Чужие

— Это хорошо, — сказал Уинтон, — потому что помирать я точно не собираюсь.

Раненый полицейский был в полном сознании, неплохо соображал и явно не страдал от боли. Его кровать подняли, чтобы больной мог сесть в ней. Хотя широкая грудь Толка была перебинтована, на шее висел прибор сердечной телеметрии, а в медиальную вену левой руки из капельницы поступала глюкоза с антибиотиками, выглядел он, с учетом своего недавнего приключения, очень неплохо.

Отец Вайкезик стоял в изножье кровати; о его волнении говорило только то, что он непрерывно крутил в сильных руках свою шляпу. Поймав себя на этом, он быстро положил шляпу на стул.

— Мистер Толк, — сказал он, — если вы в состоянии ответить, позвольте мне задать вам несколько вопросов о том, что случилось вчера.

Любопытство Стефана озадачило как Толка, так и его жену.

Священник объяснил свой интерес — впрочем, только частично.

— Тот человек, который ездил с вами по району всю неделю, Брендан Кронин, он работал на меня, — сказал он, сохраняя легенду о Брендане-мирянине, нанятом церковью.

— Я бы хотела встретиться с ним, — ответила Рейнелла, и ее лицо прояснилось.

— Он меня спас, — сказал Толк. — Повел себя безумно смело, чего не должен был делать ни за что в жизни. но я рад, что он решился.

— Мистер Кронин вошел в этот сэндвич-бар, — пояснила Рейнелла, — не зная, остались там еще налетчики или нет. Он мог получить пулю.

— Полицейские инструкции категорически это запрещают: нельзя входить в зону риска, — сказал Уинтон. — Будь я там, снаружи, я бы действовал точно по инструкции. Не могу аплодировать поступку Брендана, но я обязан ему жизнью.

— Удивительно, — подключился отец Вайкезик, словно в первый раз слышал о храбрости Брендана. Что уж там — вчера он имел долгий разговор со своим старым приятелем, капитаном отделения, в котором служил Толк. Тот превозносил Брендана за мужество и ругал за безрассудство. — Я всегда знал, что на Брендана можно положиться. Он ведь и первую помощь вам оказал?

— Может быть, — ответил Уинтон. — Не знаю толком. Помню только, сознание вернулось ко мне… и я увидел его… он как бы маячил надо мной… звал… но я был как в тумане, понимаете?

— Удивительно, что Уин выжил, — дрожащим голосом сказала Рейнелла.

— Ну-ну, детка, — тихо промолвил Уинтон. — Я жив, а все остальное — ерунда. — Убедившись, что жена успокоилась, он обратился к Стефану: — Все поражены тем, что я потерял столько крови, но не умер. Говорят, ее было целое ведро.

— Брендан накладывал вам жгут?

Толк нахмурился:

— Не знаю. Я уже сказал, что был как в тумане. В дымке.

Отец Вайкезик помедлил, соображая, как узнать то, что нужно, не обмолвившись о немыслимом вероятии, ставшем причиной его приезда.

— Я знаю, вы не можете хорошо помнить, что случилось, но… вы, случайно, не заметили ничего особенного… в руках Брендана?

— Особенного? Что вы имеете в виду?

— Он к вам прикасался, да?

— Конечно. Я думаю, он нащупывал пульс… потом проверял, откуда кровотечение.

— А вы ничего не чувствовали… ничего необычного, когда он к вам прикасался… ничего странного?

Стефан старался быть осторожным, и его выводила из себя необходимость говорить туманно.

— Похоже, я не улавливаю вашу мысль, отец.

Стефан Вайкезик покачал головой:

— Ну, это мелочи. Главное, что вы живы. — Он посмотрел на часы, изобразил удивление, сказал: — Ай-ай, опаздываю.

И прежде чем оба успели отреагировать, он схватил шляпу со стула, пожелал им доброго здравия и поспешил прочь, явно оставив их в недоумении.

Фигура идущего навстречу отца Вайкезика обычно вызывала у людей ассоциации с инструктором по строевой подготовке или с тренером по американскому футболу. Его мощное тело и самоуверенные, агрессивные манеры плохо вязались с представлением о священнике. А если он спешил, то становился похожим не на инструктора или тренера, а на танк.

