Честь снайпера
Часть 25 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Согласно сталинскому приказу номер 270 родственники дезертиров и изменников несли ответственность за совершенные ими проступки. Мила мысленно презрительно фыркнула, поскольку из ее близких родственников в живых не осталось никого.
Через несколько часов она, ухватившись за скобу, взобралась на броню Т-34 (командир танка, светловолосый парень лет двадцати, чем-то напомнил ей брата Гришу). Взревев двигателем, танк в предрассветных сумерках выехал из деревни в окружении легиона своих братьев, выстраивающихся в огромный клин, растянувшийся, покуда хватало глаз, и вся эта армада двинулась навстречу немецким орудиям, навстречу другой танковой армии. Бронированные чудовища, чуть задрав стволы пушек, подобно стаду динозавров мчались вперед, взбирались по склону холма, без остановки форсировали на полной скорости ручьи, ломали деревья, изрыгая черный дым и взметая гусеницами комки земли.
Танки выехали на обширное поле, накрытое куполом неба. Вокруг простиралась плоская равнина. Это сражение, начисто лишенное каких-либо отвлекающих факторов, превратилось в квинтэссенцию: ровная плоскость равнины, уходящая до самого горизонта, голубая арка, покрытая большими кучевыми облаками, крошечные люди и машины в мире, который мог быть сотворен лишь каким-то безумным гением. Танки мчались вперед.
Все чувства Милы заполнились запахом выхлопного дыма и солярки, грубой тряской подвески танка, принимающей на себя все неровности почвы, пронзительным свистом пролетающих над головой снарядов, частым грохотом взрывов. Шедший рядом танк получил попадание и через мгновение исчез в ослепительной вспышке пламени. Земля вокруг содрогнулась, и повсюду разлетелись раскаленные осколки, кромсающие все на своем пути. Мила судорожно прижалась к броне, стараясь удержаться верхом на чудовище, однако сделать это было непросто. Другой снайпер, сидевший с противоположной стороны, сорвался с танка, словно проваливаясь в море перепаханной гусеницами равнины, и больше Мила его уже не видела.
Танки мчались навстречу огненной буре, в безбрежном океане оглушительного шума, в который каждый двигатель, каждый снаряд, каждая ветвь, раздавленная гусеницей, добавляли свои призвуки, и весь этот гул давил на чувства Милы с такой мощью, что в конце концов она просто онемела.
И тут она увидела их, примерно в километре впереди. Маленькие, с виду совершенно безобидные. Танки 2-го танкового корпуса СС, все три дивизии: «Мертвая голова», «Рейх» и «Лейбштандарт Адольфа Гитлера». На таком расстоянии они казались черными коробочками, которые вздымались и опускались в такт рельефу местности.
Сблизившись, немецкие танки остановились и открыли огонь. Тактика их действий была простой, до нее додумался бы и ребенок. Немецкие танки имели более толстую броню, их орудия были мощнее. Следовательно, расстояние было для немцев союзником. Если бы все определялось только стрельбой, исход дела решило бы мастерство немецких наводчиков. Танкам 5-й гвардейской танковой армии требовалось сблизиться с противником, проникнуть в его боевые порядки, чтобы бить немецким танкам в борт и в корму, и только тогда легкие 76-мм снаряды смогут пробить броню. За этот бросок вперед приходилось платить кровью. Лишь шестьдесят процентов советских танков доберется до цели, остальные сорок застынут на полпути, объятые пламенем, раздавленные кинетической энергией 88-мм снарядов, даже на излете сохраняющих убийственную мощь. Но другого пути не было. Значит, будет так. Советские танкисты заплатят эту цену. Кому выпадет роковой жребий?
Повсюду вокруг вспыхивали танки. Одни, получив прямое попадание 88-мм снаряда, просто испарялись, и когда дым рассеивался, казалось, что их вообще не существовало. Но в этой накатывающейся непреодолимой волной массе бронированных машин смерть принимала разные обличья. Подбитая «тридцатьчетверка» застывала на месте, уронив ствол пушки, языки пламени принимались лизать броню, и вдруг словно распускался огненный цветок, пожирая все вокруг. Но бывало, танк не загорался, а просто отбрасывал перебитую гусеницу и с бессильным ревом кружился на месте, все глубже зарываясь оголенными катками в землю.
Танк, на котором сидела Петрова, трясло так сильно, что она не могла отчетливо разглядеть происходящее вокруг. Глаза у нее слезились от пыли, все мысли были сосредоточены только на том, как удержаться за стальную скобу и не сорваться с брони, голова гудела от постоянной тряски, от удушливого запаха дизельных выхлопов, пороховых газов и зловония паленой плоти. Образы мелькали перед ней и исчезали, словно она сидела в кинотеатре, где аппарат, закрепленный на спине обезумевшей лошади, проецировал изображение на стены и потолок. Объятые пламенем люди. Ослепительные молнии взрывов. Отдача при выстреле собственного танка. Давление ударной волны. Далекие вспышки выстрелов, вырывающиеся из дул 88-мм орудий «Тигров», дождь из земли и мелких камешков, жалящих кожу болезненными уколами, – все это напоминало ад в представлении Достоевского.
И вдруг все разом исчезло, поскольку танк, на котором ехала Мила, вместе с десятками других советских танков спустился в низину и на какое-то время исчез из поля зрения немецких наводчиков. Это показалось кратковременным возвращением в рай: почва стала ровной, тряска почти прекратилась. Танки неслись через пшеничное поле, и Мила, оглянувшись, увидела длинные шрамы, оставленные бронированными машинами в сплошном ковре колосящихся злаков, тех самых, в которые ее отец вложил всю свою жизнь и за чье спасение он умер.
