Честь снайпера
Часть 14 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Учитель, кончай врать! Лжи и без того хватает. Ты разыскал меня там, где немцы не смогли найти. Ты изучил следы и правильно определил, что бронетранспортеры уехали. Для простого учителя ты слишком хорошо разбираешься в разведке. Кто ты такой? Или, точнее, на кого ты работаешь?
– На самого себя, – ответил мужчина. – Я никому ничем не обязан. Я сам по себе. Но из этого вовсе не следует, что у меня нет тайны. У меня есть тайна, смертельно опасная. Если она откроется, я умру через считанные дни.
– И что же это за тайна? Говори или ты умрешь прямо сейчас, а не через считанные дни. У меня нет права на ошибку. Ставки слишком высоки.
– В разгар величайшего погрома в истории я еврей.
– Еврей?
– Именно так. В моих бумагах об этом не говорится, поскольку это не мои бумаги. По моей фамилии этого не понять, потому что это чужая фамилия. Об этом не знает ни одна живая душа кроме тебя. Сам Бак этого не знал.
– Продолжай.
Я родом из Львова, где немцы устроили страшную бойню. Вся моя семья, родственники, мать, отец – все были убиты. Мне удалось ускользнуть. Я знал в городе одного человека, православного священника. Так случилось, что мы были внешне похожи между собой – оба худые, близорукие, без особых примет. Борода еще больше усиливала сходство. В то время как шла бойня, я, срезав с одежды желтую звезду, добрался до дома этого священника, прополз словно крыса по сточным канавам. Дома никого не было, священник вместе с семьей куда-то ушел, чтобы не слышать выстрелы. Я забрался внутрь, обшарил бюро и нашел документы. С такой ценной добычей я покинул Львов. Полагаясь только на себя, я ушел на запад, в горы, где, как я слышал, скрывается со своим отрядом Бак. После долгих похождений мне наконец удалось попасть в партизанский отряд, назвавшись именем, которое было в моих документах. У Бака не было возможности их проверить. Сама понимаешь – война.
– Однако, оказавшись в безопасности, ты продолжил свой обман.
– Похоже, теперь нигде на земле евреям не рады. Украинцы, особенно сельский пролетариат, составляющий основу отряда Бака, евреев терпеть не могут. Многие пошли на службу к фашистам и стали самыми жестокими гонителями евреев. У меня не было никакого желания открываться им. Да, они храбрые и мужественные люди, как ты сама могла убедиться на примере нашего друга Крестьянина, который ничего не знает и даже ни о чем не подозревает. Он понятия не имеет о том, что мне сделали обрезание. Должен добавить, поддерживать это заблуждение совсем непросто.
Подумав немного, Петрова сказала:
– Мне нужно больше доказательств. Все равно ты слишком много знаешь, ты слишком проницательный, сообразительный, наблюдательный. Ты похож на специально обученного разведчика. Я это чувствую, я с ними много общалась.
От твоего взгляда не укрылось, что является моим величайшим даром и в то же время моим величайшим проклятием. Да, не скрою, я одарен. Поскольку я обладал умом, но не физической силой, Бак отрядил меня помощником к своему начальнику разведки. Это был сотрудник НКВД, профессионал высокого класса, и я многому у него научился. В то же время оказалось, что у меня «чутье» к этому ремеслу. Моя семья занималась торговлей пушниной. Мы не ловили зверя, не продавали меха, мы были посредниками, вели дело так, чтобы обе стороны не догадывались о существовании друг друга. Поверь, в этом деле нужно владеть искусством обмана, мгновенной реакцией, умением быстро анализировать факты, но в первую очередь необходимо правильно выбирать время. Одним словом, идеальная подготовка для разведчика, а я быстро учусь. Так получилось, что вскоре этот офицер госбезопасности был убит во время налета на мост. Но к этому времени я уже успел проявить себя, и Бак назначил меня новым главой разведки. Но если ты заглянешь вглубь, ты увидишь не сотрудника НКВД, а перепуганного еврея.
– Пожалуй, в твой рассказ можно поверить, – задумчиво промолвила Петрова. – Он достаточно безумный, чтобы быть правдой. Мало кому пришло бы в голову придумать такое.
– Я стараюсь помочь. Сделать свое маленькое дело, только и всего.
Мила бросила пистолет ему под ноги, но он не стал его поднимать.
– Ну хорошо, – сказала она, – примени свой «дар», которым ты якобы обладаешь. Произведи на меня впечатление своей проницательностью.
