Чужая кожа

Я подчинялась. Я подчинялась Виргу Сафину, секс был великолепен, но я не испытывала того очистительного морального удовлетворения, которое должна была. Должна — в первую очередь самой себе, открывая новые грани своей натуры и разрывая цепи сковывающих меня оков.

И только теперь, здесь, сейчас, я начала понимать свое предназначение — именно здесь, в Фиолетовой комнате. Мне свойственно доминировать, я всегда была Госпожой! Я властная госпожа, и я ни на что не променяю яркое пламя, бушующее в глубинах моего тела. Это пламя пожирает меня, порабощает, возносит на крыльях свободы в прежде не доступную ввысь и сбрасывает вниз, в темную бездну пропасти. Но я прекрасно знаю, что, как Феникс, возрожусь из пепла, и, пройдя все испытания, моя душа станет очищенной. Отныне и навсегда, здесь и везде я буду той, кем создана, той, кем предназначена быть по своей природе.

Я стояла на коленях, запахнув полы пальто как можно плотнее. В моей руке тонкой стальной змеей блестела серебряная гладь острого ножа. Этот яркий блеск привлек мое внимание не случайно. Поднявшись во весь рост, я крепко сжимала в руке нож. Как же он все-таки красив, этот предмет для сексуальных игр, которым я никогда не пользовалась прежде! Витая резьба рукоятки, плавно переходящая в ручку, геометрически точный узор ковки, перламутровые инкрустации-вкрапления в месте сочленений узоров. Это настоящее произведение искусства, пришедшее из далекого века тайн дворцовых будуаров, где среди роскоши, разврата можно было абсолютно все, и где на изысканных шелковых простынях под изысканными балдахинами царили, сливаясь воедино, наслаждение и боль, боль и наслаждение, превращаясь в божественный неповторимый экстаз!

Но главная ценность — острое стальное лезвие, в котором отражается целый сонм человеческих страхов. Не моих. Страх мне не подвластен. Я — Госпожа. Глаза Сафина испуганно наблюдают за мной. В глазах его: испуг, благоговение, нескрываемое удовольствие от превращения, произошедшего со мной. Ему до безумия нравится моя темная сторона, новая часть моей новой личности. Почти так же, как и мне самой.

Я ударила босой ступней его по щеке, и голова Сафина беспомощно упала в сторону. После этого ногой перевернула его на бок и медленно села сверху, поднесла нож к его лицу, чтобы он видел, как на твердости стального лезвия играет свет. Сафин в экстазе испуганно шептал мое имя (Мара? Мара…). Он боялся грозного призрака новой Мары, которую видел перед собой. Я поднесла нож к его шее и остановилась в сантиметре от нежной тонкой кожи, наблюдая с истерическим удовольствием, как на его горле судорожно дергается кадык.

Хотела ли я его убить? Нет. Я хотела подарить ему целую симфонию страха. Я хотела, чтобы он испытал наслаждение страхом, искупался в этом озере. Губы его подергивались, а на висках выступили крошечные капельки пота. Не отрывая глаз, он гипнотизировал меня. Дыхание Сафина стало тяжелым.

Рывком я отвела руку с ножом, подняв ее верх, и услышала судорожный вздох, который вырвался из его груди, охваченной страхом. Страх бушевал в его груди, как пожар, и этот страх подарила ему я! Рывком, так неожиданно, что Сафин издал испуганный вскрик, я разрезала ножом кожаные путы.

Впереди маячила тень Х-образного креста. Этот крест почему-то приобрел для меня необыкновенную важность. Сафин покорно выполнил мою команду. Несколько мгновений — и крепкие кожаные ремни прочно приковывали лодыжки и запястья Сафина. Теперь он прикован к кресту, буквально распят на нем.

Остановившись напротив, так близко, что мы соприкасались дыханием, сбросила на пол пальто. Я не знала, может ли быть обнаженное тело грозным, но очень надеялась, что выглядела именно так.