«Я тебя не подведу, папа, – подумала Мила. – Я буду такой же храброй, как и ты. Я спасу пшеницу».
В это мгновение танки взобрались на гребень, минутное затишье закончилось, и вокруг снова разразилась кровавая буря. Немецкие танки были совсем рядом. Миле уже приходилось видеть их, осторожно ползущих по улицам разрушенного Сталинграда, но только не в таком огромном количестве. Бездушно угловатые, беспощадно точные, своими силуэтами они напоминали тевтонских рыцарей. Немцы не знали страха; они подчинялись лишь чистому, спокойному, неумолимому боевому мастерству. Их наводчики спокойно целились в приблизившиеся советские танки, и даже когда стало очевидно, что уцелевших нападающих достаточно, чтобы вклиниться в их боевые порядки и превратить сражение в беспорядочную карусель, немецкие наводчики просто опустили дула орудий, провожая цели, и продолжили стрелять.
Две бронированных массы схлестнулись.
Теперь каждый танк воевал за себя, подобно боевым кораблям в старые времена. Тяжелые машины маневрировали на полной скорости, стремясь занять выгодную позицию, в то же время не обнажив свои слабо бронированные части, выбирая момент для нанесения удара. Это было самое настоящее Трафальгарское сражение на суше. Маленькие проворные русские танки дергались из стороны в сторону, резко меняли направление движения, замирали на месте и устремлялись вперед, высматривая, как бы зайти в бок или в тыл медлительным «Тиграм», которые, хоть и были неповоротливыми, имели более опытных наводчиков, практически неизменно поражавших цель.
Мила оказалась в бурлящем котле, среди сплошного огненного вала близких разрывов. Она не представляла себе, как сделать прицельный выстрел. В какой-то момент танк, на котором она сидела, резко остановился, едва не сбросив ее с себя, и раздался механический скрежет – это двадцатилетний командир повернул башню. В ста метрах впереди из клочьев дыма, затянувшего поле боя, появился «Тигр», выползая из-за горящего остова другого «Тигра», и парень, похожий на Гришу, выстрелил. Мила ощутила, как танк вздрогнул, выбрасывая снаряд, увидела, как снаряд попал в угловатый борт с нарисованным крестом и разорвался, выбросив в воздух каскад искр. Однако немец нисколько не смутился, его башня повернулась на несколько градусов, и он выстрелил, вздымая вырвавшимися из дульного тормоза выхлопными газами облачко земли. Через какую-то долю секунды мощный удар швырнул Петрову, легкую словно пушинку, хрупкую словно воробышек, высоко в воздух. Она тяжело рухнула на землю, чувствуя, как сознание расщепляется на отдельные тонкие слои. Перед глазами заплясали звезды, пронеслись кометы. Она осталась одна на поле боя, чувствуя себя совершенно беззащитной в окружении беснующихся чудовищ, но через мгновение опомнилась и поспешила укрыться под остовом подбитого танка, настолько обгоревшего и искореженного, что его принадлежность уже не поддавалась определению. Присев на корточки, Мила оглянулась на танк, доставивший ее сюда, увидела, что он завалился набок, из люка вырывается дым, башню лижут языки пламени. Никто из экипажа не выбрался из танка, и не видно было снайперов, ехавших на его броне.
Сняв винтовку с плеча, Мила поднялась, нашла позицию для стрельбы и стала высматривать цели. Вскоре краем глаза она заметила какое-то движение и, повернувшись, увидела «Тигр», медленно ползущий через высокую пшеницу. Танк был подбит, и его обволакивала клубящаяся пыль. Наконец он остановился, пыль улеглась, и Мила увидела, что у него перебита снарядом гусеница. Вращающийся ведущий каток стащил длинную стальную ленту на землю, и «Тигр» застыл неподвижно. В крыше башни открылся люк, и Мила приготовилась, дожидаясь, когда из него высунется танкист, чтобы навести на него перекрестие прицела. Как только танкист появился, она сразила его наповал плавным движением указательного пальца правой руки. Голова танкиста дернулась от удара пули, тело обмякло, и он сполз обратно в башню. В этот момент в месте стыка башни и корпуса сверкнула ослепительная искра, и через считанные мгновения из всех щелей танка повалил дым, подобно вытекающей крови. «Тигр» превратился в пылающую преисподнюю, а убитый танкист своим телом закрыл остальным выход к спасению.
Мила оторвалась от окуляра прицела, стараясь скорее забыть этот образ, и, дав глазам освоиться после яркого пламени, обвела взглядом поле боя. Повсюду стояли подбитые танки, объятые пламенем, вверх поднимались столбы дыма, затянувшего небо сплошной черной пеленой, предвещающей конец света. Воздух был заполнен звуками – криками, грохотом разрывов, скрежетом стали, и волны горячего воздуха накатывались Миле в лицо, обжигая глаза. Парящий на ветру пепел оставлял черные пятна, попадая на кожу.
Из мглы показался еще один танк, за которым уже тянулся шлейф дыма. Как знать, какой ад бушевал у него в чреве? Мила прижала приклад к плечу, навела винтовку на башню – расстояние небольшое, всего каких-нибудь двести метров, – и поймала себя на том, что не может нажать на спусковой крючок. Из люка выбрался объятый пламенем танкист. Перекатившись по башне, он сполз на решетку радиатора, брыкаясь, размахивая руками, корчась в предсмертной агонии. Мила убила его одним выстрелом. Появился второй горящий танкист, и она сразила его еще до того, как он вылез из танка.