– Из последних донесений разведки Красной армии мне известно, что засаду на нас, скорее всего, устроил так называемый полицейский батальон в составе тринадцатой горной дивизии СС, известный как «Ятаган». Специалисты по борьбе с партизанами, особенно в горах и лесах. Заправляет ими чудовище по имени Салид, араб, который овладел этим ремеслом, сбрасывая голых евреев в противотанковые рвы, в составе некоего подразделения под названием особая группа «Д». В свое время мы ломали голову над тем, что это может означать, и теперь я наконец все понял. Полицейский батальон оказался здесь не случайно. Его перебросили неделю назад. Специально для того, чтобы уничтожить тебя. Из чего следует, что немцы узнали о твоем появлении еще до того, как о нем узнал Бак.
– До того, как о нем узнала я сама.
Да. А откуда немцы могли узнать о твоем появлении, если здесь этого не знал никто, в том числе Бак и я? Недаром они поручили устроить засаду подразделению, обладающему специальной подготовкой. Местным болванам это не доверили.
Петрова знала ответ. Просто она не могла произнести его вслух.
За нее это сделал Учитель.
– Тебя предали в Москве.
– Это я уже сама поняла.
– Да, и это означает, говоря по-простому, что на самом высоком уровне один из них работает на немцев. И этот человек, кем бы он ни был, знал, что кровавый палач Гредель является любимчиком Гитлера, посему Гитлер потребует оберегать Гределя любой ценой. Что в конечном счете привело к этой изощренной засаде, целью которой был не Бак, который сам по себе мало кого интересует, а ты.
– Кажется, я уже давно подозревала все это, – пробормотала Петрова.
– Возможно. Но задумывалась ли ты о том, что твое спасение создало для предателя смертельную угрозу? Ты являешься живым свидетельством того, что он существует, а искать его предстоит в очень узком кругу. То есть немцы предпримут титанические усилия по твоей поимке. Ты нужна им живой, чтобы можно было отправить тебя в Берлин, поработать над тобой и выяснить, с кем ты успела поделиться своими подозрениями. Ты теперь враг рейха номер один. Но и это еще не все. Дальше будет только хуже. Ты также враг номер один для предателя. Он воспользуется своей властью, чтобы уничтожить тебя с другого конца. За тобой начнут охоту НКВД и СМЕРШ.
– О Господи… – пробормотала Мила.
– Теперь, когда обе стороны решительно нацелились покончить с тобой, ты видишь, что, несмотря на молодой возраст, добилась впечатляющего достижения.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе удалось настроить против себя два самых жестоких режима на земле. За тобой развернули смертельную охоту. Твое уничтожение стало вопросом государственной важности. Для этого нужен талант.
Глава 21
Ивано-Франковск
Наши дни
Синяк на ноге так и не появился. Однако на следующее утро она объявила о том, что ей нужен выходной. Тупая боль растеклась от щиколотки через колено до стального шарнира в бедре, что шарниру, по-видимому, не понравилось, и он также разболелся. Боб принял шесть таблеток ибупрофена, и у него закружилась голова. Однако сегодня не требовалось бегать по горам. Боб встретил Рейли в вестибюле гостиницы главным, самым неотложным вопросом.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя на вокзал и посадил на первый же поезд до Москвы? – спросил он. – Возможно, мы в опасности.
– Нет, и думать об этом нечего. Это мой материал, я им занимаюсь, и я доведу его до конца. Теперь он становится еще более интересным. С чем таким он может быть связан, что по истечении семидесяти лет это по-прежнему имеет значение?
Они вошли в ресторан, где был буфет, и взяли йогурт, фрукты, сок и кофе. Затем проследовали на открытую террасу и сели в тени зеленых деревьев.
Свэггер выбрал место так, чтобы наблюдать за входом; он мысленно отметил все выходы, изучил обслуживающий персонал, убедившись в том, что никто не выделяется одеждой и поведением, проследил за всем движущимся. Еще он очень сожалел, что у него нет пистолета, и чувствовал себя без оружия совершенно беззащитным.
– Сегодня никаких гор, – решительно заявила Рейли. – Тут неподалеку есть городок Коломыя, километрах в тридцати к югу. Там есть знаменитый музей пасхальных яиц.
– Замечательная мысль, – согласился Свэггер.
А еще городок интересен тем, что в нем есть музей Великой Отечественной войны. Как написано в путеводителе, замечательное собрание экспонатов времен войны – здесь ее никто не забыл, она никуда не ушла, это Украина. Помнишь, Стронский сказал, что цветы на могилах всегда свежие. Быть может, в этом музее есть что-нибудь стоящее.
