Чужие
Часть 81 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Операции прикрытия конец. После такого они не смогут продолжать.
— Будем надеяться, — сказал Джек. — Ведь пока вы будете выполнять свои задания, Доминик, Нед и я будем находиться внутри Тэндер-хилла, может быть, под арестом. У нас будет шанс выйти оттуда в целости и сохранности, только если вы как следует раструбите обо всем этом.
— Мне не нравится то, что вы должны идти в хранилище, — сказала Д’жоржа. — Есть ли в этом необходимость? Я задала вам этот вопрос пятнадцать минут назад, Джек, и вы мне все еще не ответили. Если мы можем ускользнуть отсюда в Бостон и Чикаго, использовать связи Джинджер и Брендана, чтобы распространить новость как можно шире, какой смысл проникать в хранилище? Как только мы задействуем прессу, военным и вовлеченным в это правительственным ведомствам придется во всем признаться. Им придется сказать нам, что случилось тем летом и чем они занимаются в Тэндер-хилле.
Джек глубоко вздохнул: эта часть плана могла вызвать сопротивление, в особенности со стороны Неда и Доминика.
— Извините, Д’жоржа, но вы рассуждаете наивно. Если мы все разделимся и каждый расскажет свою историю, общество будет оказывать огромное давление на армию и правительство, требовать, чтобы они рассказали правду, а те станут всячески противиться этому. Будут тянуть время, неделями, месяцами распространять противоречивые сведения. И успеют изобрести убедительную ложь, так чтобы все объяснить, но ничего не раскрыть. Наша единственная надежда выяснить правду — заставить их раскрыться как можно быстрее. А чтобы ускорить развитие событий, вы должны иметь возможность сообщить миру, что троих ваших друзей — Доминика, Неда и меня — удерживают против их воли внутри горы. Как заложников. Тот факт, что в качестве террористов выступают правительство и его агенты, станет окончательным доводом, и армия будет сопротивляться максимум день-два.
Джек видел, что его слова напугали всех. Эрни и Фей смотрели на него потрясенно и печально, словно он уже умер или подвергся прочистке мозгов.
Страх, словно темная луна, взошел на лице Д’жоржи.
— Нет, вы не можете так поступать, — сказала она. — Нет-нет-нет! Вы просто не можете принести себя в жертву.
— Если вы, то есть все остальные, как следует выполните свою часть работы, — быстро возразил Джек, — никаких жертв не будет. Вы извлечете нас из Тэндер-хилла, это поможет сделать общественный протест, который вы сами же и вызовете. Поэтому каждый должен делать именно то, что ему сказали. Это очень важно.
— Но если вам удастся проникнуть в гору, — сказала Д’жоржа, — и увидеть то, что объясняет июльские события, если вам удастся сделать несколько фотографий и остаться в живых, вы ведь попытаетесь бежать? Захват заложников не является обязательной частью плана, да?
— Конечно не является, — ответил Джек.
Он лгал. Шанс проникнуть в хранилище, пусть и небольшой, существовал, но Джек знал, что глупо надеяться выйти оттуда незамеченными. А на обнаружение того, что немедленно объяснило бы виденное ими позапрошлым летом, не было ни малейшего шанса. Скорее всего, они прошли бы мимо предмета своих поисков, не обратив на него внимания. Более того, если в Тэндер-хилле проводились опасные эксперименты и один из них вышел из-под контроля в тот июльский вечер, разгадка, по всей вероятности, содержалась в лабораторных отчетах, бумажных или микрофильмированных. Даже если они смогут попасть в лабораторию, ни у кого не будет времени, чтобы неторопливо просмотреть тысячи бумаг в поисках нескольких листов, имеющих отношение к делу. Об этом Джек не сказал — ни Д’жорже, ни кому бы то ни было еще.
Снаружи завывал ветер.
— Если вы категорически настаиваете на том, чтобы отправиться туда, почему нам не остаться как можно ближе к вам? — спросила Д’жоржа. — Мы всемером можем отправиться в Элко, в редакцию «Сентинел», Брендан продемонстрирует им свои способности. Начнем разоблачать заговор здесь, а не в Чикаго и Бостоне.