Резко отстранившись, я должна была наказать его за эту невыносимую боль неудовлетворенного желания моей плоти, за его эрекцию, за его желание с новой силой испытать со мной все. В моей руке оказалась кожаная плетеная ручка хлыста. И, размахнувшись, я изо всех сил начала его бить по груди, животу, внутренней поверхности бедер. Сафин издал протяжный вопль.

Удары были сильными — я видела, как на его коже вспухли багровые полосы. Но это не остановило меня, наоборот. Сафин кричал и извивался на кресте.

Хлыст полетел в сторону, и глухо ударился о каменный пол. Но еще до того, как хлыст ударился об пол, я обхватила правой ногой бедра Сафина и поверхность креста, и направила вглубь себя его возбуждающую твердость. Потом резкими, сильными движениями вгоняла все глубже и глубже, словно прибивая его к кресту.

Я насиловала его стоя со всей жесткостью, на которую была способна. Тысяча волнительных ощущений поднимали меня над землей. Только резкие, грубые движения его и моего тела способны были унять невыносимый пожар моего желания, давно распространившийся по моей воспаленной коже. Чужой коже. Если бы я могла, я поглотила бы его полностью своим возбужденным телом. Я никогда не занималась сексом в такой позе, никогда не делала этого стоя, и если бы кто-то сказал мне, что я способна вот так, стоя, по-мужски, я бы, наверное, плюнула тому человеку в глаза.

Но мир перестал существовать. Сладость, возбуждение сделали меня невесомой. Я словно отделилась от собственного тела и собственной кожи, превратившись в какую-то другую сущность, состоящую из тончайших переплетений самой сладкой на свете муки близкого невероятного на что не похожего оргазма.

Это был даже не экстаз — это транс. Транс, превративший мое тело в сплошной ядерный взрыв, трансформирующий каждое нервное окончание, каждую клетку. Сладостно-мучительная лавина ослепительного света заполнила мои глаза, мой разум, я буквально растворилась в судорогах, выворачивающих меня наизнанку. В мире больше ничего не существовало, не было ничего, кроме этого невероятного ощущения приближающегося взрыва, который совсем близко…

Задохнувшись, растворившись, ослепнув, вознесшись, я взорвалась таким сумасшедшим и невероятным оргазмом, от которого сознание мое растворилось где-то в вышине. Вцепившись ногтями в деревянную поверхность креста, я слышала хриплый крик Сафина, повторяющий мое имя снова и снова, и чувствовала, как его тело содрогалось одновременно со мной.

Последним, что я запомнила, было то, как расстегивала ремни на кресте, высвобождая руки и ноги Сафина, а потом летела вниз, на каменный пол в сверкающую огненную бездну, мерцание которой уносило все вокруг в своем совершенстве, быстро и уверенно расступаясь передо мной.

Я пришла в себя на шелковых простынях роскошной кровати под фиолетовым балдахином, в самой роскошной части Фиолетовой Тайны. Видимо, я потеряла сознание, так как не могла точно вспомнить момент, в который это произошло. Скорее всего, когда упала на каменный пол. Для меня было слишком много невероятных, зашкаливающих эмоций. Но лучше, чем любое воспоминание о происшедшем, меня воскресила мысль о том, что Вирг Сафин — единственный мужчина в моей жизни, с которым я потеряла сознание от оргазма. Другого такого мужчины в моей жизни не будет уже никогда.

Я лежала на спине, вытянувшись в струну и чувствуя легкую прохладу своим обнаженным телом. Мне все еще было невероятно хорошо. Мое полностью удовлетворенное, расслабленное тело словно плавало в сиропе из сахарного меда, и эта медовая сладость медленно растекалась по рукам и ногам.

Мне было так хорошо, что я не сразу услышала шаги и очнулась только, когда возле кровати появился Сафин с двумя бокалами красного напитка в руках.

Напиток показался мне очень темным, почти черным. Это был гранатовый сок. На Вирге Сафине были джинсы. Волосы его были влажными после душа, а грудь пересекало несколько багровых полос. Увидев их, я задрожала.