– Да, замечательно, мне нравится. К тому же на шоссе мы посмотрим, что есть, а чего нет. Незамеченным к нам никто не подкрадется.
Музей Великой Отечественной войны представлял собой мрачно-торжественный зал жертвоприношений и славы. Партизанское движение против немецких оккупантов на Украине было довольно успешным, однако заплатить пришлось чудовищную цену. Это была война без пленных, без пощады, без колебаний, и зверства совершались сплошь и рядом с обеих сторон. Немцы не удостаивали своих противников термином «партизаны» и официально именовали их бандитами. А на бандитов законы ведения войны не распространялись, поэтому карательные войска действовали запредельно жестоко.
Расхаживая по залам, Свэггер и Рейли словно заглядывали в тоннель времени, в конце которого были черно-белые снимки виселиц, на которых от рук немцев погибло огромное количество человек, и рвов, куда было сброшено еще больше трупов расстрелянных.
– Просто ужасно, – заметила Рейли после еще одного экспоната, относящегося к уничтоженной деревне. – Это та же Яремча, но только в тысячекратном размере, настолько большая, что о самой Яремче здесь ничего нет. Пятьсот, шестьсот, восемьсот человек, убитых за один день. Каких-то сто тридцать пять человек в Яремче даже не заслуживают упоминания.
Один зал был отведен немецким оккупантам. Здесь были представлены образцы военной формы, оружие, средства связи, все в безопасности за стеклом. Свэггер долго разглядывал манекен в леопардово-пятнистом маскхалате войск СС последнего периода войны со всем необходимым снаряжением: вещмешок, саперная лопатка, «Люгер» в кобуре, штык-нож длиной в добрый фут, моментально узнаваемая каска, похожая на средневековый шлем и закрывающая уши и затылок. Она придавала каждому немецкому пехотинцу вид тевтонского рыцаря, беспощадно уничтожающего врагов. На петлицах рядом с двумя молниями красовался кривой меч.
Боб перевел взгляд на подпись, выполненную на трех языках, и выбрал английский.
Солдат полицейского батальона 13-й горной дивизии СС, которая вела борьбу с партизанами в Закарпатье летом 1944 года. На счету солдат этого батальона множество кровавых зверств. Жители Украины особенно боялись и ненавидели их.
– Вот этот тип, – сказал Свэггер. – Это он сжег Яремчу и охотился на Милу.
– Страшно на такого смотреть, – заметила Рейли.
– Мила знала, как с ними иметь дело. На ее долю выпало много тяжелой работы. Черт побери, замечательная девчонка. Снайпер, работала в одиночку, под огнем. И все же она всаживала пулю точно в центр груди, и больше этот тип никого уже не пугал. – Свэггер улыбнулся. – Лично я всадил бы пулю промеж глаз.
– Прошло столько лет, а это по-прежнему остается загадкой. Все эти люди, их подвиги, смерть. Что ими двигало? Многие ли из них сходили с ума?
И это была правда. И дело тут было не только в партизанской войне, которая может заставить порядочных людей творить зло. Свэггер это знал, он все это видел. Он подумал: «В партизанской войне я был с другой стороны. А если ты не испытал все на себе, то ни за что не прочувствуешь в полной мере ярость, отчаяние, бешенство, которое испытывает «правильный» солдат, сталкиваясь с врагом, наносящим удар ночью, растворяющимся среди деревьев, а на следующий день улыбающимся тебе и продающим кока-колу. Находя своих боевых товарищей с отрезанными носами и яйцами, ты начинаешь заводиться. Это выгребная яма, твою мать, кишащая пиявками, крысами и червями, и от нее исходит чудовищная жестокость, это точно».
Но здесь было нечто большее. Не просто отчаяние, вызванное потерями от партизан. Нечто более темное, более тревожное, массовое скатывание к убежденности в собственном превосходстве на каком-то надуманном основании, которое заставляло этих людей верить в то, что у них есть моральное право убивать. У них есть мандат мясника. Они стали самой смертью. После того как повидаешь много крови, кровь теряет какой бы то ни было смысл. Ломается какой-то предел, и больше никаких пределов не остается, и можно убивать, убивать и убивать. Рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, концентрационные лагеря – мелодия в одной и той же черной тональности.
