Что, если мы утонем

Достаточно, чтобы сдать зачет, но недостаточно для реализации плана, с которым я приехала сюда несколько месяцев назад.





Глава 30




Едва самолет с заметным толчком коснулся взлетно-посадочной полосы в аэропорту Торонто Пирсон, я выдохнула, тут же осознав, что даже не заметила, что у меня перехватило дыхание. Впервые за четыре месяца я возвращалась домой.

Пока самолет катился к гейту, у меня скрутило желудок. Я рассеянно смотрела в окно. Серое на сером – грязный снег и мрачное небо – удивительно подходили под мое настроение. Гнусавый голос бортпроводника доносился до меня будто сквозь вату.

– Дамы и господа, добро пожаловать в Торонто. От лица авиакомпании «Эйр Канада» я благодарю вас за доверие и желаю хорошо провести праздники. Всем пассажирам стыковочных рейсов мы желаем счастливого пути и…

Ремни безопасности начали щелкать еще до того, как самолет подъехал к гейту. Все вокруг меня уже готовы были сорваться с места. Людям не терпелось увидеть свои семьи и насладиться рождественскими днями – самым прекрасным временем в году. А меня словно парализовало, и будь у меня возможность остаться в кресле и прямиком вылететь обратно в Ванкувер, я бы без сомнений ею воспользовалась.

Я презирала себя за эти мысли, но ничего не могла с собой поделать, все мое нутро отчаянно сопротивлялось даже тому, чтобы просто выйти из самолета.

А ведь могло быть так хорошо. Приехать на Рождество к семье. Обнять родных в зале ожидания аэропорта и вместе поехать домой. А теперь мне становилось дурно, едва я начинала думать о предстоящих выходных. В праздничные дни горе ощущалось сильнее. Глубже. С тех пор, как мы остались втроем, это было уже не Рождество. Не было больше того, с кем можно праздничным утром с хохотом сбегать по лестнице к наряженной елке и толкаться, чтобы первым открыть подарки.

Я ощущала тяжелый ком беспокойства и страха в желудке, и он нарастал с каждым шагом в сторону зала ожидания.

За стеклянными раздвижными дверями стояли десятки людей. Повсюду приветственные таблички и воздушные шарики. Людские взгляды скользили по мне, но не останавливались, а я в это время сканировала взглядом встречающих. Внезапно перед глазами встала картина возможной встречи.

Остин. Утепленная джинсовка с мехом, сияющие глаза, и эта его улыбка, всегда слегка наигранно-непринужденная, но, когда он смотрел на меня, в этой улыбке была видна настоящая гордость. При встрече он бы меня обнял, а потом мы бы сели в старый «Рендж Ровер», на котором оба учились водить, и поехали к маме с папой. Остин рассказал бы мне о своем семестре на медицинском факультете, а я ему – про семестр там, где училась бы я, оставь он мне выбор.

Если бы… Опять это вечное «А что, если бы?..». В такие дни мне казалось, что это будет преследовать меня вечно.

– Милая, мы тут!

Я вздрогнула, услышав его голос. Сперва мне показалось, что ко мне приближается Остин, но потом мой мозг все осознал и к глазам подступили слезы. Иногда их с папой принимали за братьев, так они были похожи, хотя Остин и не был папиным кровным сыном.

Сильные руки притянули меня к себе. Запах и теплые прикосновения папы были очень знакомыми. Если крепко закрыть глаза, то передо мной стоял Остин.

– Привет, доченька, – с этими словами папа погладил меня по голове. Я освободилась из его объятий, и он чмокнул меня в лоб. В папиных голубых глазах стояли слезы, но его улыбка излучала счастье. Вид его радости добил меня окончательно.

– Хорошо добралась?

Я кивнула. Мои слова сопровождались тихим всхлипыванием, и я ничего не могла с этим поделать.

– Прости, что раньше не приезжала домой.

Папа крепче прижал меня к себе и прошептал:

– Чщщ… Ты дома, милая…

Он ненадолго замолчал, чтобы дать мне успокоиться и продолжил:

– …и только это сейчас имеет значение.





* * *


В доме стояла тишина, родители уже давно спали, а я не могла уснуть и перестать думать. Ветер свистел за окном моей комнаты под мансардой, в темной ночи кружили снежинки. Под одеялом было очень тепло и уютно, но я не могла закрыть глаза на то, что в комнате по другую сторону лестницы больше никто не жил. Сначала мы решили ничего не трогать в комнате Остина, но с годами она превратилась в неприятный гибрид гладильной, рабочего кабинета и гостевой спальни.

Так странно, что можно чувствовать себя чужим там, где когда-то был твой дом. И что его сможет заменить один человек, даже если раньше казалось, что быстро это не произойдет.

Сэм… Интересно, что он сейчас делает? Утром он тоже выдвинулся навестить своих родителей. И если бы не Рождество, то я бы всерьез подумывала снова к нему присоединиться. Я так сильно по нему скучала, просто до боли. Потому что он единственный человек, который испытывал то же, что и я.

Я вздохнула.

Уже несколько недель у меня в голове крутилась мысль поделиться с мамой и папой тем, что он рассказал мне о той ночи. А вдруг они об этом знали? А вдруг они специально умолчали об этом? А вдруг они обо всем и понятия не имели? Честно говоря, я не хотела верить ни во что из этого.

Я правда не знала, что делаю, откидывая одеяло и вставая с кровати. Возможно, это глупо. Но вероятнее всего, это единственный шанс узнать, что творилось у Остина в голове.