— Прости… Я не хотела…

— Тебе не за что извиняться! — Сафин сел на край кровати рядом со мной, улыбнулся краем глаз так, как умел только он, — ты была просто великолепной Госпожой. Я рад, что не ошибся. Ты должна доминировать. Ты доминант по своей натуре. Я рад, что сумел это открыть.

— Мы просто играли в новую игру…

— Нет, ты не играла — ты жила. Я рад, что помог тебе найти свою сущность. По правде сказать, я больше люблю подчиняться, чем доминировать. И то что я пережил с тобой сегодня, я не испытывал еще никогда в жизни, хотя мне уже давно казалось, что я почти все испытал. Ты просто невероятная Госпожа, правда. Это твоя натура. Именно поэтому ты впала в настоящий транс. Настоящее удовольствие можно получить только в том случае, если делаешь то, что соответствует твоей натуре. Наконец-то ты стала собой — и вот результат.

Встав с кровати, я подняла с пола черное пальто, лежащее совсем рядом.

— Можно я оставлю это пальто себе?

— Зачем оно тебе нужно? — удивился Сафин, — оно уродливое. Я его никогда и не надеваю, но если ты хочешь, бери. Тебе можно все.

Закутавшись в пальто, я направилась к выходу из Фиолетовой Тайны. Мы покинули комнату одновременно, быстро зашагав по коридору. Сафин стал спускаться по лестнице, а я скрылась за дверью своей комнаты.

И только сняв пальто и направившись в ванную, чтобы подставить свое тело под упругие, горячие струи душа, я вспомнила, что Сафин забыл забрать у меня электронную карточку, отворяющую замок в Фиолетовую комнату! Карточка по-прежнему лежала в кармане пальто. Это было важно.

Я быстро схватив карточку — пластиковый прямоугольник переливался в моих руках — дрожа, что не успею, и Сафин вот-вот вернется, чтобы потребовать ее обратно, я металась по комнате в поисках надежного места, и вдруг увидела, что в углу комнаты плинтус немного отделяется от пола. Я быстро расширила углубление между плинтусом и полом и сунула карточку в образовавшуюся щель. И вовремя! Дверь открылась, и на пороге появился Сафин.

— Мара, извини…

— Ничего. Я иду в душ.

— Верни мне, пожалуйста, электронную карточку.

— Но у меня ее нет! Я, кажется, бросила ее на полу там… в комнате сразу как вошла… Или выронила в коридоре… Я не помню… У меня ее нет.

Я подошла к стулу, взяла пальто и вывернула все карманы на глазах у Сафина.

— Видишь, у меня ее нет.

— Хорошо, поищу в комнате. А если потерялась, ничего страшного. У меня есть еще.


И, смерив меня тяжелым взглядом, он вышел из моей комнаты, не забыв хлопнуть громко дверью. Я быстро спряталась в ванной и включила воду. Все мое тело била уже не эротическая, а нервная дрожь.





* * *


Прижавшись к корявому стволу дерева, я закрыла глаза. Больше всего на свете я боялась, чтобы на снегу не остались мои следы. Мне было страшно. Мне было до безумия страшно! Хотелось плакать, скулить, прятаться как маленькому зверьку. Прятаться от безумия и страха собственной смерти.

Но прятаться было некуда. На фоне чахлой лесопосадки в новом районе мне казалось чудом, что меня до сих пор не нашли. Я не знала, сколько человек было в машине. Сквозь лобовое стекло будто сквозь толщу зеленоватой речной воды я видела лицо убийцы. Был ли он в машине один? Я не знала. В его расширенных зрачках я отчетливо читала свой приговор. В них было очень ясно написано, что он убьет меня еще до того, как я увижу Вирга Сафина. И эта мысль убивала меня больше всего, придавая отчаянные, дьявольские силы. Именно поэтому сразу после взрыва я выпрыгнула в никуда, в ночь, в пустоту собственного ледяного страха, ничего не понимая в том ужасе, который так внезапно обрушился на мою голову.

Так я оказалась в этой посадке, совсем близко от аэропорта. Взрыв раздался, когда мы съехали с шоссе и немного углубились в жалкое подобие лесной полосы. Днем меня заметили бы здесь моментально, но ночь стала моим спасением. Она позволила прижаться к стволу дерева и раствориться в пустоте, прислушиваясь к шагам убийцы, крадущимся по моему следу.