— Нет. — Ее тревога за него трогала, но в то же время тревожила Джека. (Бога ради! Минуты, казалось, не шли, а летели.) — Общенациональные массмедиа не скоро обратят внимание на статью в газете провинциального городка, сообщающей о находке человека с паранормальными способностями и раскрытии крупного правительственного заговора. Решат, что это еще одна дурацкая история, вроде сообщений о снежном человеке или НЛО. Наши враги найдут вас и раздавят, как и любого местного репортера, с которым вы говорили, задолго до того, как из Нью-Йорка или Вашингтона пришлют кого-нибудь для проверки. Вы должны уехать, Д’жоржа. Мой план — лучшее, что можно придумать в этих обстоятельствах.
Д’жоржа ссутулилась на стуле с видом побежденной.
— Доминик, — спросил Джек, — вы со мной?
— Да, я, пожалуй, с вами, — подтвердил тот, как и предполагал Джек.
Корвейсис был из породы надежных парней, тех, на кого можно рассчитывать. Он иронически улыбнулся и спросил:
— Но скажите, Джек, почему я удостоился такой чести?
— Конечно скажу. Эрни еще не полностью избавился от своей никтофобии, ему и вечерняя поездка в Покателло дастся нелегко. Он не готов к ночному штурму хранилища. Остаетесь вы с Недом. И, откровенно говоря, Доминик, нашему делу не повредит, если одним из заложников в Тэндер-хилле будет писатель, своего рода знаменитость. Это добавит нотку сенсационности, которую так любит пресса.
Джинджер Вайс хмурилась, пока Джек выкладывал свой план, и теперь заговорила:
— Вы великий стратег, Джек, но еще и шовинист. Выбрали для экспедиции в Тэндер-хилл одних мужчин. Я думаю, туда должны пойти вы, Доминик и я.
— Но…
— Дослушайте меня.
Она встала и обошла стол, приковав к себе всеобщее внимание. Джек понимал, что она старается воздействовать на него с помощью своего острого ума, воли и красоты: ее методы мало чем отличались от его собственных.
— Нед и Сэнди полетят в Чикаго, с Бренданом будут двое, которые подтвердят его рассказ. Д’жоржа и Марси отправятся в Бостон вместе с Фей и Эрни, я напишу для них записку. Джордж и Рита отнесутся к ним серьезно, соберут слушателей. Моя записка будет гарантией того, что их примут тепло и выслушают. Тем более что Рита через десять минут узнает в Фей себя саму, они станут как сестры, и Рита ради нее горы свернет. Мое присутствие там необязательно. Я гораздо нужнее здесь. Во-первых, проникновение в хранилище — опасная затея, кого-нибудь из вас могут ранить, понадобится срочная медицинская помощь. Мы не знаем наверняка, обладает ли Доминик теми же целительными способностями, что и Брендан, но даже если так, возможно, он не умеет ими управлять. Врач может принести пользу, разве нет? Во-вторых, если знаменитый писатель — хорошо-хорошо, Доминик, «умеренно знаменитый», — взятый в заложники, будет плюсом для нас, то мы привлечем внимание прессы еще сильнее, если среди заложников окажется еще и женщина. Черт побери, Джек, я вам просто необходима!
— Вы правы, — сказал он, и это быстрое согласие напугало Джинджер. Но в том, что она сказала, был немалый резон, и тратить время на дискуссию не имело смысла. — Нед, отправляйтесь с Сэнди и Бренданом в Чикаго.
— Я готов идти с вами в хранилище, если вы считаете, что так будет лучше, — ответил ему Нед.
— Знаю, — сказал Джек. — Я и в самом деле думал, что так будет лучше, но больше не думаю. Д’жоржа, вы и Марси летите в Бостон с Эрни и Фей. А теперь… если мы через минуту не уберемся отсюда к чертям, уже не будет иметь значения, кто куда летит. Мы снова окажемся в руках тех людей, которые позапрошлым летом накачали нас наркотиками.
Нед оттащил стол от двери. Эрни убрал фанерный лист — мир за стеклом превратился в вихрящуюся белую стену из ветра и снега.
