Чужие
Часть 75 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Только не на этих просторах. Здесь можно действовать прямо. К тому же он хочет, чтобы мы увидели его оружие, и поняли, что наши пушки его не волнуют.
— Вы это о чем? — спросил Доминик. — Какое у него оружие?
— Бельгийский пистолет-пулемет «эф-эн». Первоклассная штука. Шестьсот выстрелов в минуту.
Если бы отец Вайкезик смотрел телевизионные новости, то узнал бы про Кэлвина Шаркла накануне вечером, потому что этот человек уже целые сутки был новостью номер один. Но Стефан несколько лет назад перестал смотреть телевизор, решив, что безжалостное упрощение любой истории, ее подача в резких черно-белых тонах развращают интеллект, а радостное сосредоточение на насилии, сексе, мраке и отчаянии неприемлемо в нравственном отношении. Еще он мог бы прочесть о трагедии на О’Бэннон-лейн в передовицах «Трибьюн» и «Санди таймс», но в этот день он спешил так, что времени на чтение газет у него не было. И теперь он сложил эту историю по кусочкам, которые получил от людей, стоявших за полицейским оцеплением.
Кэл Шаркл уже несколько месяцев вел себя… странно. Обычно веселый и приятный, этот холостяк, живший один, друживший со всеми на О’Бэннон-лейн, стал задумчивым, замкнутым, даже мрачным. Соседям он говорил, что у него «дурные предчувствия», что «произойдет нечто важное и ужасное», — так он считал. Он читал книги и журналы по выживанию и говорил об Армагеддоне. И его преследовали леденящие кровь кошмары.
С 1 декабря он отказался от автоперевозок, продал свой грузовик, сказал соседям и родственникам, что конец уже близок. Он хотел продать и дом, купить участок земли далеко в горах, построить там убежище вроде тех, что видел в журналах сурвивалистов.
— Но времени нет, — сказал он Нэн Джилкрайст, своей сестре. — Поэтому я просто подготовлю дом к осаде.
Он не знал, что произойдет, не понимал, откуда идут его страхи, хотя и говорил, что его не волнуют ни ядерная война, ни вторжение русских, ни экономический коллапс, ни что-либо другое, тревожившее сурвивалистов.
— Не знаю, что случится… что-то необычное и ужасное, — сказал он сестре.
Миссис Джилкрайст уговорила его пойти к доктору. Тот сказал, что пациент в прекрасном состоянии, просто испытывает стресс из-за работы. Но после Рождества открытость Кэлвина сменилась молчаливой подозрительностью. В первую неделю января он отключил телефон, загадочно объяснив:
— Кто знает, как они доберутся до нас, когда придут. Может, через телефон.
Объяснить, кто такие «они», он не мог или не хотел.
Никто не считал Кэла по-настоящему опасным. Он всю жизнь был человеком мирным, добросердечным. Несмотря на нынешнее эксцентричное поведение, не было никаких оснований предполагать, что он прибегнет к насилию.
И вдруг накануне, в половине девятого утра, Кэл посетил Уилкерсонов, живших по другую сторону улицы; он прежде часто общался с этим семейством, но в последнее время отдалился и от них. Эдвард Уилкерсон передавал слова Кэла:
— Слушай, не хочу быть эгоистом. Я-то подготовился, но вы тут беззащитны. Когда они придут за нами, Эд, можете все спрятаться у меня, я не возражаю.
Уилкерсон спросил, кто такие «они», и Кэл сказал:
— Понимаешь, я не знаю, как они выглядят, как себя называют. Но они сделают с нами что-то плохое, может, превратят нас в зомби.
Кэл Шаркл заверил Уилкерсона, что у него достаточно оружия и боеприпасов и он предпринял все меры, чтобы превратить свой дом в крепость.
Встревоженный речами про оружие и перестрелки, Уилкерсон попытался отшутиться и, когда сосед ушел, позвонил его сестре. Нэн Джилкрайст приехала в половине одиннадцатого вместе с мужем и сказала обеспокоенному Уилкерсону, что разберется с братом: мол, она непременно убедит Кэла лечь на обследование. Но после того как Джилкрайсты вошли в дом, Эд Уилкерсон решил, что им может понадобиться поддержка. Он позвал соседа Фрэнка Крелки, и оба отправились в дом Шаркла, чтобы оказать его родне посильную помощь.
Уилкерсон предполагал, что ему откроет один из Джилкрайстов, но к двери подошел Кэл собственной персоной. Расстроенный, почти в истерике, он держал в руках полуавтоматический дробовик двадцатого калибра и обвинил соседей в том, что те превратились в зомби.
