Чужая кожа

Бежевые обои на стенах дарили ощущение света. Даже солнце здесь выглядело иначе. Россыпью мелких драгоценных камней оно скользило вниз по стене. Я попыталась поймать его ладонью, но эта драгоценность была фальшивой и исчезла от соприкосновения с моей кожей. Все становилось другим, таким, как не было никогда.

Эта спальня могла подарить удивительное ощущение уюта и покоя в любой другой момент, в любой другой день, но только не сейчас. Я удобнее умостилась в кровати, обхватив руками колени, и задумалась о ситуации, в которой я оказалась.





* * *


В дом Сафина мы приехали утром. Уже достаточно поздним утром. Мы ехали долго, так как попали в пробки — начался час пик.

— Теперь ты понимаешь, почему я предпочитаю находиться в квартире-офисе в центре, и очень редко бываю дома, — сказал по дороге Сафин, нервно сжимая руль, как будто руль был в чем-то виноват, — ездить каждый день такое расстояние — настоящая мука. Но ты будешь жить в доме.

— Почему? — не выдержала я.

— Чем меньше людей будет знать о тебе, тем лучше. Я не готов сейчас это обсуждать.

Мне оставалось только тяжело вздохнуть. Кто сказал, что любовь должна приносить счастье и радость? Моя любовь пока приносила только мучительный труд — тягостную работу над собой.

— В моем доме постоянно находятся несколько охранников и домработница, — сказал Сафин, когда мы остановились возле ворот, — с охранниками ты не будешь контактировать. Хочешь уйти — уходишь, хочешь вернуться — возвращаешься, и ни единого слова. Если захочешь поехать в город, тебя отвезет Николай. С домработницей никаких проблем не будет. Она приучена помалкивать, и не станет часто попадаться тебе на глаза. Жить будешь в гостевой спальне напротив моей. Конечно, ты понимаешь, что никого из своих друзей ты не можешь пригласить в мой дом, но, как я знаю, у тебя нет друзей. Собственно — все.

— А ты? — вырвалось у меня.

— А что я? Я буду приезжать, — он удивленно посмотрел мне в глаза.

— Я думала, мы будем жить вместе.

— А жить в одном доме — по-твоему, отдельно? Если ты имела в виду в одной спальне, то я не привык ни с кем спать, извини.

Мне захотелось ответить какой-то колкостью, например, о том, что со мной он уже спал в буквальном смысле слова, но не хотелось портить себе настроение в такое замечательное утро. Мы вошли в дом.

Дверь моей спальни находилась как раз напротив его двери, и я облегченно вздохнула: все-таки не так далеко. Быть ближе — уже мое дело. Сама же спальня оказалась чудесной: уютная кровать, бежевые обои, роскошная ванная, окна, выходящие в сад… О лучшем нельзя и мечтать!

Вирг Сафин опустил мою сумку на пол, затем из пустого шкафа достал огромный бумажный пакет.

— Я планировал перевезти тебя еще несколько дней назад, но не знаю, какую косметику ты любишь. Поэтому вот купил все, что подвернулось под руку. Ты уже сама разберешь.

Сафин положил пакет на кровать.

— А теперь извини, мне пора бежать. Я и так страшно с тобой задержался. Не провожай. Утром я приеду. Пока.

И стремительно исчез из комнаты — так быстро, что я физически не успела ничего сказать. Мне оставалось только осматриваться, и я вывалила содержимое пакета на кровать.

Бог мой! Я никогда в своей жизни не пользовалась косметикой таких дорогих фирм! Здесь был весь ассортимент дорогущего магазина — все, что душе угодно: «Ланком», «Диор», «Шосейдо», «Живанши», «Герлен»… Кремы, помады, пудры, тени, тушь для ресниц, духи, гели для душа, кремы для лица и для тела, всевозможные тоники и скрабы, и даже такие элементы декоративной косметики, в которых я пока не умела разбираться, например, фиксатор — закрепитель макияжа. Это был невероятно царский подарок! Стыдно признаться, но он наполнил меня таким невероятным счастьем, от которого стало даже больно внутри. Что еще нужно женщине, кроме целого «ведра» дорогущей косметики?! Такого набора вполне достаточно, чтобы поднять ее на небеса!