— Потрясающе, — сказал Джек. — Великолепное прикрытие.
Они вышли из кафе под летящий снег, видя не дальше того места на дороге, где прежде стоял коричнево-зеленый «плимут». Теперь машины не было. Джеку стало не по себе. Он предпочел бы, чтобы наблюдатели находились там, где он мог их видеть.
Конференция пошла не так, как предполагал полковник Лиленд Фалкерк, который надеялся получить согласие на немедленный захват свидетелей в мотеле и перемещение их в Тэндер-хилл. Он предполагал, что на пару с генералом Ридденауром сумеет убедить других в реальной и близкой опасности распространения инфекции и ему разрешат уничтожить всю группу из «Транквилити» и весь персонал Тэндер-хилла, если он получит доказательства того, что эти лица больше не являются людьми. Раздобыть доказательства он рассчитывал без труда. Но с той секунды, как он взял телефонную трубку, все пошло против его ожиданий. Ситуация ухудшилась.
Эмил Фоксуорт, директор Федерального бюро расследований, получил сообщение еще об одной катастрофе. Команда, посланная для очередной коррекции памяти у семьи Салко в Монтерее, Калифорния, встретила там назойливого гостя. Они уже решили, что загнали его — бородатого человека крепкого сложения — в угол, но тот бежал от них самым театральным способом. Салко, все четверо, были немедленно перенесены в медицинский фургон и перевезены на секретный объект для продолжения коррекции. Проверка машины, брошенной бородатым гостем, показала, что она взята напрокат в аэропорту не кем иным, как Паркером Фейном, другом Корвейсиса.
— Далее, — продолжил директор, — нам удалось установить, что Фейн улетел в Сан-Франциско, но там мы его потеряли. Мы понятия не имеем, где он был и чем занимался, после того как его самолет приземлился в Сан-Франциско.
Фостер Полничев из чикагского отделения ФБР уже считал, что продолжать операцию прикрытия невозможно, а известие о бегстве Фейна укрепило его в этом мнении. Два политических назначенца — Фоксуорт из ФБР и Джеймс Хертон, советник президента по национальной безопасности, — поддержали его.
Более того, Фостер Полничев с елейным коварством сказал, что все новые обстоятельства — чудесные исцеления, проделанные Кронином и Толком, чудесные телекинетические способности Корвейсиса и Эмми Халбург — указывают на то, что конечный результат событий 6 июля будет для человечества благоприятным, а не разрушительным.
— Доктор Беннелл и большинство работающих с ним придерживаются мнения, что никакой угрозы не существует и не существовало. Они уже несколько месяцев не сомневаются в этом. Их аргументы весьма резонны.
Лиленд пытался убедить их в том, что Беннелл и его люди, вероятно, заражены и верить им не следует. Никому из Тэндер-хилла больше нельзя доверять. Но он был военным, а не спорщиком и в дискуссии с Фостером Полничевым выглядел бредящим параноиком, в чем отдавал себе отчет.
Лиленд не получил поддержки даже от того, на кого больше всего рассчитывал: от генерала Максвелла Ридденаура. Председатель Объединенного комитета начальников штабов поначалу выступал уклончиво, выслушивал всех, играл роль посредника, будучи чем-то средним между политическим назначенцем и профессиональным солдатом. Но вскоре стало ясно, что ему ближе точка зрения Полничева, Фоксуорта и Хертона, чем Лиленда Фалкерка.
— Я понимаю, что́ подсказывает ваша интуиция, полковник, и восхищаюсь ею, — сказал генерал Ридденаур. — Но я считаю, что дело вышло далеко за рамки нашей компетенции. Прежде чем предпринимать какие-либо опрометчивые действия, нужно выслушать не только солдат, но и невропатологов, биологов, философов и других профессионалов. Если обнаружатся признаки неизбежной угрозы, я, конечно, изменю свое мнение. Я выскажусь в пользу задержания свидетелей из мотеля, наложу бессрочный карантин на Тэндер-хилл и приму другие крутые меры, которые вы предлагаете сейчас. Но пока, в отсутствие серьезной и очевидной угрозы, мы должны действовать более осторожно, чтобы при необходимости отменить операцию прикрытия в ближайшем будущем.