– Мне бы хотелось верить в то, что не все поддались этому безумию, – наконец сказал Свэггер. – Ведь не все немцы подводили людей ко рву и расстреливали их, правда?
– Возможно, среди немцев изредка и попадались порядочные, – согласилась Рейли.
– Нам в нашей истории не помешает один порядочный тип. Бедная девочка потерялась в стране чудовищ. Когда же появится герой?
Глава 22
Чортков
В тылу советских войск
Июль 1944 года
«Тетушка Ю»[18] взлетела с аэродрома Люфтваффе под Ужгородом, на небольшой высоте двинулась на север и, заложив вираж, нырнула в брешь в Карпатских горах и взяла курс на Тернополь. Трехмоторный «Юнкерс» низко летел над украинской равниной. Летчики держали курс на Чортков, в десяти километрах за линией фронта, чтобы, добравшись до места десантирования, набрать высоту пятьсот метров и отправить ребят выполнять свое дело. С этим не должно было возникнуть никаких проблем, поскольку так далеко к югу от Москвы не имелось ни одного радиолокатора, самолеты Красной армии ночью редко поднимались в воздух, и даже артиллеристы-зенитчики в затишье перед наступлением, о котором все знали, стремились урвать дополнительные часок– другой сна.
Все, что осталось от боевой группы фон Дреле, поместилось в один самолет, хотя внутри фюзеляжа из гофрированного алюминия и было тесновато. Ребята сидели плечо к плечу напротив друг друга через узкий проход. На головы они надели каски «Фаллширмъягер», без характерного тевтонского ободка сзади, отчего те напоминали кожаные шлемы, которые нахлобучивают на голову нелепые американцы, играя в игру, по какому-то недоразумению именуемую ими футболом. Вся боевая группа была в выцветших маскхалатах, прозванных ребятами «мешками с костями», с мягкими наколенниками и высоких ботинках на шнуровке – обязательное требование, если не хочешь, чтобы обувь слетела с ног, пока ты болтаешься под куполом парашюта высоко в воздухе. У всех на ремнях висели автоматические винтовки ФГ-42 и автоматы СТГ-44. На особом нагрудном ремне, похожем на хомут, были горизонтально закреплены подсумки с магазинами, в каждом из которых было по двадцать винтовочных патронов калибра 7,92 мм или по тридцать «промежуточных» патронов того же калибра. За спиной находился ранец с парашютом РЗ-20, что создавало некоторые неудобства при сидении, хотя если ты собираешься выпрыгнуть из самолета, то вполне можешь и потерпеть. На груди красовалась эмблема воздушно-десантных войск: стилизованный золотой пикирующий орел в серебряном венке, нашивка за семьдесят пять боевых заданий, вещмешок, наполненный гранатами М-24. С полной выкладкой каждый из солдат весил целую тонну.
Одни курили, другие просто сидели, уставившись в пустоту. Прочитать выражения лиц было непросто, поскольку все вымазались жженной пробкой и теперь напоминали очень плохой ансамбль певцов, которых загримировали под негров, готовых душещипательно затянуть какой-нибудь блюз. На самом деле это уже была не боевая группа, в том большом военном значении слова, которое вызывает в памяти дивизии, полки и батальоны, и сейчас она именовалась так лишь по привычке, ради удобства. Теперь это скорее был взвод: один офицер, один унтер-офицер и тринадцать рядовых. Но ведь нельзя сказать «боевой взвод», это прозвучит нелепо, а десантники ценили себя очень высоко.
Это были поджарые молодые мужчины с суровыми лицами мумий. Большинство из них четыре года назад высаживалось под началом фон Дреле на Крит. Некоторые затем служили год вместе с ним в Италии. И вот уже два года они находились в России. Почти все уже получили ранения и вернулись в строй, и практически у всех на счету имелись десятки, если не сотни убитых врагов, взорванных сооружений всех мыслимых типов, уничтоженных танков и других бронированных машин. Каждый мог с завязанными глазами за семь секунд выполнить неполную разборку ФГ-42, с расстояния сорок метров бросить гранату в дверь проносящегося мимо железнодорожного вагона, перерезать человеку горло одним движением ножа или спасти диктатора, содержащегося в плену высоко в горах[19]. Эти ребята прекрасно знали свое дело и представляли собой все, что осталось от 21-го воздушно-десантного полка легендарной 2-й воздушно-десантной дивизии рейха.