Совершив грех, которому не было прощения, Мила уже не могла остановиться. Видимость на поле боя настолько ухудшилась, что различить танкистов, выбравшихся из подбитых машин, было очень нелегко, и все же разглядеть объятых пламенем людей, пляшущих в облаках дыма и пыли, не составляло труда. Мила принялась убивать их всех подряд, без разбора. Для нее не имело значения, кто это, немец или русский.
Одного танкиста она сразила на расстоянии пятисот метров, взяв прицел на полкорпуса выше, другого завалила на пятидесяти метрах, прострелив его насквозь, когда он выпрыгнул из полугусеничного бронетранспортера, превратившегося в погребальный костер. Мила целилась не в людей, а в языки пламени, ибо различить человека под одеянием из огненного сияния было практически невозможно. Русский, немец, крестьянин, аристократ, кто мог это сказать? Их безумные конвульсии были наполнены страданиями, и Мила, не в силах это вынести, прерывала их мучения.
Это превратилось в своеобразный ритуал. Как только кончались патроны, Мила вставляла новую обойму, загоняя в магазин еще пять патронов, после чего отбрасывала пустую обойму и, дослав затвор вперед, опускала винтовку на натянутый ремень. В окуляр оптического прицела она видела апофеоз смерти, поставленной на поток, но к этому времени слух ее уже отключился и для нее все превратилось в немое кино. Один и тот же десятиметровый ролик пленки, закрученный в бесконечную петлю: пылающий человек, дергающийся в спазмах энергии, пожирающей его плоть, прибытие избавительного посланника, и обмякшее тело падает на землю, продолжая гореть. Передернуть затвор и снова искать цель. Всего Мила в тот день убила больше пятидесяти человек, и из них лишь первый не был объят пламенем.
Бой закончился к пяти часам вечера. Немногие уцелевшие танки отползли к своим позициям зализывать раны. Не вызывало сомнений, что хотя потери русских были гораздо больше, им удалось остановить немецкое наступление. Больше того, теперь стало ясно, что война, по сути дела, закончилась. Оставалось только пройти еще какую-то тысячу километров, и хотя задача эта будет невероятно сложной и унесет миллионы жизней, гитлеровское вторжение в Советский Союз закончилось с разгромом 2-го танкового корпуса СС. Германские войска больше никогда не смогут перейти в наступление.
Если Мила и понимала это, ей было все равно. Она бесконечно устала, и ее мучило чувство стыда. Она не испытывала никакого торжества. Вокруг нее простиралась безжизненная равнина, заставленная подбитыми танками, половина из которых еще продолжала гореть. Воздух был заполнен смрадом гари и крови, изредка то тут, то там с грохотом взрывался снаряд, до которого добирался огонь, но стрельба прекратилась. Все устали и больше не могли стрелять. Клонящееся к горизонту солнце прожигало висящую в воздухе мглу дыма и пепла, окрашивая поле под Прохоровкой в багрянец, словно подчеркивая обилие пролитой крови. Красным было все: серые немецкие танки, зеленые русские танки, золотистая пшеница, зеленые деревья, белая плоть – все окрасилось в алый цвет.
Достав фляжку, Мила отвинтила крышку и приложила горлышко ко рту. Поток теплой воды смыл пленку пепла, покрывшего ей губы. Откинув капюшон, Мила тряхнула освобожденными волосами и огляделась вокруг.
«Запомни все это, Петрова», – приказала она самой себе. Бесконечное разрушение. До самого горизонта неподвижные стальные остовы и смерть. Сталинград посреди пшеничного поля, но без городских развалин, которые могли бы скрыть картину беспощадной бойни.
Рядом раздался свист, громкий и настойчивый, и Мила, очнувшись, вернулась с поля смерти под Курском к армейским сапогам, застывшим в полуметре от ее лица. Выругавшись вполголоса, эсэсовец выбил трубку о ствольную коробку автомата. Тлеющий табак просыпался на землю в считанных сантиметрах от Милы. Наконец сапоги шагнули вперед. Послышался оклик, обмен ругательствами на сербском языке, грубый хохот. Сапоги скрылись.
Приподняв голову, Мила широко раскрыла глаза.
Немецкий патруль скрылся в лесу.
Кто-то отозвал солдат – срочно.
Выждав еще полчаса, Мила наконец села на земле.
Сапоги. Она хорошо помнила сапоги. На поле под Курском лежали тысячи обгоревших трупов, черных, обугленных. Однако сапоги почти на всех оставались целыми, потому что по какой-то причине, хотя живая плоть воспламенялась, выделанная кожа не горела. Мила видела перед собой одни только сапоги мертвых.
Глава 35
Карпаты
Новая Яремча
Наши дни
После захода солнца в горах делать особенно нечего.
– Спокойной ночи, и желаю хорошенько отдохнуть, – сказал Свэггер. – Завтра мы поднимемся в горы, и я попробую понять, откуда стреляла Мила. Она должна была занять позицию на границе выжженной зоны, и я попытаюсь определить расстояние.
Он понимал, что Мила вынуждена была стрелять с дистанции больше пятисот метров. У нее не осталось выбора. Она не могла находиться в выжженной зоне, поскольку в этом случае она оказалась бы на открытом месте, у всех на виду. Но в пятистах метрах от моста, где уцелевшие деревья давали защиту, немцы поставили людей. Там затаились ребята в маскхалатах. Рядом ждали наготове проводники с собаками. Это была ловушка, и немцы не сомневались в том, что схватят Милу, как не сомневались и в том, что она обязательно придет сюда, потому что здесь находилась ее цель – единственная возможность сделать прицельный выстрел.
Свэггер знал, как работают мысли снайпера. Миле предстояло стрелять сверху вниз, но она все равно должна была брать прицел выше. Как она могла надеяться на успех, ведь вокруг все кишело немцами? Западня была расставлена мастерски. Ну и хитрая же бестия этот Гредель!