— При всем уважении к вам, — сказал Лиленд, едва скрывая ярость, — угроза представляется мне серьезной и очевидной. Я не верю, что пришло время невропатологов или философов. А тем более — время для жалких двусмысленностей, изрекаемых группкой бесхарактерных политиков.
Эта честная оценка вызвала бурную реакцию Фоксуорта и Хертона — холуйского отродья. Когда они принялись кричать на Лиленда, того покинула обычная сдержанность, и он тоже стал орать на них. В мгновение ока конференция перешла в шумную перебранку, которая закончилась, лишь когда Ридденаур взял бразды правления в свои руки. Все быстро пришли к соглашению о том, что никаких мер против свидетелей не примут, а операция прикрытия не будет ни усиливаться, ни ослабляться.
— Я запрошу о немедленной встрече с президентом, как только мы закончим конференцию, — сказал Ридденаур. — В течение суток, максимум двух, мы постараемся выработать план, который удовлетворит всех, от главнокомандующего до Беннелла и ребят в Тэндер-хилле.
«Это невозможно», — горько подумал Лиленд.
Лиленд повесил трубку — злополучная конференция завершилась для него непредвиденным унижением. Он не меньше минуты стоял у стола в своей комнате без окон, кипя такой яростью, что сомневался, в состоянии ли он позвать лейтенанта Хорнера. Он не хотел, чтобы Хорнер знал о поражении своего начальника и получил хоть какие-то основания подозревать, что операция, которую собирается осуществить полковник, категорически противоречит приказу генерала Ридденаура.
Задача была ясна. Мрачная, страшная, но вполне ясная задача.
Под предлогом разлива токсичного вещества он прикажет перекрыть восьмидесятую трассу, чтобы изолировать мотель «Транквилити», потом задержит свидетелей и переведет их непосредственно в Тэндер-хилл. Когда все, вместе с доктором Майлсом Беннеллом и другими подозреваемыми сотрудниками, окажутся под землей, за массивными взрывостойкими дверями, Лиленд уничтожит их — и себя самого, — взорвав две пятимегатонные бомбы, хранившиеся на подземных складах вместе с другими боеприпасами. Это уничтожит главный источник отвратительной заразы, гнездо врага. Конечно, останутся другие источники: семья Толк, семья Халбург, остальные свидетели с трещинами в блоках, которые не вернулись в Неваду, кто-то еще… Но Лиленд был уверен, что, когда он доблестно устранит главный источник загрязнения, Ридденаур, пристыженный таким примером самопожертвования, найдет в себе силы довершить начатое, чтобы стереть с лица земли все следы загрязнения.
Лиленда Фалкерка трясло. Но не от страха. От гордости. Он был бесконечно горд — его избрали, чтобы сразиться и победить в величайшей битве всех времен, спасти не только свою страну, но и весь мир от угрозы, равной которой еще не было в истории. Он знал, что способен принести себя в жертву. Страха он не испытывал. Порой он размышлял о том, что́ почувствует в те доли секунды, когда станет умирать от последствий ядерного взрыва, тело его восторженно трепетало в предвкушении того, что он подвергнет себя самой сильной боли, какую может представить себе человеческий разум. Да, он испытает жесточайшую, но чрезвычайно краткую боль и, несомненно, вынесет ее так же мужественно, как любую боль, которую причинял себе сам.
Теперь он был спокоен. Абсолютно спокоен. Безмятежен.
Лиленд наслаждался приятным предвкушением грядущей обжигающей боли. Эта краткая атомная агония будет такой запредельно чистой, что его стойкость, несомненно, будет вознаграждена на небесах — куда он ни за что не должен был попасть, как клялись его родители-пятидесятники, видевшие руку дьявола во всех поступках сына.
Выйдя из «Транквилити» следом за Джинджер, Доминик Корвейсис поднял голову, посмотрел в коловерть пляшущих, кружащихся, бушующих снежинок и на мгновение увидел, услышал и почувствовал то, чего здесь не было.