И еще ребята были сыты по горло всем этим дерьмом. Действительно, три с половиной года ожесточенных боев, кто бы смог это вынести? Один из них был ранен шесть раз, большинство четыре– пять раз. Сам фон Дреле четырежды валялся в госпиталях: один раз на Крите, один – в Италии и дважды в России.
– На самого себя, – ответил мужчина. – Я никому ничем не обязан. Я сам по себе. Но из этого вовсе не следует, что у меня нет тайны. У меня есть тайна, смертельно опасная. Если она откроется, я умру через считанные дни.
– И что же это за тайна? Говори или ты умрешь прямо сейчас, а не через считанные дни. У меня нет права на ошибку. Ставки слишком высоки.
– В разгар величайшего погрома в истории я еврей.
– Еврей?
– Именно так. В моих бумагах об этом не говорится, поскольку это не мои бумаги. По моей фамилии этого не понять, потому что это чужая фамилия. Об этом не знает ни одна живая душа кроме тебя. Сам Бак этого не знал.
– Продолжай.
Я родом из Львова, где немцы устроили страшную бойню. Вся моя семья, родственники, мать, отец – все были убиты. Мне удалось ускользнуть. Я знал в городе одного человека, православного священника. Так случилось, что мы были внешне похожи между собой – оба худые, близорукие, без особых примет. Борода еще больше усиливала сходство. В то время как шла бойня, я, срезав с одежды желтую звезду, добрался до дома этого священника, прополз словно крыса по сточным канавам. Дома никого не было, священник вместе с семьей куда-то ушел, чтобы не слышать выстрелы. Я забрался внутрь, обшарил бюро и нашел документы. С такой ценной добычей я покинул Львов. Полагаясь только на себя, я ушел на запад, в горы, где, как я слышал, скрывается со своим отрядом Бак. После долгих похождений мне наконец удалось попасть в партизанский отряд, назвавшись именем, которое было в моих документах. У Бака не было возможности их проверить. Сама понимаешь – война.
– Однако, оказавшись в безопасности, ты продолжил свой обман.
– Похоже, теперь нигде на земле евреям не рады. Украинцы, особенно сельский пролетариат, составляющий основу отряда Бака, евреев терпеть не могут. Многие пошли на службу к фашистам и стали самыми жестокими гонителями евреев. У меня не было никакого желания открываться им. Да, они храбрые и мужественные люди, как ты сама могла убедиться на примере нашего друга Крестьянина, который ничего не знает и даже ни о чем не подозревает. Он понятия не имеет о том, что мне сделали обрезание. Должен добавить, поддерживать это заблуждение совсем непросто.
Подумав немного, Петрова сказала:
– Мне нужно больше доказательств. Все равно ты слишком много знаешь, ты слишком проницательный, сообразительный, наблюдательный. Ты похож на специально обученного разведчика. Я это чувствую, я с ними много общалась.
От твоего взгляда не укрылось, что является моим величайшим даром и в то же время моим величайшим проклятием. Да, не скрою, я одарен. Поскольку я обладал умом, но не физической силой, Бак отрядил меня помощником к своему начальнику разведки. Это был сотрудник НКВД, профессионал высокого класса, и я многому у него научился. В то же время оказалось, что у меня «чутье» к этому ремеслу. Моя семья занималась торговлей пушниной. Мы не ловили зверя, не продавали меха, мы были посредниками, вели дело так, чтобы обе стороны не догадывались о существовании друг друга. Поверь, в этом деле нужно владеть искусством обмана, мгновенной реакцией, умением быстро анализировать факты, но в первую очередь необходимо правильно выбирать время. Одним словом, идеальная подготовка для разведчика, а я быстро учусь. Так получилось, что вскоре этот офицер госбезопасности был убит во время налета на мост. Но к этому времени я уже успел проявить себя, и Бак назначил меня новым главой разведки. Но если ты заглянешь вглубь, ты увидишь не сотрудника НКВД, а перепуганного еврея.
– Пожалуй, в твой рассказ можно поверить, – задумчиво промолвила Петрова. – Он достаточно безумный, чтобы быть правдой. Мало кому пришло бы в голову придумать такое.
– Я стараюсь помочь. Сделать свое маленькое дело, только и всего.
Мила бросила пистолет ему под ноги, но он не стал его поднимать.
– Ну хорошо, – сказала она, – примени свой «дар», которым ты якобы обладаешь. Произведи на меня впечатление своей проницательностью.
