знаешь – крепче спишь!

Номори не сразу нашелся, что на это ответить.

Вдова бледно улыбнулась:

– Глубокоуважаемому Тай’Келли очень сложно что-то объяснить. Почему бы не забыть о строгих правилах сейчас, – она всхлипнула, – когда на нас столько навалилось!

И Номори скрепя сердце вынужден был признать, что в отношении старшего пастыря блаженное неведение – лучшая стратегия. В запутанных требованиях традиции и Уложения Тай’Келли ориентировался с трудом, а потому постоянно всего опасался. Однако оставлять лукавство без порицания нельзя!

– Только из уважения к вам, госпожа Тимар! Но мальчик должен понимать, что поступает скверно, очень нехорошо. Ибо сказано: добрым соседям нечего скрывать друг от друга! – нравоучительно произнес старейшина и осекся. Какое такое доверие и понимание? Какие добрососедские отношения, когда в амбарах овса – на неделю, а осветительного масла – на четыре дня? Будь на месте градоправителя кто-то более решительный, чем Ана’Тулле, горожане уже сейчас дрались бы за призрачную возможность оказаться в числе избранных. Но светлорожденный не пожелал делать выбор либо – не видел в нем особого смысла. На фоне упорного молчания Храма ложь мальчика выглядела невинной шалостью.

Что же это получается, чужой ребенок все это тоже понимал? И отводил им глаза, как младенцам, не желающим ложиться спать без погремушки?

Номори поднял на мальчика растерянный взгляд и натолкнулся на спокойную, удовлетворенную улыбку, которой не место было на детском лице. Юный маг улыбался, а люди замолкали, и внезапная тишина охватывала Кунг-Харн как пожар. Впервые за долгие годы Номори понял, что ему не интересно знать, в чем причина этого явления.

Старейшина светлой общины сложил пальцы в молитвенном знаке и крепко зажмурил глаза.



Ветры пели над Кунг-Харном, небеса и горы вели неспешный рассказ на языке, доступном только прорицателям. Лючиано напряженно вслушивался в их шепот, а вот у Саиль торжественно внимать стихиям не получалось.

– Какой позор! – вздыхала она. – Даже пресных лепешек для гостей напечь не из чего. Никогда в нашем доме такого не было.

– С чего тут создавать запасы? – пожимал плечами провидец. – Тут пайки взрослому – в обрез, и другой еды достать неоткуда.

– А купить? – наивно удивилась Саиль.

– У кого? – усмехнулся Лючиано. – Ваш император нарочно велел перебить здесь весь скот, а сады – вырубить.

– Мастера говорили про овец, – припомнила девочка.