Честь снайпера

– Не сомневаюсь, министерство культуры предоставило ему для работы над картиной один экземпляр. Возможно, для того, чтобы он лучше передал динамику, был даже взорван железнодорожный мост с паровозом.

Свэггер двинулся дальше, осматривая десятки безукоризненных военных эпизодов, запечатленных спонсируемыми государством художниками того времени. Каждое полотно говорило о тщательном изучении предмета, абсолютной точности изображенной техники – например, когда требовалось, это были уже более современные Т-34-85, а не устаревшие к тому времени Т-34-76. На всех картинах одна и та же группа счастливых и красивых партизан отмечала тот или иной триумф над фашистским зверем. Художники – Свэггера не покидало ощущение, что все картины написаны одним и тем же необычайно плодовитым мастером, однако на самом деле в зале были представлены работы по меньшей мере десятка разных живописцев, – обладали одинаковым набором качеств: хорошее знание машин, оружия, самолетов и зданий, свойственное инженеру-чертежнику, и отличное знание погоды. По небу метались грозовые тучи, снег летел горизонтально, и можно было ощутить жалящие лицо льдинки, жестокий пронизывающий ветер пробирал до мозга костей. Эту иллюзию несколько портили люди, застывшие в одинаковых позах с одинаковыми лицами. Руки были выполнены мастерски, особенно те, что сжимали оружие, тела казались неуклюжими, словно художник не до конца понимал их внутреннее строение, ноги будто мешали своим обладателям.

Не было ни страха, ни грязи, ни усталости, ни пота, ни отчаяния, по опыту Свэггера – неотъемлемых спутников войны. Кроме того, снег на полотнах был девственно чистым, а поскольку в России по большей части хозяйничает зима, снега было с избытком. На него не мочились ни люди, ни собаки, он не был тронут извечным дыханием войны, представляющим собой миазмы горелого пороха, крови, дерьма, пота и всевозможных видов гниения и распада. Нигде нельзя было увидеть кровь, разорванные взрывом тела, страшные раны на лице, голове или животе.

– Полагаю, для тебя это «липа», – заметила Рейли.

– Да, но я все понимаю. Незачем говорить людям, как все было, лучше показать так, как они хотели бы это видеть. Предположим, какому-нибудь парню вспороли штыком живот, у него вывалились внутренности, и три часа спустя он умер в страшных мучениях. Не стоит говорить об этом его родным. Вот ты и рассказываешь им, как он получил аккуратную пулю промеж глаз, когда вел отделение в атаку. Парню все равно. Это ради его родных, чтобы облегчить их боль, так что, по большому счету, это правильно.

Плохо, что здесь нет нашей Милы, – сказала Рейли. – «Белая Ведьма расправляется с оберштурмбаннфюрером фон Тотенкопфом на главной площади Станислава», что-нибудь в таком духе.

– Здесь вообще нет ни одного снайпера, – напомнил Свэггер. – Они не пользовались особой любовью.

«На самом деле, – подумал он, – после окончания войны люди стали относиться к снайперам с подозрением. В отличие от тех, кто берет штурмом высоту или подбивает вражеский танк, снайпер работает хладнокровно. Это убийство. Да, сам я двадцать лет назад такое ни за что не смог бы сказать, не позволял себе даже думать об этом, потому что на войне как раз такое сомнение и может стоить жизни, но все же я это знаю и смотрю правде в глаза: это самое настоящее хладнокровное убийство».

Рейли угрюмо кивнула.

– Ну хорошо, – сказал Свэггер, – это был последний зал, так? Уходим отсюда и возвращаемся домой. Поужинаем в каком-нибудь приличном заведении. А завтра с утра можно будет заняться хождением по горам.

– Ничего не имею против.

Повернувшись, они направились к выходу.

– Знаешь что? – спросила Рейли, когда они оказались на улице. – Эта неприязнь к снайперам, она ведь недавняя, не так ли?

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, после Второй мировой войны так никто не думал. Это ведь родилось во Вьетнаме.

– Наверное. После Вьетнама я беспробудно пьянствовал лет пятнадцать подряд, поэтому точно не могу сказать.

– Возможно, то же самое произошло здесь после Афганистана. До того «партизан-снайпер» был любимым героем, но когда пришло новое поколение, власти постарались лишить этот образ блеска славы.

– К чему ты клонишь?

– Быть может, в запасниках музея есть целая комната, забитая реликвиями снайперского искусства.

– Что ж, – предложил Боб, – давай найдем, у кого это можно спросить.





Глава 24




Чортков

Мост

Июль 1944 года

Танк с грохотом приближался, бесчувственный к стуку, звону и уколам пуль, которые отскакивали от брони, оставляя лишь царапины на матово-зеленой краске. Т-34 был самым настоящим чудовищем – тридцатишеститонное сооружение из стальных листов, водруженное на широченные гусеницы, способное раздавить все, на чем ему вздумается прокатиться. Однако и у него имелись свои слабые места, и он обладал тенденцией вспыхивать костром, если его правильно ущипнуть. Однако командиру танка об этом никто не напомнил.