— Вы изменились! — кричал он на Уилкерсона и Крелки. — Боже мой, я должен был предвидеть это! Должен был знать. Когда это случилось? Когда вы перестали быть людьми? Боже мой, теперь вы пришли, чтобы захватить нас всех разом!
Издав истерический крик, он открыл стрельбу из дробовика. Первым пал Крелки — выстрел в горло с близкого расстояния снес ему голову. Уилкерсон побежал, и, когда он добрался до начала дорожки, ведущей к крыльцу, дробь попала ему в ноги. Он упал, перевернулся, притворился мертвым, и это спасло ему жизнь.
Теперь Крелки лежал в морге, а Уилкерсон — в больнице, в достаточно хорошем состоянии, чтобы разговаривать с репортерами.
А отец Вайкезик находился на въезде на О’Бэннон-лейн, в толпе за полицейским оцеплением, где один молодой человек горел желанием сообщить ему последние известия. Роджер Хастервик был «временно неработающим коктейльщиком» — безработным барменом, решил Стефан. Заполошный блеск в его глазах мог быть признаком либо опьянения, либо употребления наркотиков, недосыпа, психопатии или всего вместе, но полученная от Роджера информация была подробной и, судя по всему, точной.
— И вот поэтому копы оцепляют квартал, эвакуируют людей из их домов и пытаются поговорить с Шарклом Акулой. Но у него, понимаете, нет телефона, а на призывы из мегафона он не отвечает. Копы считают, что его сестра и ее муж живы и взяты в заложники, поэтому никто не хочет совершать безрассудных действий.
— Разумно, — мрачно сказал отец Вайкезик. Внутренний холод обжигал его теперь куда сильнее зимнего мороза.
— Разумно, разумно, разумно, — нетерпеливо проговорил Роджер Хастервик, давая понять, что не любит, когда его прерывают. — И вот наконец, когда остается полчаса до сумерек, они решают прислать ребят из спецназа, чтобы выковырять его оттуда и, может, спасти сестру и ее мужа. Туда запускают слезоточивый газ, ребята из спецназа идут в атаку, но стоит им войти внутрь, как начинаются неприятности. Шаркл, вероятно, не одну неделю расставлял у себя ловушки. Копы задевают за эти незаметные растяжки и падают, у одного делается сотрясение мозга, он не умрет, но все равно ничего хорошего. А потом, господи боже, Шаркл открывает по ним огонь, потому что на нем противогаз, как и на них, он затаился, словно кот, и ждет их. Мужик хорошо подготовился. Одного копа он отправляет на тот свет, другого ранит, потом бросается в подвал и запирает дверь, и никто не может туда пробиться — дверь-то не обычная, а стальная, сделанная по заказу. Дверь из подвала на улицу тоже стальная, на окнах — мощные ставни. Тупик, как есть.
По подсчетам Стефана, два человека были убиты и трое ранены.
— И тогда копы, — продолжил Хастервик, — быстренько дают отбой и решают переждать ночь. А сегодня утром Шаркл Акула открывает одну металлическую ставню в подвальном окне, выкрикивает какую-то дребедень, жуткую дребедень, те понимают, что он задумал еще что-то, но тут он закрывает ставню, и больше ничего. Уж поскорей бы выкинул что-нибудь, а то холодно, и мне уже становится скучно.
— А что он кричал? — спросил Стефан.
— А?
— Сегодня утром… какую дребедень он кричал из окна подвала?
— Понимаете, он вот что говорил…
Роджер Хастервик замолчал, когда понял, что всех взбудоражила новость, которую разнесли стоявшие с краю. Люди поспешили прочь от оцепления, на юг, по Скотт-авеню — кто быстрым шагом, кто бегом. В ужасе оттого, что он может пропустить кровопролитие, Хастервик свирепо ухватил за руку мужчину с отечным лицом, в охотничьей шапке с опущенными, но не завязанными ушами:
— Что там? Что происходит?
Пытаясь вырваться, человек в охотничьей шапке проговорил:
— Тут у одного парня фургон, а в нем рация, настроенная на полицейскую волну. Он подслушал, что по ней говорят. Спецназ готовится стереть с лица земли этого долбаного Шаркла!
Он вывернулся и бросился прочь. Хастервик поспешил за ним.
Несколько секунд отец Вайкезик смотрел вслед убегающим, потом повернулся к десяти-двенадцати оставшимся зевакам, к полицейским в оцеплении и за оцеплением. Новая смерть, убийство. Он чувствовал, как оно надвигается. Он должен был остановить это. Но мысли его мешались. Он онемел от страха. До этого момента он видел — был способен видеть — только положительную сторону раскрывающейся тайны. Чудесные исцеления и другие явления рождали только радость и ожидание грядущих божественных откровений. Но теперь он увидел темную сторону загадки, и это глубоко потрясло его.