Но Свэггера ставила в тупик винтовка. Не то, где Мила ее раздобыла, а то, почему она сделала то, что сделала. Она не смогла бы поразить Гределя из винтовки Мосина, даже с оптическим прицелом. Нет никаких свидетельств, что из непристрелянного «Мосина» кто-либо хоть когда-то поражал цель с первого выстрела. А, сделав выстрел, Мила была обречена. Она жертвовала жизнью ради нулевой вероятности. Это было самое настоящее самоубийство, совершенное ради тех, кто ее предал. Но Мила не могла поступить иначе. У нее не осталось выбора.
Свэггер снова задумался о месте. Мост, туман над водопадом, изображение стрелка на тарелке, выполненное неизвестным художником, который, скорее всего, не присутствовал при этом. Выжженный склон горы на северо-западе, единственное возвышенное место, откуда можно было сделать выстрел. Абсолютно голая пустыня на протяжении пятисот метров, и бедная Петрова там, наверху, подошедшая так близко, насколько только было можно, чтобы сделать выстрел, после которого на нее спустят всех собак. Быть может, она выстрелила дважды, сначала в стоявшего вдалеке фашиста, а затем засунула дуло в рот и нажала на спусковой крючок. И тогда никаких допросов, никаких пыток – просто еще один снайпер, выполнивший свой долг до конца. Но тут у Свэггера в голове возник образ.
Сначала он увидел позолоченную стену. Это еще что за чертовщина? Образ проплыл на самых задворках его сознания, но все же достаточно близко, манящий, соблазнительный: золотая стена.
Затем в голове прояснилось. Свэггер вспомнил, что за горой, выходящей одним склоном к водопаду, с наполовину выжженным лесом, на юго-западе возвышался золотистый склон другой горы, так далеко, что почти терялся в туманной дымке.
До него было не меньше тысячи метров.
Из винтовки Мосина поразить человека с расстояния в тысячу метров невозможно.
Это можно сделать только из…
Боб рассмеялся. А это уже действительно смешно. Каким-то образом Петровой удалось раздобыть…
Но это невозможно.
Ведь так?
Задумавшись на мгновение, он открыл на телефоне программу работы с электронной почтой. «Ты уже встал? Нужно срочно поговорить. Ты сможешь позвонить мне на.» – он набрал номер спутникового телефона Рейли. Через несколько секунд раздался звонок. Боб ответил.
– Свэггер.
– Здорово, дружище! Как поживаешь, янки? – это был Джимми, Дж. Ф. Гатри, английский историк, пишущий о снайперах.
– Привет, Джимми, как у тебя дела?
– Замечательно. Я так понимаю, ты звонишь, потому что все– таки решил приехать на состязание снайперов в Бисли. Ребята будут в восторге.
– Нет-нет, я звоню по другому поводу. Я хочу одолжить твои мозги.
– Они твои – всего за один пенни. Если у тебя нет пенни, сойдет и полпенни.
– Когда мы говорили в последний раз, ты работал над книгой об оружии английских снайперов Второй мировой войны.
– Это моя любимица – «Энфилд-4Т» с прицелом Н-32. Классика.
– Ты все еще работаешь над ней?
– Стук-стук, вжик-вжик, приходится крутиться, чтобы что– нибудь узнать.
– У тебя есть достоверные данные о поражении цели первым выстрелом без пристрелки на расстоянии в тысячу метров и далее?
– Такое бывало не раз. В Италии, на севере Франции, в самой Германии ближе к концу войны. 4Т была среди снайперских винтовок настоящим асом.
– Тебе известно, что из каких-нибудь других винтовок того времени совершали настолько дальние прицельные выстрелы?
– В Европе я ничего подобного не находил. У 4Т самый подходящий баллистический эксцентриситет. На дистанциях до двухсот пятидесяти ярдов это никак не проявлялось. Но вскоре английские и канадские снайперы обнаружили, что есть нечто особенное в поведении пули 303-го калибра «Рэдфорд арсенал» весом 176 гран, выпущенной из «4Т», оснащенной оптическим чудом Н-32 «Холланд и Холланд», который, несмотря на всего трех с половиной кратное увеличение, обладал необычайно прозрачными линзами, прекрасно работающими на больших расстояниях. По какой-то причине, и объяснение этому не найдено до сих пор, если 303-я отклонялась от траектории, она неким образом корректировалась, подстраивалась, «поправляла» себя. Возвратившись на изначальную траекторию, она оставалась на ней до самого конца, следствием чего была необычайно высокая точность стрельбы на больших расстояниях.
– Могла такая винтовка каким-либо образом попасть в июле 1944 года в украинские Карпаты? Понимаю, что это предположение абсолютно бессмысленное, поскольку до ближайших английских войск, вероятно, находившихся на севере Италии, было никак не меньше пятисот миль. И все же есть какая-нибудь вероятность?
– Нет, ни тени, – решительно заявил Джимми. – Даже намека. Из чего вовсе не следует, что такого не было. У меня есть архивы «Холланд и Холланд», у меня есть архивы английской армии, у меня даже есть до сих пор засекреченные данные о тайных операциях, совершенных неким ведомством под названием Управление специальных операций, которое занималось тем, что разжигало пожар в оккупированной Европе. Возможно, тем же самым занимались и на Украине, пока она была оккупирована.
– Ты мог бы проверить? И чем быстрее, тем лучше.
– Ладно, хорошо, все материалы у меня под рукой, и я немедленно принимаюсь за работу. Кстати, я с готовностью оказываю услугу своему другу. Надеюсь, он отплатит мне тем же.
– Договорились. Я буду на состязании. Когда оно состоится, девятого октября?