Бронированная машина неудержимо ползла вперед, пожирая гусеницами землю, порождая в ней дрожь. Пулемет, установленный в левой части лобовой броневой плиты корпуса, спазматически стрелял, веером выпуская высокоскоростных посланцев смерти, но без особой точности. Еще один изъян: в полностью закупоренном танке стрелок почти ничего не видел. Этот огромный боевой зверь, способный сеять разрушения, в ближнем бою страдал от плохого обзора. Он без труда подбивал неприятельские танки, но не мог справиться с горсткой быстро снующих крыс вроде «зеленых дьяволов». Танк приближался к мосту, каждые несколько метров корректируя курс. Он был подобен ослепленному Циклопу, пытающемуся на ощупь переловить спутников Одиссея. И все же танк приближался: еще немного – и он раздавит дерзких десантников или перестреляет их из пулемета, если они вздумают спасаться бегством.

– ФАУСТПАТРОН! – во всю глотку заорал фон Дреле.

Бедняга Хубнер! Ему пришлось покинуть безопасное логово, где он устроился, и вытащить тяжеленную трубу противотанкового реактивного гранатомета на мост, не забыв о своем СТГ-44, больно колотящем по спине, за которой на ремне болтался автомат. Затем он пробежал через всю трехпролетную конструкцию до мешков с песком, где укрывались фон Дреле и парень по фамилии Нейхаузен, и все это было сделано под непрерывным огнем.

Однако Хубнер был настоящим «зеленым дьяволом» и сделал все как надо, под шквалом неприятельского огня, поднявшего облако пыли, через которое он пробежал. Запыхавшись, Хубнер не столько остановился, добравшись до цели, сколько свалился в изнеможении. Ух, как же ему, должно быть, было больно! Хубнер лежал на спине, жадно глотая ртом кислород, не замечая разверзшейся вокруг преисподней, стараясь прийти в себя, обрести ясность мышления.

– Пауль, жаль, что у нас закончились медали! – пробормотал Карл. – За это тебе следовало бы повесить две или даже три.

– Вместо еще одного «Железного креста» я соглашусь на трехдневный отпуск, – задыхаясь, выдавил Хубнер.

– Как и я, – подхватил Нейхаузен. – Кому нужны эти медали?

– Выстрелить сможешь? – спросил Карл. – Попасть в лобовой лист?

– Кажется, со мной все в порядке. Но я не буду стрелять. Я не знаю, как это делается. Меня никто никогда этому не учил. Я полагал, мне надо только таскать эту штуковину.


– Нейхаузен, а ты сможешь выстрелить?

– Конечно, смогу. Но я тоже никогда из нее не стрелял, так что одному богу ведомо, куда я попаду. А вы из нее стреляли, господин капитан?

– В немецкой армии офицеры не стреляют, – проворчал Карл.

– А разве мы не в авиации? – спросил Нейхаузен.

– Замечательное соображение, – усмехнулся Карл. – Ладно, похоже, выбор пал на меня. Она заряжена?

– В каком-то смысле.

– Что ты хочешь сказать, «в каком-то смысле»? Мне это совсем не нравится.

– Ну, граната вставлена в ствол, но контакты не подсоединены. Я их подсоединю, когда вы положите гранатомет на плечо.

Каким-то образом фон Дреле удалось снять эту штуковину с плеча так и не отдышавшегося Хубнера и, водрузив ее на свое собственное, опуститься на одно колено. Гранатомет был совсем не легкий, добрых девять килограммов, с трехкилограммовой гранатой, несущей в кумулятивной боеголовке заряд циклонита. Карл покачнулся под его тяжестью, едва не вывалившись из-за спасительных мешков с песком. Но ему удалось удержать равновесие.

Он ощутил позади присутствие Хубнера.

– Так, кажется, готово, – сказал тот. – Похоже, я подсоединил то, что нужно, туда куда нужно – не знаю, как все это называется.

– Берегись! Лучше не стоять позади этой печки, когда я ее раскочегарю.

– Вас понял, господин капитан!

– Готово?

– Так точно!

– Быстро, быстро, быстро! – на жаргоне немецкой армии «Hoppe, hoppe, hoppe!»

Два десантника вскочили, и ФГ и СТГ в режиме автоматической стрельбы исторгли соответственно двадцать и тридцать выстрелов огня на подавление. Как только солдаты полностью опустошили магазины, у них за спиной поднялся Карл и прильнул глазом к маленькому, защищающему лицо стрелка от поджаривания во время пуска гранаты отверстию в предохранительном щитке, закрепленном на стволе фаустпатрона. Он навел примитивный прицел на передний броневой лист приближающегося танка, успевшего подойти совсем близко, и нажал на рычаг включения, чем-то напоминающий спусковой крючок, на задней рукоятке. Каким-то образом – никто точно не знал, каким именно – запустилось магнето, электрический ток пробежал по проводам к реактивному двигателю гранаты и запустил его.