Надеясь, что его не примут по ошибке еще за одного упыря из жаждущей крови толпы, Стефан поспешил за Роджером Хастервиком и другими. Они собрались почти в квартале к югу от О’Бэннон-лейн, вокруг фургона-кемпера «шевроле» цвета «голубой металлик», с изображением калифорнийского побережья на боковине. Сидевший за рулем владелец машины, огромный человек с огромной бородой, открыл обе дверцы и включил радио, настроенное на полицейскую волну, на полную громкость. Теперь все слышали переговоры полицейских во время операции.
Через минуту-другую выяснился план атаки. Команда спецназа уже выдвигалась, чтобы занять первый этаж дома Шаркла. Они собирались использовать направленный заряд взрывчатки, ровно такой силы, чтобы подвальная дверь была сорвана с петель и при этом по подвалу не полетели осколки. Одновременно другая группа с помощью такого же заряда собиралась взорвать наружную дверь подвала. Дым еще не успеет рассеяться, когда обе группы пойдут на штурм и захватят Кэла Шаркла в клещи. Такая стратегия была крайне опасна для полицейских и заложников, но власти решили, что, если и дальше откладывать атаку, заложники будут подвергаться еще большей опасности.
Слушая треск голосов, искаженных эфиром и морозным воздухом, отец Вайкезик вдруг понял, что он должен остановить атаку. Если она осуществится, прольется гораздо больше крови, чем кто-либо может себе представить. Его должны пропустить за оцепление, чтобы он мог поговорить с Кэлом Шарклом. Сейчас. Немедленно. Сейчас. Он развернулся и побежал к О’Бэннон-лейн. Он пока не знал, что скажет Шарклу, как сумеет приглушить его паранойю. Может быть, это: «Ты не один, Кэлвин». Придумает что-нибудь.
Резкий разворот Стефана и его пробежка по улице навели собравшихся на мысль, что он услышал или увидел нечто происходящее в оцеплении. Он проделал уже половину пути до О’Бэннон-лейн, когда более молодые и быстроногие зеваки опередили его; возбужденно крича, они соскочили с тротуара на проезжую часть, остановив все машины, что медленно ползли по Скотт-авеню. Заскрежетали тормоза, раздались гудки. Послышался удар бампера о бампер. Бегущие толкали Стефана, кто-то ударил его с такой силой, что он упал на четвереньки. Ни один человек не остановился, чтобы помочь ему. Стефан поднялся и побежал дальше. Воздух, казалось, сгустился от животного безумия и жажды крови. Поведение сограждан повергло Стефана в ужас, сердце его колотилось, он думал: «Вот так, наверное, в аду: будешь вечно бежать среди безумной, что-то вопящей оравы».
Когда Стефан добежал до полицейского оцепления, больше половины обезумевших зевак вернулись туда, опередив его, и теперь напирали на ограждения и полицейские машины, вытягивали шеи, чтобы увидеть запретный квартал на О’Бэннон-лейн. Стефан протискивался сквозь толпу, отчаянно пытаясь оказаться в первом ряду, чтобы поговорить с полицейскими. Его толкали, отпихивали, он протискивался снова, говорил, что он священник, но никто его не слышал, с его головы сбили шляпу, но он не сдавался и наконец оставил позади растущее сборище.
Полицейские сердито приказывали людям сдать назад, грозили арестами, вытаскивали дубинки, опускали щитки на шлемах. Отец Вайкезик был готов лгать, говорить что угодно, лишь бы они отложили неминуемую атаку, говорить, что он не просто священник, что Шаркл ему исповедовался, что он знает, почему Шаркл так ведет себя. Он, конечно, не знал, как заставить Шаркла сдаться, но если ему удастся выиграть время и поговорить с ним, может быть, что-нибудь придет в голову? Он привлек внимание полицейского, который потребовал отойти назад. Стефан сказал, что он священник, коп не слушал, тогда он расстегнул пальто и раскрутил белый шарф, чтобы показать свой воротничок:
— Я священник!
Но тут напиравшая толпа прижала Стефана к ограждению, которое рухнуло, и коп сердито оттолкнул Стефана, будучи совсем не расположен слушать его.
Мгновение спустя воздух сотрясли два негромких взрыва, последовавшие один за другим, через доли секунды, — низкие, приглушенные, но все же резкие звуки. Стоголосая толпа охнула, все замерли, так как знали, в чем дело: спецназ взорвал стальные двери подвала. Раздался третий взрыв, громкий, сокрушительный, он сотряс землю, отдался болью в ушах, задребезжал в костях и зубах, подбросил к небесам доски и щепки, остатки дома Шаркла, а потом уложил их на землю грудой обломков. И опять толпа вскрикнула в голос, перестала давить на оцепление, в ужасе подалась назад: все поняли вдруг, что смерть может быть не только интересным зрелищем, но и коллективным действием, требующим их участия.