– Великолепно! Да, для ребят это будет очень важно. Хорошо, я принимаюсь за поиски.
Москва
Через несколько часов она, ухватившись за скобу, взобралась на броню Т-34 (командир танка, светловолосый парень лет двадцати, чем-то напомнил ей брата Гришу). Взревев двигателем, танк в предрассветных сумерках выехал из деревни в окружении легиона своих братьев, выстраивающихся в огромный клин, растянувшийся, покуда хватало глаз, и вся эта армада двинулась навстречу немецким орудиям, навстречу другой танковой армии. Бронированные чудовища, чуть задрав стволы пушек, подобно стаду динозавров мчались вперед, взбирались по склону холма, без остановки форсировали на полной скорости ручьи, ломали деревья, изрыгая черный дым и взметая гусеницами комки земли.
Танки выехали на обширное поле, накрытое куполом неба. Вокруг простиралась плоская равнина. Это сражение, начисто лишенное каких-либо отвлекающих факторов, превратилось в квинтэссенцию: ровная плоскость равнины, уходящая до самого горизонта, голубая арка, покрытая большими кучевыми облаками, крошечные люди и машины в мире, который мог быть сотворен лишь каким-то безумным гением. Танки мчались вперед.
Все чувства Милы заполнились запахом выхлопного дыма и солярки, грубой тряской подвески танка, принимающей на себя все неровности почвы, пронзительным свистом пролетающих над головой снарядов, частым грохотом взрывов. Шедший рядом танк получил попадание и через мгновение исчез в ослепительной вспышке пламени. Земля вокруг содрогнулась, и повсюду разлетелись раскаленные осколки, кромсающие все на своем пути. Мила судорожно прижалась к броне, стараясь удержаться верхом на чудовище, однако сделать это было непросто. Другой снайпер, сидевший с противоположной стороны, сорвался с танка, словно проваливаясь в море перепаханной гусеницами равнины, и больше Мила его уже не видела.
Танки мчались навстречу огненной буре, в безбрежном океане оглушительного шума, в который каждый двигатель, каждый снаряд, каждая ветвь, раздавленная гусеницей, добавляли свои призвуки, и весь этот гул давил на чувства Милы с такой мощью, что в конце концов она просто онемела.
И тут она увидела их, примерно в километре впереди. Маленькие, с виду совершенно безобидные. Танки 2-го танкового корпуса СС, все три дивизии: «Мертвая голова», «Рейх» и «Лейбштандарт Адольфа Гитлера». На таком расстоянии они казались черными коробочками, которые вздымались и опускались в такт рельефу местности.
Сблизившись, немецкие танки остановились и открыли огонь. Тактика их действий была простой, до нее додумался бы и ребенок. Немецкие танки имели более толстую броню, их орудия были мощнее. Следовательно, расстояние было для немцев союзником. Если бы все определялось только стрельбой, исход дела решило бы мастерство немецких наводчиков. Танкам 5-й гвардейской танковой армии требовалось сблизиться с противником, проникнуть в его боевые порядки, чтобы бить немецким танкам в борт и в корму, и только тогда легкие 76-мм снаряды смогут пробить броню. За этот бросок вперед приходилось платить кровью. Лишь шестьдесят процентов советских танков доберется до цели, остальные сорок застынут на полпути, объятые пламенем, раздавленные кинетической энергией 88-мм снарядов, даже на излете сохраняющих убийственную мощь. Но другого пути не было. Значит, будет так. Советские танкисты заплатят эту цену. Кому выпадет роковой жребий?
Повсюду вокруг вспыхивали танки. Одни, получив прямое попадание 88-мм снаряда, просто испарялись, и когда дым рассеивался, казалось, что их вообще не существовало. Но в этой накатывающейся непреодолимой волной массе бронированных машин смерть принимала разные обличья. Подбитая «тридцатьчетверка» застывала на месте, уронив ствол пушки, языки пламени принимались лизать броню, и вдруг словно распускался огненный цветок, пожирая все вокруг. Но бывало, танк не загорался, а просто отбрасывал перебитую гусеницу и с бессильным ревом кружился на месте, все глубже зарываясь оголенными катками в землю.
Танк, на котором сидела Петрова, трясло так сильно, что она не могла отчетливо разглядеть происходящее вокруг. Глаза у нее слезились от пыли, все мысли были сосредоточены только на том, как удержаться за стальную скобу и не сорваться с брони, голова гудела от постоянной тряски, от удушливого запаха дизельных выхлопов, пороховых газов и зловония паленой плоти. Образы мелькали перед ней и исчезали, словно она сидела в кинотеатре, где аппарат, закрепленный на спине обезумевшей лошади, проецировал изображение на стены и потолок. Объятые пламенем люди. Ослепительные молнии взрывов. Отдача при выстреле собственного танка. Давление ударной волны. Далекие вспышки выстрелов, вырывающиеся из дул 88-мм орудий «Тигров», дождь из земли и мелких камешков, жалящих кожу болезненными уколами, – все это напоминало ад в представлении Достоевского.
И вдруг все разом исчезло, поскольку танк, на котором ехала Мила, вместе с десятками других советских танков спустился в низину и на какое-то время исчез из поля зрения немецких наводчиков. Это показалось кратковременным возвращением в рай: почва стала ровной, тряска почти прекратилась. Танки неслись через пшеничное поле, и Мила, оглянувшись, увидела длинные шрамы, оставленные бронированными машинами в сплошном ковре колосящихся злаков, тех самых, в которые ее отец вложил всю свою жизнь и за чье спасение он умер.
«Я тебя не подведу, папа, – подумала Мила. – Я буду такой же храброй, как и ты. Я спасу пшеницу».