У него за спиной раздавался атональный музыкальный звон разбитого стекла, все еще сыплющегося из разбитых взрывом окон, впереди виднелся свет фонарей — на парковке, погруженной в жаркую летнюю темноту, повсюду вокруг звучал громоподобный рокот и по непонятным причинам сотрясалась земля; его сердце колотилось, дыхание стало как конфета-тянучка, застрявшая в горле, и он, припустив прочь от кафе, посмотрел вокруг, а потом вверх…
— Что случилось? — спросила Джинджер.
Доминик понял, что едва плетется по заснеженной дорожке, скользя не по поверхности, а по склизким воспоминаниям, которые просочились через блок в его памяти. Он оглядел остальных — все они тоже вышли из кафе:
— Я видел… я словно опять был там… в тот июльский вечер…
Два дня назад в кафе, подойдя близко к воспоминанию, он подсознательно воссоздал гром и сотрясение, свидетелем которых стал 6 июля. На сей раз подобных проявлений не случилось — может быть, потому, что память его больше не была подавлена и, вырвавшись на свободу, не нуждалась в помощи. Не в силах как следует передать интенсивность тех воспоминаний, он отвернулся от остальных, уставился на падающий снег и…
Рев был таким громким, что стало больно ушам, сильнейшие вибрации отдавались в костях и зубах, как гром иногда отдается дребезжанием стекла в раме, и он побрел по щебенчатой дорожке, глядя в темное небо, и — вот он! — самолет, летевший всего в нескольких сотнях футов над землей, красные и белые габаритные огни мелькали во тьме, самолет летел так низко, что он видел свет, исходивший из кабины; судя по скорости, самолет был реактивным, судя по мощному реву двигателей — истребителем, и — вот он! — появился еще один, он пронесся, набирая высоту по полю звезд, которые заполняли ясное черное небо, образуя панораму из светящихся точек; но рев и вибрации, которые сотрясли окна кафе и погнали небольшие предметы по столу, стали еще сильнее, хотя он и предполагал, что все ослабнет после пролета самолетов, и поэтому он повернулся, ощущая источник этого у себя за спиной, и вскрикнул от ужаса, когда над гриль-кафе пронесся третий самолет, на высоте не более сорока футов, так низко, что в свете огней парковки, отраженных щебнем, он разглядел опознавательные знаки — серийные номера и американский флаг — на одном из крыльев; господи боже, самолет летел так низко, что Доминик в панике распростерся на земле, уверенный в неминуемой катастрофе, ожидая обломков, которые полетят над ним через секунду-другую, может быть, даже ливня горящего топлива…
— Доминик!
Он лежал лицом в снег, вцепившись в землю, испытывая тот же ужас, что и 6 июля, когда ждал падения обломков на себя.
— Доминик, что случилось? — спросила Сэнди Сарвер, которая стояла рядом с ним на коленях, положив руку ему на плечо.
Джинджер опустилась на колени по другую сторону от него:
— Доминик, что с вами?
Он поднялся с их помощью.
— Блок памяти разрушается.
Он снова обратил лицо к небу, он надеялся, что белоснежный день уплывет, как уплывал только что, и на смену ему придет темный вечер, надеялся, что воспоминания прорвутся наружу. Ничего. Завывания ветра. Снег, залепляющий лицо. Остальные смотрели на него.
— Я вспомнил самолеты, истребители… сначала два, они пролетели на высоте в несколько сот футов… потом третий. Так низко, что чуть ли не снес крышу кафе.
— Самолеты! — сказала Марси.
Все удивленно посмотрели на нее, даже Доминик, потому что она произнесла первое слово — отличное от слова «луна» — после вчерашнего обеда. Услышав слова Доминика, девочка подняла лицо к затянутому тучами небу и теперь оглядывала его в поисках давно улетевших самолетов.
— Самолеты, — сказал Эрни, тоже подняв голову. — Я… я не помню.
— Самолеты! Самолеты! — Марси подняла руку к небу.
Доминик понял, что он делает то же самое, только двумя руками, словно может вытянуть их за пределы снежной бури, достать до черного неба прошлого и вытащить оттуда воспоминание. Но, как он ни напрягался, ничего не выходило.