Бежевые обои моей комнаты вдруг показались мне стенами неземного рая. И я очень долго, с наслаждением, плавала в своих небесах.

Оттуда меня спустил стук в дверь, а затем женский голос, который интересовался, что мне приготовить, если я проголодалась. На самом деле я ничего не ела с утра, а уже было два часа дня! Я почувствовала, что очень проголодалась, и открыла дверь.

Домработницу звали Вера. Полная женщина лет пятидесяти, с добродушным, сияющим лицом. Она предложила мне спуститься на кухню, но я не собиралась упускать момент.

— Может, вы покажете мне, что находится дальше, по коридору? — я ослепила ее самой сияющей улыбкой, но это почему-то не помогло.

— Шо вы, не можна, хозяин дуже розгнивается, — женщина побледнела, и словно чего-то испугалась.

— Да он и не узнает. Его же нет. А мы быстро. Все-таки мне здесь жить.

— Ну… Если швыденько…

Мы пошли вдоль коридора.

— Спальня хозяина. Цей его кабинет. Но он им почти не пользуется. Еще одна спальня, в которой хозяин иногда ночует, если в студии засидится допоздна. Напротив — две гостевые, они пустуют почти всегда так же, как его кабинет. А вот здесь…

Мы остановились перед настоящей бронированной дверью, неожиданно появившейся в конце коридора. Дверь никак не вписывалась в окружающую обстановку и портила все впечатление. Черный металл угрожающе блестел в свете тусклой белесой лампы коридора. Я не заметила эту дверь, когда была в доме Сафина в первый раз.

— Это вход в башню. Туда, наверх, нельзя. Никому заходить нельзя. У меня и ключа нет.

— А что там, в башне?

— Студия. Студия хозяина. Место его работы, и он не пускает туда никого и никогда.

— А вот эта дверь? — я обратила внимание на дверь справа, почти вплотную примыкающую к бронированной и точно так же отличающуюся по внешнему виду от всех остальных дверей.


— Это… это личная комната хозяина, — женщина вдруг занервничала и неожиданно для меня покраснела, — он туда заходит только сам.

Мне все было понятно. Два запретных места Вирга Сафина. Я поклялась самой себе обязательно туда попасть. Это меня несколько успокоило, и я согласилась спуститься вниз, на кухню, чтобы пообедать, чем совершенно успокоила бедную женщину.

Мне накрыли стол в столовой рядом с кухней. Вера принесла разогретый мясной пирог с зеленым салатом и апельсиновым соком. И без преувеличения могу сказать, что вкуснее этого пирога я не ела ничего в своей жизни!





* * *


Я услышала шаги на лестнице. Стоило ему войти в дом, как мое сердце забилось быстрее. Оно чуть не выскочило из груди, когда он открыл дверь моей комнаты. Было чуть больше восьми вечера — непривычно рано для Вирга Сафина.

— Мара, ты здесь? Почему ты сидишь в темноте?

Я резко поднялась с кровати. Полы длинного черного пальто взметнулись вверх, как юбка танцующей цыганки. Это было пальто из гардероба Вирга Сафина, которое я взяла в его комнате. Оно было большим на меня и каким-то несуразным. Я специально надела его, готовясь к этому вечеру. Под пальто больше ничего не было.

Тонкий лучик свечи в глубинах стола дрожал на темных стенах фантастической мозаикой. Это были самые дьявольские картины из всех, которые мне доводилось видеть. Комната тонула в темноте, с которой в одно целое сливалось мое пальто.

От резкого движения мои волосы взлохматились, непослушной волной рассыпались по плечам и отразились в глазах Вирга Сафина огненными, рыжеватыми бликами.

Я касалась его тела, стояла совсем близко, вплотную, властно прижимая ладонь к его губам, — молчи.

— Что ты… — глаза Сафина стали вдруг огромными, как бусины, и такими же плотными, как окружающая нас ночь.

Достав из кармана пальто шарф и завязав ему рот его же собственным шелковым шарфом, я повлекла его за собой.