В это мгновение танки взобрались на гребень, минутное затишье закончилось, и вокруг снова разразилась кровавая буря. Немецкие танки были совсем рядом. Миле уже приходилось видеть их, осторожно ползущих по улицам разрушенного Сталинграда, но только не в таком огромном количестве. Бездушно угловатые, беспощадно точные, своими силуэтами они напоминали тевтонских рыцарей. Немцы не знали страха; они подчинялись лишь чистому, спокойному, неумолимому боевому мастерству. Их наводчики спокойно целились в приблизившиеся советские танки, и даже когда стало очевидно, что уцелевших нападающих достаточно, чтобы вклиниться в их боевые порядки и превратить сражение в беспорядочную карусель, немецкие наводчики просто опустили дула орудий, провожая цели, и продолжили стрелять.
Две бронированных массы схлестнулись.
Теперь каждый танк воевал за себя, подобно боевым кораблям в старые времена. Тяжелые машины маневрировали на полной скорости, стремясь занять выгодную позицию, в то же время не обнажив свои слабо бронированные части, выбирая момент для нанесения удара. Это было самое настоящее Трафальгарское сражение на суше. Маленькие проворные русские танки дергались из стороны в сторону, резко меняли направление движения, замирали на месте и устремлялись вперед, высматривая, как бы зайти в бок или в тыл медлительным «Тиграм», которые, хоть и были неповоротливыми, имели более опытных наводчиков, практически неизменно поражавших цель.
Мила оказалась в бурлящем котле, среди сплошного огненного вала близких разрывов. Она не представляла себе, как сделать прицельный выстрел. В какой-то момент танк, на котором она сидела, резко остановился, едва не сбросив ее с себя, и раздался механический скрежет – это двадцатилетний командир повернул башню. В ста метрах впереди из клочьев дыма, затянувшего поле боя, появился «Тигр», выползая из-за горящего остова другого «Тигра», и парень, похожий на Гришу, выстрелил. Мила ощутила, как танк вздрогнул, выбрасывая снаряд, увидела, как снаряд попал в угловатый борт с нарисованным крестом и разорвался, выбросив в воздух каскад искр. Однако немец нисколько не смутился, его башня повернулась на несколько градусов, и он выстрелил, вздымая вырвавшимися из дульного тормоза выхлопными газами облачко земли. Через какую-то долю секунды мощный удар швырнул Петрову, легкую словно пушинку, хрупкую словно воробышек, высоко в воздух. Она тяжело рухнула на землю, чувствуя, как сознание расщепляется на отдельные тонкие слои. Перед глазами заплясали звезды, пронеслись кометы. Она осталась одна на поле боя, чувствуя себя совершенно беззащитной в окружении беснующихся чудовищ, но через мгновение опомнилась и поспешила укрыться под остовом подбитого танка, настолько обгоревшего и искореженного, что его принадлежность уже не поддавалась определению. Присев на корточки, Мила оглянулась на танк, доставивший ее сюда, увидела, что он завалился набок, из люка вырывается дым, башню лижут языки пламени. Никто из экипажа не выбрался из танка, и не видно было снайперов, ехавших на его броне.
Сняв винтовку с плеча, Мила поднялась, нашла позицию для стрельбы и стала высматривать цели. Вскоре краем глаза она заметила какое-то движение и, повернувшись, увидела «Тигр», медленно ползущий через высокую пшеницу. Танк был подбит, и его обволакивала клубящаяся пыль. Наконец он остановился, пыль улеглась, и Мила увидела, что у него перебита снарядом гусеница. Вращающийся ведущий каток стащил длинную стальную ленту на землю, и «Тигр» застыл неподвижно. В крыше башни открылся люк, и Мила приготовилась, дожидаясь, когда из него высунется танкист, чтобы навести на него перекрестие прицела. Как только танкист появился, она сразила его наповал плавным движением указательного пальца правой руки. Голова танкиста дернулась от удара пули, тело обмякло, и он сполз обратно в башню. В этот момент в месте стыка башни и корпуса сверкнула ослепительная искра, и через считанные мгновения из всех щелей танка повалил дым, подобно вытекающей крови. «Тигр» превратился в пылающую преисподнюю, а убитый танкист своим телом закрыл остальным выход к спасению.
Мила оторвалась от окуляра прицела, стараясь скорее забыть этот образ, и, дав глазам освоиться после яркого пламени, обвела взглядом поле боя. Повсюду стояли подбитые танки, объятые пламенем, вверх поднимались столбы дыма, затянувшего небо сплошной черной пеленой, предвещающей конец света. Воздух был заполнен звуками – криками, грохотом разрывов, скрежетом стали, и волны горячего воздуха накатывались Миле в лицо, обжигая глаза. Парящий на ветру пепел оставлял черные пятна, попадая на кожу.
Из мглы показался еще один танк, за которым уже тянулся шлейф дыма. Как знать, какой ад бушевал у него в чреве? Мила прижала приклад к плечу, навела винтовку на башню – расстояние небольшое, всего каких-нибудь двести метров, – и поймала себя на том, что не может нажать на спусковой крючок. Из люка выбрался объятый пламенем танкист. Перекатившись по башне, он сполз на решетку радиатора, брыкаясь, размахивая руками, корчась в предсмертной агонии. Мила убила его одним выстрелом. Появился второй горящий танкист, и она сразила его еще до того, как он вылез из танка.
Совершив грех, которому не было прощения, Мила уже не могла остановиться. Видимость на поле боя настолько ухудшилась, что различить танкистов, выбравшихся из подбитых машин, было очень нелегко, и все же разглядеть объятых пламенем людей, пляшущих в облаках дыма и пыли, не составляло труда. Мила принялась убивать их всех подряд, без разбора. Для нее не имело значения, кто это, немец или русский.