Отец Вайкезик понесся по коридору, распахнул две широкие двери, потом еще две, оказался в отделении интенсивной терапии, откуда раненого полицейского перевели всего час назад, и попросил позвать дежурного врача Ройса Олбрайта. В надежде, что господь простит несколько мелких обманов ради доброго дела, Стефан назвал себя семейным священником Толка и дал понять, что миссис Толк захотела выяснить через него все обстоятельства ранения ее мужа, о которых пока имела только общее представление.

Доктор Олбрайт походил на Джерри Льюиса и говорил рокочущим, как у Генри Киссинджера, голосом, что несколько настораживало, но он был готов отвечать на любые вопросы отца Вайкезика. Он не был ведущим врачом Уинтона Толка, но история раненого полицейского заинтересовала его.

— Можете заверить миссис Толк, что опасности регресса почти нет. Он уверенно идет на поправку. Два ранения в грудь, выстрелы в упор, револьвер тридцать восьмого калибра. До вчерашнего дня никто не верил, что после двух ранений в грудь из крупнокалиберного оружия можно остаться в живых и, более того, через сутки выйти из палаты интенсивной терапии! Мистеру Толку необыкновенно повезло.

— Значит, пули не попали в сердце и другие жизненно важные органы?

— Не только это, — сказал Олбрайт. — Ни одна из них не повредила ни вен, ни артерий. Хотя такие пули обычно оставляют множественные повреждения, отец, размалывают все внутри. У Толка были повреждены лишь одна важная артерия и вена, и то поверхностно. Вот уж повезло так повезло.

— Значит, пулю в каком-то месте остановила кость.

— Изменить траекторию пули кость могла, но остановить — нет. Обе пули ушли в мягкие ткани. И еще одно удивительное обстоятельство: ни одного перелома кости, даже трещин нет. Везунчик.


Отец Вайкезик кивнул:

— Нет ли признаков того, что пули имели слишком малый вес для тридцать восьмого калибра? Может, они были дефектными, не содержали положенного количества свинца? Это объяснило бы, почему повреждений не больше, чем при двух выстрелах из оружия двадцать второго калибра.

Олбрайт нахмурился:

— Не знаю. Возможно. Спросите полицию или доктора Соннефорда, хирурга, который извлек пули.

— Насколько я понял, Толк потерял немало крови.

Олбрайт поморщился и сказал:

— Вероятно, в его карте ошибка. У меня сегодня не было возможности поговорить с доктором Соннефордом — Рождество. Но если верить карте, Толку сегодня влили четыре литра. Это, конечно, невозможно.

— Почему?

— Отец, если Толк и в самом деле потерял четыре литра до того, как его доставили в больницу, в нем не оставалось крови даже для минимальной циркуляции. Он бы умер. На все сто.





Лас-Вегас, Невада


Мэри и Пит Монателла, родители Д’жоржи, приехали в ее дом в шесть утра Рождества, сварливые, с мутью в глазах от недосыпа, но полные решимости занять свои законные места у ярко разукрашенной елочки еще до пробуждения Марси. Мэри, высокая, как Д’жоржа, когда-то была такой же стройной, как дочь. Но теперь она отяжелела и не ходила без корсета. Пит, ниже ее ростом, с грудью колесом, походил на драчливого петушка, а на самом деле был одним из самых скромных людей, каких знала Д’жоржа. Они приехали, нагруженные подарками для единственной внучки.

Подарок ждал и Д’жоржу, вместе со всегдашними гостинцами: доброжелательной, но доводящей до белого каления критикой, ненужными советами, чувством вины. Войдя в квартиру, Мэри сразу же сообщила, что Д’жоржа должна почистить вытяжку над плитой, после долгой возни под раковиной нашла бутылку со спреем «Уиндекс» и тряпку — и сама выполнила эту нелегкую задачу. Еще она заметила, что елка недоукрашена («Больше огней, Д’жоржа»), а когда увидела, как завернуты подарки для Марси, то пришла в отчаяние. «Бог мой, Д’жоржа, оберточная бумага недостаточно яркая. Ленты слишком тонкие. Маленькие девочки любят яркие бумажки с Санта-Клаусом и со множеством ленточек».