– Из последних донесений разведки Красной армии мне известно, что засаду на нас, скорее всего, устроил так называемый полицейский батальон в составе тринадцатой горной дивизии СС, известный как «Ятаган». Специалисты по борьбе с партизанами, особенно в горах и лесах. Заправляет ими чудовище по имени Салид, араб, который овладел этим ремеслом, сбрасывая голых евреев в противотанковые рвы, в составе некоего подразделения под названием особая группа «Д». В свое время мы ломали голову над тем, что это может означать, и теперь я наконец все понял. Полицейский батальон оказался здесь не случайно. Его перебросили неделю назад. Специально для того, чтобы уничтожить тебя. Из чего следует, что немцы узнали о твоем появлении еще до того, как о нем узнал Бак.
– До того, как о нем узнала я сама.
Да. А откуда немцы могли узнать о твоем появлении, если здесь этого не знал никто, в том числе Бак и я? Недаром они поручили устроить засаду подразделению, обладающему специальной подготовкой. Местным болванам это не доверили.
Петрова знала ответ. Просто она не могла произнести его вслух.
За нее это сделал Учитель.
– Тебя предали в Москве.
– Это я уже сама поняла.
– Да, и это означает, говоря по-простому, что на самом высоком уровне один из них работает на немцев. И этот человек, кем бы он ни был, знал, что кровавый палач Гредель является любимчиком Гитлера, посему Гитлер потребует оберегать Гределя любой ценой. Что в конечном счете привело к этой изощренной засаде, целью которой был не Бак, который сам по себе мало кого интересует, а ты.
– Кажется, я уже давно подозревала все это, – пробормотала Петрова.
– Возможно. Но задумывалась ли ты о том, что твое спасение создало для предателя смертельную угрозу? Ты являешься живым свидетельством того, что он существует, а искать его предстоит в очень узком кругу. То есть немцы предпримут титанические усилия по твоей поимке. Ты нужна им живой, чтобы можно было отправить тебя в Берлин, поработать над тобой и выяснить, с кем ты успела поделиться своими подозрениями. Ты теперь враг рейха номер один. Но и это еще не все. Дальше будет только хуже. Ты также враг номер один для предателя. Он воспользуется своей властью, чтобы уничтожить тебя с другого конца. За тобой начнут охоту НКВД и СМЕРШ.
– О Господи… – пробормотала Мила.
– Теперь, когда обе стороны решительно нацелились покончить с тобой, ты видишь, что, несмотря на молодой возраст, добилась впечатляющего достижения.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе удалось настроить против себя два самых жестоких режима на земле. За тобой развернули смертельную охоту. Твое уничтожение стало вопросом государственной важности. Для этого нужен талант.
Глава 21
Ивано-Франковск
Наши дни
Синяк на ноге так и не появился. Однако на следующее утро она объявила о том, что ей нужен выходной. Тупая боль растеклась от щиколотки через колено до стального шарнира в бедре, что шарниру, по-видимому, не понравилось, и он также разболелся. Боб принял шесть таблеток ибупрофена, и у него закружилась голова. Однако сегодня не требовалось бегать по горам. Боб встретил Рейли в вестибюле гостиницы главным, самым неотложным вопросом.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя на вокзал и посадил на первый же поезд до Москвы? – спросил он. – Возможно, мы в опасности.
– Нет, и думать об этом нечего. Это мой материал, я им занимаюсь, и я доведу его до конца. Теперь он становится еще более интересным. С чем таким он может быть связан, что по истечении семидесяти лет это по-прежнему имеет значение?
Они вошли в ресторан, где был буфет, и взяли йогурт, фрукты, сок и кофе. Затем проследовали на открытую террасу и сели в тени зеленых деревьев.
Свэггер выбрал место так, чтобы наблюдать за входом; он мысленно отметил все выходы, изучил обслуживающий персонал, убедившись в том, что никто не выделяется одеждой и поведением, проследил за всем движущимся. Еще он очень сожалел, что у него нет пистолета, и чувствовал себя без оружия совершенно беззащитным.
– Сегодня никаких гор, – решительно заявила Рейли. – Тут неподалеку есть городок Коломыя, километрах в тридцати к югу. Там есть знаменитый музей пасхальных яиц.
– Замечательная мысль, – согласился Свэггер.
А еще городок интересен тем, что в нем есть музей Великой Отечественной войны. Как написано в путеводителе, замечательное собрание экспонатов времен войны – здесь ее никто не забыл, она никуда не ушла, это Украина. Помнишь, Стронский сказал, что цветы на могилах всегда свежие. Быть может, в этом музее есть что-нибудь стоящее.