Одного танкиста она сразила на расстоянии пятисот метров, взяв прицел на полкорпуса выше, другого завалила на пятидесяти метрах, прострелив его насквозь, когда он выпрыгнул из полугусеничного бронетранспортера, превратившегося в погребальный костер. Мила целилась не в людей, а в языки пламени, ибо различить человека под одеянием из огненного сияния было практически невозможно. Русский, немец, крестьянин, аристократ, кто мог это сказать? Их безумные конвульсии были наполнены страданиями, и Мила, не в силах это вынести, прерывала их мучения.
Это превратилось в своеобразный ритуал. Как только кончались патроны, Мила вставляла новую обойму, загоняя в магазин еще пять патронов, после чего отбрасывала пустую обойму и, дослав затвор вперед, опускала винтовку на натянутый ремень. В окуляр оптического прицела она видела апофеоз смерти, поставленной на поток, но к этому времени слух ее уже отключился и для нее все превратилось в немое кино. Один и тот же десятиметровый ролик пленки, закрученный в бесконечную петлю: пылающий человек, дергающийся в спазмах энергии, пожирающей его плоть, прибытие избавительного посланника, и обмякшее тело падает на землю, продолжая гореть. Передернуть затвор и снова искать цель. Всего Мила в тот день убила больше пятидесяти человек, и из них лишь первый не был объят пламенем.
Бой закончился к пяти часам вечера. Немногие уцелевшие танки отползли к своим позициям зализывать раны. Не вызывало сомнений, что хотя потери русских были гораздо больше, им удалось остановить немецкое наступление. Больше того, теперь стало ясно, что война, по сути дела, закончилась. Оставалось только пройти еще какую-то тысячу километров, и хотя задача эта будет невероятно сложной и унесет миллионы жизней, гитлеровское вторжение в Советский Союз закончилось с разгромом 2-го танкового корпуса СС. Германские войска больше никогда не смогут перейти в наступление.
Если Мила и понимала это, ей было все равно. Она бесконечно устала, и ее мучило чувство стыда. Она не испытывала никакого торжества. Вокруг нее простиралась безжизненная равнина, заставленная подбитыми танками, половина из которых еще продолжала гореть. Воздух был заполнен смрадом гари и крови, изредка то тут, то там с грохотом взрывался снаряд, до которого добирался огонь, но стрельба прекратилась. Все устали и больше не могли стрелять. Клонящееся к горизонту солнце прожигало висящую в воздухе мглу дыма и пепла, окрашивая поле под Прохоровкой в багрянец, словно подчеркивая обилие пролитой крови. Красным было все: серые немецкие танки, зеленые русские танки, золотистая пшеница, зеленые деревья, белая плоть – все окрасилось в алый цвет.
Достав фляжку, Мила отвинтила крышку и приложила горлышко ко рту. Поток теплой воды смыл пленку пепла, покрывшего ей губы. Откинув капюшон, Мила тряхнула освобожденными волосами и огляделась вокруг.
«Запомни все это, Петрова», – приказала она самой себе. Бесконечное разрушение. До самого горизонта неподвижные стальные остовы и смерть. Сталинград посреди пшеничного поля, но без городских развалин, которые могли бы скрыть картину беспощадной бойни.
Рядом раздался свист, громкий и настойчивый, и Мила, очнувшись, вернулась с поля смерти под Курском к армейским сапогам, застывшим в полуметре от ее лица. Выругавшись вполголоса, эсэсовец выбил трубку о ствольную коробку автомата. Тлеющий табак просыпался на землю в считанных сантиметрах от Милы. Наконец сапоги шагнули вперед. Послышался оклик, обмен ругательствами на сербском языке, грубый хохот. Сапоги скрылись.
Приподняв голову, Мила широко раскрыла глаза.
Немецкий патруль скрылся в лесу.
Кто-то отозвал солдат – срочно.
Выждав еще полчаса, Мила наконец села на земле.
Сапоги. Она хорошо помнила сапоги. На поле под Курском лежали тысячи обгоревших трупов, черных, обугленных. Однако сапоги почти на всех оставались целыми, потому что по какой-то причине, хотя живая плоть воспламенялась, выделанная кожа не горела. Мила видела перед собой одни только сапоги мертвых.
Глава 35
Карпаты
Новая Яремча
Наши дни
После захода солнца в горах делать особенно нечего.
– Спокойной ночи, и желаю хорошенько отдохнуть, – сказал Свэггер. – Завтра мы поднимемся в горы, и я попробую понять, откуда стреляла Мила. Она должна была занять позицию на границе выжженной зоны, и я попытаюсь определить расстояние.
Он понимал, что Мила вынуждена была стрелять с дистанции больше пятисот метров. У нее не осталось выбора. Она не могла находиться в выжженной зоне, поскольку в этом случае она оказалась бы на открытом месте, у всех на виду. Но в пятистах метрах от моста, где уцелевшие деревья давали защиту, немцы поставили людей. Там затаились ребята в маскхалатах. Рядом ждали наготове проводники с собаками. Это была ловушка, и немцы не сомневались в том, что схватят Милу, как не сомневались и в том, что она обязательно придет сюда, потому что здесь находилась ее цель – единственная возможность сделать прицельный выстрел.
Свэггер знал, как работают мысли снайпера. Миле предстояло стрелять сверху вниз, но она все равно должна была брать прицел выше. Как она могла надеяться на успех, ведь вокруг все кишело немцами? Западня была расставлена мастерски. Ну и хитрая же бестия этот Гредель!