Отец Д’жоржи, со своей стороны, с удовольствием сосредоточился на громадном подносе с печеньем:

— Д’жоржа, это же все магазинное. Ты что, не испекла домашнего печенья в этом году?

— Слушай, па, в последнее время у меня пошли переработки, потом я слушаю курс в университете и…

— Я понимаю, быть матерью-одиночкой нелегко, детка, — сказал он. — Но мы говорим об основах. Домашнее печенье — это лучшее в Рождестве. Это основа всего.

— Основа, — согласилась мать Д’жоржи.

Рождественское настроение в этом году пришло к Д’жорже поздно, и даже сейчас она почти не ощущала его. Под воздействием критических замечаний, делавшихся с благими намерениями, но убийственно безостановочных, она могла бы совсем утратить праздничное расположение духа, если бы Марси не появилась очень вовремя — в шесть тридцать, когда Д’жоржа засунула в духовку четырнадцатифунтовую индейку для большого застолья. Марси прошаркала в гостиную в пижаме, хорошенькая, как идеализированные девочки Нормана Рокуэлла.

— Санта уже принес мне набор «Маленькая мисс доктор»?

— Он принес кое-что получше, моя малышка. Посмотри-ка! Посмотри, что тебе принес Санта.

Марси повернулась, увидела елочку, которую «Санта» поставил ночью, гору подарков, и у нее перехватило дыхание.

— Ой!

Радость ребенка передалась родителям Д’жоржи, и на время они забыли о таких вещах, как запыленная вытяжка. Квартира ненадолго заполнилась радостными, оживленными возгласами.

Но когда Марси открыла половину подарков, праздничное настроение начало меняться, в него прокрался мрак, который через несколько часов проявится в гораздо более пугающей форме. Капризным, нехарактерным для нее голосом Марси стала выговаривать Санте за то, что он забыл про набор «Маленькая мисс доктор», отшвырнула куклу, которую так хотела прежде, а теперь даже не стала вытаскивать из коробки. Потом перешла к следующей упаковке и сорвала обертку в надежде увидеть под ней набор «Маленькая мисс доктор». Что-то в поведении девочки и ее странный взгляд насторожило Д’жоржу. Вскоре на это обратили внимание и Мэри с Питом. Они уговаривали Марси получше разглядывать каждый подарок, получать от него побольше удовольствия, прежде чем устремляться к следующему, но безуспешно.

Д’жоржа не положила докторский набор под елку — спрятала его в кладовке, чтобы он стал последним сюрпризом. Но когда осталось всего три коробки, Марси побледнела и задрожала в предвкушении желанного подарка.

Бога ради, что же в нем было такого важного? Некоторые игрушки, уже развернутые, были дороже и интереснее игрушечных докторских инструментов. Откуда такая целеустремленность, неестественная сосредоточенность на одном предмете? Почему Марси так одержима этим?

Когда развернули последний подарок из-под елки и последний из тех, что привезли Мэри и Пит, Марси безутешно зарыдала:

— Санта не принес его! Он забыл! Он забыл!

По полу было разбросано столько чудесных подарков, что отчаяние девочки потрясало. Грубость дочки смутила и расстроила Д’жоржу. Она видела, что ее родители тоже испуганы, обескуражены и раздражены этой неожиданной и неоправданной вспышкой.

Испугавшись вдруг, что праздник обернется скандалом, Д’жоржа побежала в кладовку, достала самый важный подарок из-за коробок с обувью и вернулась с ним в комнату.

Марси с яростным отчаянием выхватила коробку у матери.

— Что за бес вселился в ребенка? — спросила Мэри.

— Да уж, — сказал Пит, — что такого важного в этом «Маленьком докторе»?

Марси неистово сорвала обертку, увидела под ней подарок, которого она так ждала, и тут же успокоилась, ее перестало трясти.

— «Маленькая мисс доктор»! Санта не забыл!