Выжил ли он после взрыва? Сколько человек было в машине вместе с ним? Я ничего не знала. Все, о чем могла думать — приближающиеся глаза моей смерти.

Несколько дней назад я ничего еще не знала о них. Ровно три дня назад, когда я только-только вернулась из монастыря и поскреблась в двери дома Вирга Сафина, в тот самый дом, в который я вернулась, в который так мечтала вернуться. Я не могла даже подумать о том, что так отчетливо и ясно увижу глаза моей смерти.

Если взять за точку отсчета мой последний секс с Сафиным и мою первую главную роль леденящей кровь Госпожи, это случилось за два дня до этого секса. А вернулась я из монастыря за пять дней. Я снова и снова возвращалась мыслями к этому времени, потому что за пять коротких дней произошло слишком много событий, не изменивших, конечно, мою жизнь полностью, но очень близко к тому подошедших.





* * *


Мой мобильник в зоне связи был мертв. Никаких входящих. Никаких сообщений от Вирга Сафина. Ничего. Словно сходя с ума, я проверяла его снова и снова. Я делала это всю обратную дорогу в тех местах, где мы оказывались в зоне мобильной связи. Но за все это время Сафин ни разу мне не позвонил.

Я упала на кровать лицом вниз, пытаясь спрятать подступающие к глазам слезы.

Тоска стала такой невыносимой, что я больше не могла оставаться в своей комнате и быстро выскочила в освещенный коридор.

Конечно же, я прекрасно представляла в душе, что сделаю. И когда руки мои легли на дверь его комнаты, я больше не испытывала никаких угрызений совести, никаких сомнений. Узнает, что я шпионю за ним? Плевать! Я быстро перешагнула порог его комнаты и, не обращая внимания ни на что, включила верхний свет.

Знакомый до боли, до мельчайших оттенков сомнения и печали, знакомый и узнаваемый сотни, тысячи раз, этот запах его комнаты захватил меня с головой, закружил в вихре сладостного плена миллиона оттенков ярчайших эротических ощущений, которые пыткой неутоленного желания постоянно горели на моей коже. Этот запах проникал в каждую потаенную клетку моей плоти. Ощущение захватило меня с головой, закружило в восторженном танце воспоминаний и напоследок обожгло такой пронзительной и острой печалью, что я не смогла сделать и шаг.

Я тосковала по Виргу Сафину. Тосковала по своей любви, не похожей ни на что знакомое прежде. Мою душу охватывала острая, горящая боль. А между тем он был в комнате после моего отъезда. Здесь появилось нечто новое, то, чего прежде не было, до того момента, как я уехала из дома. Появилось сейчас.

На бежевом покрывале его кровати лежала стопка глянцевых черно-белых фотографий большого размера (примерно А1, насколько я разбиралась в размерах, почти плакаты). Фотографии лежали очень аккуратно, без рамок, одна на другой, заботливо сложенные в стопку. Кто с таким вниманием мог сложить эти фотографии, как ни он сам?

Это лишнее доказательство его вранья (никуда не уезжал, не было никакого Нью-Йорка) резануло меня остро заточенным ножом. Я медленно прошлась по всей комнате (по местам, которые уже знала прежде, то есть обыскивала), посмотреть, что еще изменилось. Но больше ничего не нашла.

Снимки были единственным новым, что появилось в комнате. Еще исчез ноутбук. Планшета так и не было. Тайник был закрыт, как и раньше, и серебряная коробочка с вырезкой лежали в нем.

Я заглянула в ванную. Полотенце было сухим. Это означало, что он уехал давно. В ванне и душевой кабине не было ни капли воды. Исчезли так же зубная щетка, бритвенные принадлежности. А вот флакон его любимого парфюма оставался на месте, как гель для душа и шампунь.

Уехал или нет? Скорее всего, уехал. Одежды в шкафу не было ровным счетом половина. Значит, вернулся сюда и все-таки решил уехать. В Нью-Йорк? Или нет?