Но Свэггера ставила в тупик винтовка. Не то, где Мила ее раздобыла, а то, почему она сделала то, что сделала. Она не смогла бы поразить Гределя из винтовки Мосина, даже с оптическим прицелом. Нет никаких свидетельств, что из непристрелянного «Мосина» кто-либо хоть когда-то поражал цель с первого выстрела. А, сделав выстрел, Мила была обречена. Она жертвовала жизнью ради нулевой вероятности. Это было самое настоящее самоубийство, совершенное ради тех, кто ее предал. Но Мила не могла поступить иначе. У нее не осталось выбора.
Свэггер снова задумался о месте. Мост, туман над водопадом, изображение стрелка на тарелке, выполненное неизвестным художником, который, скорее всего, не присутствовал при этом. Выжженный склон горы на северо-западе, единственное возвышенное место, откуда можно было сделать выстрел. Абсолютно голая пустыня на протяжении пятисот метров, и бедная Петрова там, наверху, подошедшая так близко, насколько только было можно, чтобы сделать выстрел, после которого на нее спустят всех собак. Быть может, она выстрелила дважды, сначала в стоявшего вдалеке фашиста, а затем засунула дуло в рот и нажала на спусковой крючок. И тогда никаких допросов, никаких пыток – просто еще один снайпер, выполнивший свой долг до конца. Но тут у Свэггера в голове возник образ.
Сначала он увидел позолоченную стену. Это еще что за чертовщина? Образ проплыл на самых задворках его сознания, но все же достаточно близко, манящий, соблазнительный: золотая стена.
Затем в голове прояснилось. Свэггер вспомнил, что за горой, выходящей одним склоном к водопаду, с наполовину выжженным лесом, на юго-западе возвышался золотистый склон другой горы, так далеко, что почти терялся в туманной дымке.
До него было не меньше тысячи метров.
Из винтовки Мосина поразить человека с расстояния в тысячу метров невозможно.
Это можно сделать только из…
Боб рассмеялся. А это уже действительно смешно. Каким-то образом Петровой удалось раздобыть…
Но это невозможно.
Ведь так?
Задумавшись на мгновение, он открыл на телефоне программу работы с электронной почтой. «Ты уже встал? Нужно срочно поговорить. Ты сможешь позвонить мне на.» – он набрал номер спутникового телефона Рейли. Через несколько секунд раздался звонок. Боб ответил.
– Свэггер.
– Здорово, дружище! Как поживаешь, янки? – это был Джимми, Дж. Ф. Гатри, английский историк, пишущий о снайперах.
– Привет, Джимми, как у тебя дела?
– Замечательно. Я так понимаю, ты звонишь, потому что все– таки решил приехать на состязание снайперов в Бисли. Ребята будут в восторге.
– Нет-нет, я звоню по другому поводу. Я хочу одолжить твои мозги.
– Они твои – всего за один пенни. Если у тебя нет пенни, сойдет и полпенни.
– Когда мы говорили в последний раз, ты работал над книгой об оружии английских снайперов Второй мировой войны.
– Это моя любимица – «Энфилд-4Т» с прицелом Н-32. Классика.
– Ты все еще работаешь над ней?
– Стук-стук, вжик-вжик, приходится крутиться, чтобы что– нибудь узнать.
– У тебя есть достоверные данные о поражении цели первым выстрелом без пристрелки на расстоянии в тысячу метров и далее?
– Такое бывало не раз. В Италии, на севере Франции, в самой Германии ближе к концу войны. 4Т была среди снайперских винтовок настоящим асом.
– Тебе известно, что из каких-нибудь других винтовок того времени совершали настолько дальние прицельные выстрелы?
– В Европе я ничего подобного не находил. У 4Т самый подходящий баллистический эксцентриситет. На дистанциях до двухсот пятидесяти ярдов это никак не проявлялось. Но вскоре английские и канадские снайперы обнаружили, что есть нечто особенное в поведении пули 303-го калибра «Рэдфорд арсенал» весом 176 гран, выпущенной из «4Т», оснащенной оптическим чудом Н-32 «Холланд и Холланд», который, несмотря на всего трех с половиной кратное увеличение, обладал необычайно прозрачными линзами, прекрасно работающими на больших расстояниях. По какой-то причине, и объяснение этому не найдено до сих пор, если 303-я отклонялась от траектории, она неким образом корректировалась, подстраивалась, «поправляла» себя. Возвратившись на изначальную траекторию, она оставалась на ней до самого конца, следствием чего была необычайно высокая точность стрельбы на больших расстояниях.
– Могла такая винтовка каким-либо образом попасть в июле 1944 года в украинские Карпаты? Понимаю, что это предположение абсолютно бессмысленное, поскольку до ближайших английских войск, вероятно, находившихся на севере Италии, было никак не меньше пятисот миль. И все же есть какая-нибудь вероятность?
– Нет, ни тени, – решительно заявил Джимми. – Даже намека. Из чего вовсе не следует, что такого не было. У меня есть архивы «Холланд и Холланд», у меня есть архивы английской армии, у меня даже есть до сих пор засекреченные данные о тайных операциях, совершенных неким ведомством под названием Управление специальных операций, которое занималось тем, что разжигало пожар в оккупированной Европе. Возможно, тем же самым занимались и на Украине, пока она была оккупирована.
– Ты мог бы проверить? И чем быстрее, тем лучше.
– Ладно, хорошо, все материалы у меня под рукой, и я немедленно принимаюсь за работу. Кстати, я с готовностью оказываю услугу своему другу. Надеюсь, он отплатит мне тем же.
– Договорились. Я буду на состязании. Когда оно состоится, девятого октября?
– Великолепно! Да, для ребят это будет очень важно. Хорошо, я принимаюсь за поиски.
Москва