— У него была бомба! — сказал один из копов в оцеплении. — Боже мой, боже мой, у Шаркла там была бомба!
Он повернулся к машине «скорой помощи», в которой ждали два фельдшера, и закричал:
— Езжайте! Езжайте!
На крыше машины замигали красные маячки, «скорая» выехала за оцепление и помчалась к середине квартала.
Отец Вайкезик, дрожа от ужаса, попытался было пройти следом за ней, но один из копов схватил его и сказал:
— Мотайте отсюда к чертям!
— Я священник. Может, кому-нибудь требуется утешение или соборование.
— Отец, мне все равно, будь вы хоть римским папой. Мы не знаем наверняка, мертв Шаркл или нет.
Отец Вайкезик молча подчинился, хотя огромная сила взрыва не оставляла сомнений: Кэл Шаркл мертв. Шаркл и его сестра. И его зять. И большинство спецназовцев. Сколько всего? Пятеро? Шестеро? Десятеро?
Он бесцельно пробирался сквозь толпу, автоматически наматывая шарф на шею и застегивая пальто, пребывая в полушоке и бормоча себе под нос «Отче наш». Тут он увидел Роджера Хастервика, безработного бармена со странно сверкающими глазами. Положив ему руку на плечо, Стефан спросил:
— Что он кричал полиции сегодня утром?
Хастервик моргнул:
— А? Что?
— Перед тем как мы разошлись, вы сказали мне, что Кэлвин Шаркл сегодня утром приоткрыл металлический ставень на подвальном окне и прокричал какую-то дребедень. Вы подумали, мол, непременно что-нибудь случится, а потом ничего не случилось. Что именно он кричал?
Лицо Хастервика просветлело, когда он вспомнил.
— Да-да. Он и правда плел страшную чушь.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить точные слова сумасшедшего. Наконец вспомнил, ухмыльнулся, вытянул губы, словно смакуя услышанные откровения, после чего повторил несвязные речи Шаркла — на радость Стефану, как ему казалось.
Стефан не испытал никакой радости. Шла одна жуткая секунда за другой, и он все сильнее убеждался, что Кэлвин Шаркл не был сумасшедшим. Сбитый с толку, запутавшийся, испуганный из-за огромного стресса, вызванного манипуляциями с его сознанием и разрушением блоков памяти, сильно дезориентированный, но не сумасшедший. Роджер Хастервик и все вокруг сочли, что обвинения, заявления и проклятия Шаркла, которые он швырнул в мир через защищенное окно своей возведенной наспех крепости, всего лишь бред умалишенного. Но у отца Вайкезика имелось преимущество: он связывал слова Шаркла с событиями, происходившими в мотеле «Транквилити», — чудесными исцелениями и телекинезом — и спрашивал себя: не кроется ли какая-нибудь истина за требованиями и обвинениями, выкрикнутыми из окна подвала несчастным, перепуганным человеком? Задавая себе этот вопрос, он чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Его пробрала дрожь.
Понаблюдав за ним, Хастервик сказал:
— Эй, бога ради, не стоит принимать это всерьез. Вы же не думаете, что в его словах была какая-то правда? Да он просто спятил. Взорвал себя, ведь так?
Отец Вайкезик побежал к приходской машине на север по Скотт-авеню.
Еще до того, как Стефан Вайкезик приехал в Эванстон и стал свидетелем трагедии в доме Шаркла, он предполагал, что до конца дня вылетит в Неваду. То, что случилось у Мендосов и у Халбургов, усилило его недоумение и любопытство, и теперь погасить их могло только его участие в делах команды из Элко, которой приходилось несладко.
После того, что он услышал от Хастервика, приезд в Неваду стал насущной необходимостью. Если хотя бы половина из того, что прокричал Шаркл в окно подвала, была правдой, Стефан обязан был полететь туда, чтобы стать свидетелем чуда, и сделать все, что было в его силах, для защиты собравшихся в «Транквилити». Всю свою жизнь он спасал сбившихся с пути священников, возвращал заблудшие души в лоно церкви. На сей раз, возможно, голос призывал его к спасению умственного здоровья и жизней других людей. То, о чем предупреждал Кэлвин Шаркл, угрожало и разуму и телу, не только душе.
Он сел в машину, включил передачу и поехал прочь из Эванстона.
Он решил не возвращаться домой за вещами — времени уже не было, — а поехать прямо в аэропорт О’Хара и сесть на первый же рейс на запад.
«Господи милостивый, — думал он, — что Ты послал нам? Что это — величайший дар, о котором мы могли только мечтать? Или чума, рядом с которой бледнеют казни египетские?»