Двигатель еще работал, а 88-мм граната уже вылетела из пусковой трубы, оставляя за собой ревущий хвост ядовитого дыма и пламени[24] – вот где пригодился предохранительный щиток. Хвост закрыл собой поле зрения, но граната уже попала точно в броневой лист, взорвалась, а через долю секунды что-то сдетонировало внутри танка. Взрыв получился жутким, и танк, содрогнувшись, изобразил Микки-Мауса. То есть взрыв резко повысил давление внутри башни, и оба круглых люка под давлением раскаленных газов распахнулись, да так и остались открытыми, придав Т-34 сходство с круглыми ушами грызуна из диснеевских мультфильмов. Из отверстий вырвался вихрь дыма и пламени. Лучше было не думать о том, что произошло с иванами, запертыми в стальном чреве, превратившемся в крематорий.

– Готово к взрыву! – послышался крик позади.

Карл отшвырнул фаустпатрон, не беспокоясь о том, потрудится ли Хубнер его подобрать, и заорал:

– Отходим! Отходим!

Как командир группы он считал своим долгом пересечь мост последним, поэтому пока его люди отходили назад, через пролет моста, мимо зарядов взрывчатки, заложенных в дорожном полотне, он стоял, выпуская короткие очереди в кучки иванов, бегущих к мосту по улицам Чорткова. Одних Карл уложил, других вынудил искать укрытие. Когда у него закончились патроны, он быстро заменил магазин, выхватив свежий из подсумка на портупее, и стал пятиться назад, шаг за шагом, чувствуя смерть, которая свистела вокруг, защищенный только верой в то, что Господь благоволит красавчикам. Ему почти удалось добраться до конца моста. На самом деле Карл уже добрался до конца моста, когда что-то с силой попало ему во фляжку, и удар распространился по всему телу, закрутив его штопором и повалив на землю. Он сильно ударился головой о камень моста, и, даже несмотря на каску футболиста, сила удара достигла мозга. Мгновенная головная боль, краткий момент растерянного недоумения в духе «где я, твою мать?», ощущение горячего густого сиропа, разливающегося по организму, сделали движения Карла медленными и неверными. Он пошарил вокруг, нащупал свою ФГ-42, собрался подобрать ее, но тут увидел трех иванов, которые добежали до моста, заметили его и теперь спешили прикончить врага из автоматов.

Карл попытался приготовиться к ближнему бою, однако его онемевшие пальцы не смогли удержать винтовку, поэтому он потянулся к «Браунингу» с тринадцатью патронами в обойме, который был у него в кобуре. И снова ватные, непослушные пальцы не справились с застежкой кобуры.

Внезапно все три ивана упали, скошенные частыми выстрелами из пистолета, и из дыма появился, с потным лицом, перепачканным кровью, сжимая в руке «Люгер» с откинутым назад затвором, сигнализирующим о пустой обойме, не кто иной, как Дитер Шенкер, возвратившийся блудный сын. Подбежав к командиру, Шенкер помог ему подняться на ноги.

– Дитер, что ты делал на той стороне моста?

– Я забыл, с которой стороны мы должны атаковать. Кажется, я все перепутал.

– Напомни мне повесить тебе еще две-три медали.

– Не бери в голову, Карл. Обсудим это позже. Мост-то собираются взрывать?

– Надеюсь.

Они побежали по мосту, надежно прикрытые дымом от горящего советского танка и массированным огнем на подавление со стороны десантников на противоположном берегу реки, которые яростно обрушивались на все движущееся. Кроме того, им просто сопутствовало везение, которое на войне всегда предпочитает храбрых – за исключением тех случаев, когда все происходит с точностью наоборот. И все же эти тридцать секунд получились очень долгими, что подкрепляло теорию относительности времени, поскольку Карлу они показались тридцатью годами, и это при том, что ему было всего двадцать шесть лет.

Наконец, более или менее целый и невредимый, если не считать звона в ушах и всевозможных ссадин, порезов и ушибов, которые еще не чувствовались, но вскоре должны были дать о себе знать жгучей болью, Карл добежал до противоположного края моста и неуклюже скатился влево вместе с не отстающим от него Шенкером. Оба завопили: «Взрывай! Взрывай!»

Гений взрывотехники Денекер поджег односекундный запал, от которого сработал детонатор номер 8, что, в свою очередь, воспламенило бикфордов шнур, по которому огонь дошел до десяти килограммов циклонита, втиснутых в углубление в перекрытии центрального пролета моста, и мир взорвался грандиозным высвобождением энергии разрушения.

Гейзер взметнулся в воздух на высоту пятидесяти метров, разбрасывая по всему Серету куски твердого грунта, заставляя очнуться от безмятежного покоя причаленные к берегу лодки. Мгновение назад в Чорткове был мост, и вот уже от него ничего не осталось, только десятиметровая зияющая брешь в центральном пролете, а вокруг плотным облаком мусора кружились обломки камня и дерева, которые, поднявшись вверх и достигнув апогея, начали падать на землю.

– Карл, Карл, с тобой все в порядке? – заорал кто-то прямо Карлу в ухо. Это был Вилли Бобер.

– Кто ты такой? – спросил Карл.

– Он контужен, – заметил кто-то из десантников.

– Так, тащите его к грузовику, – приказал Вилли, – а остальные пусть выведут из строя все машины. Нужно уносить отсюда ноги, пока иваны не сообразили, что к чему.