Я толкнула его так неожиданно, что он упал на кровать. Я оседлала его сверху, не снимая пальто, впиваясь в губы тем самым поцелуем, которым он целовал меня. Он задохнулся от жаркой волны, охватившей все его тело. Кончиками своих пальцев я чувствовала эту волнительную дрожь, волну почти болезненной лихорадки, разгорячившую его кровь. Он застонал, простонав мое имя. Я оторвалась от его губ. Он продолжал стонать, когда я то припадала к его губам, то резко отступала.

Стащив с него куртку, а затем и свитер, кончиками пальцев я прикоснулась к его обнаженной груди, немного отодвинув медальон. Опускаясь вниз, я мягко целовала его грудь расслабленными губами, лаская языком и чувствуя, как его тело становится невероятно горячим. Меня же уже давно охватил огонь страсти.

Я нежно целовала его, долго, а потом вдруг резко прикусила зубами за сосок груди, намеренно причиняя боль. Он вскрикнул, тело его пронзила дрожь, но тут же расслабился, когда я снова приникла к соску его груди, нежно лаская языком и губами. В тот момент, когда он совершенно не был готов, я вновь прикусила, еще сильней, причиняя боль не только соску, но и захватывая вокруг кожу.

В этот раз вскрик его был сильней, а стон пронзительнее, и сладкая судорога переходящей в наслаждение боли все возрастала на моих глазах. Я делала так несколько раз, чередуя поцелуи и боль, до тех пор, пока он не взмолился о пощаде, простонав, что я буквально свожу его с ума. Но я не хотела останавливаться.

Подтянув его тело немного вперед, я крепко привязала его руки к столбикам кровати двумя шарфами, которые я предусмотрительно позаимствовала из его гардероба. Удивленный, он пытался протестовать, но его голос был полон восхитительного волнения, служившим для меня лучшей наградой.

Я распахнула пальто, отбросив его на пол, и быстро опустилась сверху, крепко сжимая его бедрами, одним точным движением направив его в себя. Это было такое блаженство, что я закатила глаза, не сдерживая стоны.

Двигаясь очень быстро, я то подскакивала, то поднималась, то замедляла движения, дабы растянуть эту сладостную муку, или, наоборот, двигалась быстро, чтобы вобрать его в себя как можно глубже с той жадностью, которая способна подарить высшее наслаждение. Я буквально насиловала его плоть, заставляя заполнять мои бедра, почти распухшие от долгого предвкушения.

Сладость, яркое приближение мощного взрыва, судороги, сотрясающие мои бедра, горящее в огне тело — все это отчетливее приближалось, и пламя, ставшее ослепительно белым ядерным взрывом, взорвалось с такой силой, что я почти перестала дышать, исчезая в взрывных волнах самого невероятного на земле ощущения.

Обессиленные, мы лежали, крепко обнявшись (когда я развязала его руки и сняла повязку с глаз), не в силах двигаться и говорить от пережитого, и все еще опустошенные этим ядерным взрывом, разорвавшим наши тела.

Он судорожно вздохнул, зарылся в мои волосы, прижимая меня к себе так крепко, что мне стало больно от сильных его объятий.

— Мара… О Мара… Я схожу с ума… Я схожу от тебя с ума, правда. Где ты этому научилась?

— У тебя, — голос мой звучал тихо — слишком много было потрачено сил.

— Это правда было невероятно. Мне очень понравилось.

— Я рада. Я хотела доставить тебе наслаждение и себе тоже.

— Ты доставила. И я очень рад, что ты правильно поняла мои слова. Ты ведь играла, правда?

— Нет, — серьезно, внимательно я взглянула в его лицо, — нет, я не играла.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что я так много чувствую по отношению к тебе.

— Я не могу причинить тебе боль. Я понял это, и это меня пугает.

— Почему пугает?

— Пока я не могу тебе объяснить. Позже поймешь. Я хочу только сказать, что испытываю к тебе намного больше, чем ты ко мне.

— Откуда ты знаешь?

— Просто поверь — и все. Я готов сделать для тебя многое. Но пока еще не совсем готов говорить.