Я опустилась на кровать, взяла в руки первую из фотографий. Затем еще и еще. Эти фотографии, по всей видимости, были сделаны совсем недавно. От того, что было изображено на них, меня буквально ударило под дых.

Это были фотографии обнаженных женщин, совсем обнаженных, с той откровенностью, что некоторые строгие блюстители лицемерной морали могли бы усмотреть в них порнографию. В этих фотографиях все было открыто до предела и абсолютно обнажено. Я никогда прежде не видела такие откровенные эротические снимки Вирга Сафина. И то, что я увидела, в буквальном смысле слова выбило почву у меня из-под ног.

Сделаны они были в его привычной, уже ставшей визитной карточкой манере. Зернистая поверхность, завуалированный фон, некий флер таинственности, созданный исключительно игрой света и тени, резким, контрастным чередованием ясной четкости и вуальной размытости. С первого же взгляда на эти снимки можно было определить, что автор — Вирг Сафин. Они выворачивали наизнанку всю душу позирующей перед ним женщины. Они выворачивали наизнанку всю женскую душу. И эта душа была не моя.

Все фотографии были исключительно черно-белыми. В них использовалась двойная экспозиция — наложение кадров, ручная печать. Это был верх мастерства Вирга Сафина не только по техническому исполнению. Прекраснее этих снимков я не видела ничего в своей жизни.

Я просматривала все фотографии одну за одной, внимательно всматриваясь в каждую из них. Это были женщины в ожидании любви, женщины, которых камера Сафина подстерегла в самый нескромный момент — в момент эротических фантазий о встрече с любимым.

Обнаженные груди, перетянутые в кожу, бархат и шелк. Гладкие поверхности бедер до того уникальны, что их кожа казалась зеркальной. Желание любви в глазах, приоткрытые губы, из которых вырывался тихий сдавленный стон.

Модели не скрывали своих лиц. Все эти женщины были мне не знакомы. Ни одну из них я не видела ранее. Молодые и не очень, с длинными волосами и короткими стрижками, с порочными, дерзкими глазами опытных шлюх и стыдливыми взглядами зажатых и не уверенных в себе натур — все они раскрывались перед камерой Сафина с самой неожиданной стороны, представая в непривычном для них образе. Но этот образ выворачивал наизнанку всю их душу.

Я застыла, пораженная этим зрелищем. Я никогда не думала, что женщину можно так снимать. На снимках Сафина все женщины представали неземными богинями любви. Камера Сафина словно подчеркивала, утверждала, заставляла верить: нет ничего прекраснее женщины в любви! Любящая женщина прекрасна. По моим жилам струился раскаленный поток горячей крови, я буквально захлебывалась болью.

Почему Сафин никогда не снимал меня так, как снимал их? Более того, почему никогда не предлагал так снимать? Я страшно ревновала ко всем этим женщинам, обнажавшим не только тело, но и душу перед его камерой. Я подозревала, что так раскрыты и возбуждены они для него. Вполне можно было представить, что такие съемки заканчивались сексом. И от этого я испытывала безумную боль.

Внезапно одна из фотографий привлекла мое внимание. Девушка на ней повторялась в эротических снимках Сафина несколько раз. Молодая, не старше 20, длинные темные волосы, простоватое, но одновременно хищное лицо. Именно ее лицо показалось мне знакомым, — определенно, я где-то ее видела. Но где, и когда?

Еще снимки с этой девушкой отличала необычная экспозиция, которая поразила меня так же неприятно, как ощущение знакомства. Главным эротическим предметом, сексуальной игрушкой девушки был… персик. Сафин снимал ее с этим персиком необычайно провокационно. Полуразмытыми очертаниями было отчетливо видно ее лицо. Хотя так никак не могло быть, судя по всем законам физики и оптики. Ее лицо никак не могло плакать над ней в невесомости, если голова была задрана вверх. Но Сафин сделал это каким-то невообразимым образом, и это было именно так.

Эта фотография, несмотря на всю ее провокационность, была настоящим произведением искусства, и я очень сомневалась, что кто-то сможет ее повторить.