– Да, замечательно, мне нравится. К тому же на шоссе мы посмотрим, что есть, а чего нет. Незамеченным к нам никто не подкрадется.
Музей Великой Отечественной войны представлял собой мрачно-торжественный зал жертвоприношений и славы. Партизанское движение против немецких оккупантов на Украине было довольно успешным, однако заплатить пришлось чудовищную цену. Это была война без пленных, без пощады, без колебаний, и зверства совершались сплошь и рядом с обеих сторон. Немцы не удостаивали своих противников термином «партизаны» и официально именовали их бандитами. А на бандитов законы ведения войны не распространялись, поэтому карательные войска действовали запредельно жестоко.
Расхаживая по залам, Свэггер и Рейли словно заглядывали в тоннель времени, в конце которого были черно-белые снимки виселиц, на которых от рук немцев погибло огромное количество человек, и рвов, куда было сброшено еще больше трупов расстрелянных.
– Просто ужасно, – заметила Рейли после еще одного экспоната, относящегося к уничтоженной деревне. – Это та же Яремча, но только в тысячекратном размере, настолько большая, что о самой Яремче здесь ничего нет. Пятьсот, шестьсот, восемьсот человек, убитых за один день. Каких-то сто тридцать пять человек в Яремче даже не заслуживают упоминания.
Один зал был отведен немецким оккупантам. Здесь были представлены образцы военной формы, оружие, средства связи, все в безопасности за стеклом. Свэггер долго разглядывал манекен в леопардово-пятнистом маскхалате войск СС последнего периода войны со всем необходимым снаряжением: вещмешок, саперная лопатка, «Люгер» в кобуре, штык-нож длиной в добрый фут, моментально узнаваемая каска, похожая на средневековый шлем и закрывающая уши и затылок. Она придавала каждому немецкому пехотинцу вид тевтонского рыцаря, беспощадно уничтожающего врагов. На петлицах рядом с двумя молниями красовался кривой меч.
Боб перевел взгляд на подпись, выполненную на трех языках, и выбрал английский.
Солдат полицейского батальона 13-й горной дивизии СС, которая вела борьбу с партизанами в Закарпатье летом 1944 года. На счету солдат этого батальона множество кровавых зверств. Жители Украины особенно боялись и ненавидели их.
– Вот этот тип, – сказал Свэггер. – Это он сжег Яремчу и охотился на Милу.
– Страшно на такого смотреть, – заметила Рейли.
– Мила знала, как с ними иметь дело. На ее долю выпало много тяжелой работы. Черт побери, замечательная девчонка. Снайпер, работала в одиночку, под огнем. И все же она всаживала пулю точно в центр груди, и больше этот тип никого уже не пугал. – Свэггер улыбнулся. – Лично я всадил бы пулю промеж глаз.
– Прошло столько лет, а это по-прежнему остается загадкой. Все эти люди, их подвиги, смерть. Что ими двигало? Многие ли из них сходили с ума?
И это была правда. И дело тут было не только в партизанской войне, которая может заставить порядочных людей творить зло. Свэггер это знал, он все это видел. Он подумал: «В партизанской войне я был с другой стороны. А если ты не испытал все на себе, то ни за что не прочувствуешь в полной мере ярость, отчаяние, бешенство, которое испытывает «правильный» солдат, сталкиваясь с врагом, наносящим удар ночью, растворяющимся среди деревьев, а на следующий день улыбающимся тебе и продающим кока-колу. Находя своих боевых товарищей с отрезанными носами и яйцами, ты начинаешь заводиться. Это выгребная яма, твою мать, кишащая пиявками, крысами и червями, и от нее исходит чудовищная жестокость, это точно».
Но здесь было нечто большее. Не просто отчаяние, вызванное потерями от партизан. Нечто более темное, более тревожное, массовое скатывание к убежденности в собственном превосходстве на каком-то надуманном основании, которое заставляло этих людей верить в то, что у них есть моральное право убивать. У них есть мандат мясника. Они стали самой смертью. После того как повидаешь много крови, кровь теряет какой бы то ни было смысл. Ломается какой-то предел, и больше никаких пределов не остается, и можно убивать, убивать и убивать. Рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, концентрационные лагеря – мелодия в одной и той же черной тональности.
– Мне бы хотелось верить в то, что не все поддались этому безумию, – наконец сказал Свэггер. – Ведь не все немцы подводили людей ко рву и расстреливали их, правда?
– Возможно, среди немцев изредка и попадались порядочные, – согласилась Рейли.