Я знала, что он исписал своими мыслями целые книги, а еще я знала, что родители их не выбросили. После смерти Остина у меня не хватало духу ни смотреть старые фотографии, ни читать дневники. Было больно. Но сегодня ночью мне придется вытерпеть эту боль.


Мама и папа хранили сундук с памятными вещицами на нашем крошечном чердаке. После смерти Остина этим вещам не нашлось места в доме, который теперь держался, прежде всего, на вытеснении воспоминаний и забвении.

Мне был знаком каждый уголок этого дома, и я ориентировалась по нему даже в темноте. Я как можно тише прокралась по коридору и нащупала дверцу люка, ведущего на чердак. Аккуратно достала выдвижную лестницу. Гладкие металлические перекладины холодили мне пятки, пока я поднималась. Наверху я вдохнула затхлый чердачный воздух, а в свете фонарика телефона начали танцевать пылинки. Я не была тут целую вечность.

Сундук с воспоминаниями стоял в самом углу, и чем ближе я к нему подходила, тем чаще билось сердце. Он не был покрыт пылью, и этот факт меня почему-то успокоил. Крышка сундука открылась с невыносимым скрипом.

Скрестив по-турецки ноги, я устроилась перед сундуком и на секунду остановилась. Все хорошо. Я к этому готова. Готова к тому, чтобы узнать мысли Остина. Даже если они будут сильно отличаться от того, во что я всегда верила. Я должна узнать правду.

Открыв сундук, я увидела стопку ежедневников. Я взяла верхний дневник из стопки и на секунду прикрыла глаза. Кончиками пальцев провела по гладкой обложке. Мысль о том, что он бесчисленное количество раз делал то же самое, была прекрасной и пугающей одновременно. Я провела большим пальцем по корешку и сделала глубокий вдох. А потом открыла дневник на случайной странице.





Глава 31




У меня сжалось сердце, едва я открыла дневник. Страницы шли волнами, настолько плотно они были исписаны. Черные чернила, мрачные тона. Нацарапанный хаос, жирные линии, чуть ли не агрессивные штрихи. Поля страниц изрисованы странными рисунками. Я листала ежедневник. Все быстрее и быстрее. Эти рисунки были повсюду. И тогда я приступила к чтению.



Почему я ни в чем не вижу смысла, хотя все идеально?

Когда уже, наконец, появится то, что заполнит пустоту?



При виде черных спиралей вокруг слов внутри у меня все напряглось. Эти спирали были похожи на торнадо. Прямо как у него в голове. Темнота, которую он никому не показывал.



Не все дни плохие, я часто бываю счастлив и осознаю свои привилегии. Но почему этого недостаточно? Хуже всего то, что я не уверен, что это закончится, когда я добьюсь всех своих целей. Может, тогда это только начнется по-настоящему. Может, пустота поглотит все целиком. И заодно меня, если у меня больше не останется, о чем мечтать.



Я поняла, что плачу, лишь когда слезы начали капать на страницы и размывать чернила. Чем дольше я читала, тем более наивной я себя ощущала. А теперь в одночасье мне все стало ясно. Все более путаные предложения, хаотичные наброски и отвратительные гримасы. И как я не увидела то, что Остин с собой творил?

Я понимаю, что это отрава, а не решение проблем.

Но сейчас это единственное, что у меня есть.



Я никогда не хотел быть таким. Я хотел быть гребаным образцом для подражания. Для Лори. У нее перед глазами должен быть кто-то сильный. А не такой трус, как я. Но с пустой головой жить гораздо легче, хотя после пары часов кайфа я себя неделями ненавижу.



Страницы плыли перед глазами, записей становилось все меньше. Я не хотела увидеть последнюю страницу. Его последние мысли. Все, что мне от него останется. А что, если в них не будет смысла? Я перевернула страницу.



Все, я завязываю. Это последний раз. Я попрошу о помощи, потом начнется учеба и все будет хорошо. Я справлюсь. У меня нет зависимости, все под контролем. Я смогу бросить. Ради мамы, папы и Лори. Я им расскажу, они помогут, и все будет хорошо. Смысл вернется. Наверное. Пусть я и боюсь не справиться.

Но я как-нибудь справлюсь.



Я перевернула страницу. И еще одну. И еще, и еще, и еще. Я всхлипнула. Больше ничего. Это были его последние слова.

Не знаю, как долго я сидела, уставившись на раскрытую книгу в руках. Потрясенная, объятая ужасом и полная раскаяния. Пока меня окончательно не настигло горькое осознание того, что в итоге Сэм знал моего брата лучше, чем я сама.





* * *


Рождество прошло так же быстро, как и наступило, и у меня появилось ощущение, что его и не было. Праздники пронеслись мимо меня, как фильм перед глазами. Ужин с родителями, бабушкой и дедушкой, пустой стул рядом со мной, где раньше сидел Остин. Рождественская служба в церкви и колядки, приятная сонливость, охватившая нас после еды во время просмотра «Чуда на 34-й улице», догорающие угольки в камине.

Распаковка подарков на следующее утро прошла без былого воодушевления. Мы просто обменялись подарками во время бранча, как будто так было всегда.

Никто не говорил об Остине, но я о нем думала. Мама иногда выходила из комнаты, чтобы тихо поплакать в одиночку. Папа улыбался и разряжал напряженные моменты добрыми шутками. Но все равно Остин был с нами. Во всех традициях, в каждом уголке этого дома, и от этого становилось очень больно. Эта боль ощущалась буквально физически. Конечно, с годами она ослабевала, а в какие-то моменты мне начинало казаться, что когда-нибудь она уйдет насовсем.