– Нам в нашей истории не помешает один порядочный тип. Бедная девочка потерялась в стране чудовищ. Когда же появится герой?
Глава 22
Чортков
В тылу советских войск
Июль 1944 года
«Тетушка Ю»[18] взлетела с аэродрома Люфтваффе под Ужгородом, на небольшой высоте двинулась на север и, заложив вираж, нырнула в брешь в Карпатских горах и взяла курс на Тернополь. Трехмоторный «Юнкерс» низко летел над украинской равниной. Летчики держали курс на Чортков, в десяти километрах за линией фронта, чтобы, добравшись до места десантирования, набрать высоту пятьсот метров и отправить ребят выполнять свое дело. С этим не должно было возникнуть никаких проблем, поскольку так далеко к югу от Москвы не имелось ни одного радиолокатора, самолеты Красной армии ночью редко поднимались в воздух, и даже артиллеристы-зенитчики в затишье перед наступлением, о котором все знали, стремились урвать дополнительные часок– другой сна.
Все, что осталось от боевой группы фон Дреле, поместилось в один самолет, хотя внутри фюзеляжа из гофрированного алюминия и было тесновато. Ребята сидели плечо к плечу напротив друг друга через узкий проход. На головы они надели каски «Фаллширмъягер», без характерного тевтонского ободка сзади, отчего те напоминали кожаные шлемы, которые нахлобучивают на голову нелепые американцы, играя в игру, по какому-то недоразумению именуемую ими футболом. Вся боевая группа была в выцветших маскхалатах, прозванных ребятами «мешками с костями», с мягкими наколенниками и высоких ботинках на шнуровке – обязательное требование, если не хочешь, чтобы обувь слетела с ног, пока ты болтаешься под куполом парашюта высоко в воздухе. У всех на ремнях висели автоматические винтовки ФГ-42 и автоматы СТГ-44. На особом нагрудном ремне, похожем на хомут, были горизонтально закреплены подсумки с магазинами, в каждом из которых было по двадцать винтовочных патронов калибра 7,92 мм или по тридцать «промежуточных» патронов того же калибра. За спиной находился ранец с парашютом РЗ-20, что создавало некоторые неудобства при сидении, хотя если ты собираешься выпрыгнуть из самолета, то вполне можешь и потерпеть. На груди красовалась эмблема воздушно-десантных войск: стилизованный золотой пикирующий орел в серебряном венке, нашивка за семьдесят пять боевых заданий, вещмешок, наполненный гранатами М-24. С полной выкладкой каждый из солдат весил целую тонну.
Одни курили, другие просто сидели, уставившись в пустоту. Прочитать выражения лиц было непросто, поскольку все вымазались жженной пробкой и теперь напоминали очень плохой ансамбль певцов, которых загримировали под негров, готовых душещипательно затянуть какой-нибудь блюз. На самом деле это уже была не боевая группа, в том большом военном значении слова, которое вызывает в памяти дивизии, полки и батальоны, и сейчас она именовалась так лишь по привычке, ради удобства. Теперь это скорее был взвод: один офицер, один унтер-офицер и тринадцать рядовых. Но ведь нельзя сказать «боевой взвод», это прозвучит нелепо, а десантники ценили себя очень высоко.
Это были поджарые молодые мужчины с суровыми лицами мумий. Большинство из них четыре года назад высаживалось под началом фон Дреле на Крит. Некоторые затем служили год вместе с ним в Италии. И вот уже два года они находились в России. Почти все уже получили ранения и вернулись в строй, и практически у всех на счету имелись десятки, если не сотни убитых врагов, взорванных сооружений всех мыслимых типов, уничтоженных танков и других бронированных машин. Каждый мог с завязанными глазами за семь секунд выполнить неполную разборку ФГ-42, с расстояния сорок метров бросить гранату в дверь проносящегося мимо железнодорожного вагона, перерезать человеку горло одним движением ножа или спасти диктатора, содержащегося в плену высоко в горах[19]. Эти ребята прекрасно знали свое дело и представляли собой все, что осталось от 21-го воздушно-десантного полка легендарной 2-й воздушно-десантной дивизии рейха.
И еще ребята были сыты по горло всем этим дерьмом. Действительно, три с половиной года ожесточенных боев, кто бы смог это вынести? Один из них был ранен шесть раз, большинство четыре– пять раз. Сам фон Дреле четырежды валялся в госпиталях: один раз на Крите, один – в Италии и дважды в России.