Черное облако души

Но вместо этого в дверях возникло лицо Сашки.

– Кушать подано, идите жрать, пожалуйста, – важно изрёк он.

Никита Кузьмич вздрогнул и стряхнул с себя наваждение. Он ковырял вилкой поджаристые ломтики картофеля, слушал неумолкаемую Сашкину трескотню, и ему хотелось одного: чтобы тот поскорее ушёл. Наконец Куролесов распрощался и, взяв с Никиты слово, что он будет крайне осторожен, станет хорошо питаться и тепло одеваться, скрылся за дверью. Никита Кузьмич вздохнул с облегчением и отправился в спальню. Там он вытащил из шкафа гитару, уселся в своё любимое кресло и весь остаток вечера наигрывал грустные, меланхолические мелодии.





14




«Наконец-то весна! Она пришла неожиданно, когда уже и не верилось, что когда-нибудь растают эти огромные сугробы, похожие на льды, в которых утонул «Титаник», что свирепые метели устанут стучать в окно по ночам, а чёрная мгла за стеклом сначала нальётся молоком, точно разбавленный кофе, а затем на глазах начнёт светлеть. И вот это произошло. Первыми, кто возвестил приход весны, были воробьи, которые отчаянно и звонко зачирикали у нас во дворе. Сначала я услышала их, а потом и увидела: они яростно дрались под березой за хлебные крошки, наскакивая друг на дружку и пытаясь оттеснить в сторону. Они выглядели так смешно, что я невольно заулыбалась и спустила целых три петли.

Вот так идиотка! Вчера целый день вязала, почти закончила, а сегодня не могу заставить себя взяться за работу. В голове ветер и какое-то странное настроение. Тянет петь и одновременно плакать – разреветься, громко, в голос, как в детстве. За окном солнышко сияет, и мне так хочется туда: подставить под его лучи лоб и щеки, наступить в лужу на тротуаре, синюю оттого, что в ней отражается небо. Хочется, хочется…

Я откладываю в сторону вязание. Ну его к черту! Эти надоевшие до смерти шарфы и рукавицы. Разве стала бы я заниматься этим, не будь того страшного дня? Нет, я мечтала совсем о другом. Свет прожекторов, сцена, глаза зрителей, направленные на меня, только на меня одну. Я выхожу из-за кулис, в красивом, блестящем платье, не спеша кланяюсь и иду к роялю. Сажусь за него, и зал замирает. Он видит только мои руки, неподвижно застывшие на клавишах. Он ждет. Я делаю глубокий вздох. Мои пальцы осторожно трогают клавиатуру. Первые робкие аккорды. Они точно нащупывают невидимые нити, из которых рождается дивной красоты мелодия. Она моя, эта мелодия, лишь моя, рожденная в самой глубине сердца, посвященная тому, кто мне дороже всего на свете.

Я чувствую, как слушает зал. Ни шороха, ни скрипа. Никто не кашляет, не шепчется. Все превратились в единый организм, который жадно впитывает в себя звуки рояля. И я играю, играю, ощущая себя непростительно счастливой…

За окном громко каркает ворона. Я вздрагиваю и спускаюсь с небес. Что-то замечталась я, ни к чему хорошему это не приведет. Зачем растравливать себя в очередной раз? Мои пальцы давно забыли ощущение клавиш. Они всегда холодные, а для того, чтобы играть, нужно, чтобы руки были теплыми, почти горячими. Да и сама я почти не помню волшебную мелодию. Зато знаю, как считать петли – и в этом есть высший смысл.

Ни о чем не нужно жалеть. Так говорила мне психолог Лиза. Она права. Теперь я хорошо ее понимаю. Прошлого уже нет, будущего еще нет. Есть только сегодняшний день, синяя лужа на асфальте, дерущиеся во дворе воробьи, мокрая кора березы. А еще – у меня есть Галка и Алиса, есть окно, в которое видно капельку большого мира. Есть спицы и мохнатый клубок шерсти. А спущенные петли мы сейчас подправим: «две лицевые, одна изнаночная, две лицевые… одна…».





15




Никита Кузьмич старался выполнять обещания, данные Куролесову. Он соблюдал режим, рано ложился, полноценно питался и добросовестно заматывал шею тёплым шарфом, перед тем, как идти на улицу. Однако чувствовал он себя по-прежнему неважно. Кашель так до конца и не прошёл, и по вечерам его немного лихорадило. Он сильно похудел, и его любимый свитер, некогда связанный Надеждой Сергеевной, стал болтаться как на вешалке. Шоколад же, напротив, здорово подрос, окреп и выглядел превосходно. Шерсть его сияла и лоснилась, глаза весело блестели, он оглушительно лаял на всю квартиру, едва заслышав шум за дверью, и все время рвался гулять. Никита Кузьмич, превозмогая немощность, выходил с ним на бульвар дважды в день. Иногда к ним присоединялся пожилой сосед-собачник с суетливым и злобным мопсом на поводке. Тот тоже недавно овдовел, и им с Никитой было что обсудить. Они медленно брели по тротуару и горестно сетовали на несправедливую жизнь.

В одну из таких прогулок у Никиты Кузьмича зазвонил телефон. Он глянул на табло – незнакомый номер.

– Я слушаю, – произнёс Никита в трубку и тут же закашлялся.

– Это Петровская, – раздался знакомый, прокуренный голос.

– Не ожидал, что это вы, – отдышавшись, произнёс Никита Кузьмич. – Телефон другой. Чему обязан?

– Это мой новый номер, – спокойно проговорила Петровская. – Никита Кузьмич, я звоню вам сказать, что дело закрыли за недостатком улик.

– Как закрыли? – Никита против воли почувствовал невероятное облегчение и тут же его охватил жгучий стыд. – Как это закрыли? – нарочито возмутился он. – Почему?

– Начальство сочло, что это типичный «висяк». У нас ни имени предполагаемой преступницы, ни нормального портрета. Нигде по ориентировкам ее не опознали. Доказательств экспертизы, что вашу жену именно столкнули, а не она сама упала, тоже нет. Поэтому вот так. – В трубке послышался вздох. Это было так нетипично для Петровской, что Никита даже остановился. Шоколад нетерпеливо гавкнул.

– Ну… понятно… – протянул Никита Кузьмич неопределённо.

– Да что вам понятно? – раздраженно произнесла Петровская. – Я-то уверена, что именно Свиристелкина, или как там ее по-настоящему, виновница гибели вашей супруги. И я буду искать ее, что бы мне ни говорили. Но вам я обязана озвучить официальное положение дел. Всего хорошего.

В ухо Никите грянули злобные гудки.

– Кто звонил? – с любопытством проговорил сосед.

– Следователь. По делу Нади.

– Вон как. – Тот почтительно надул щеки. – И что сказал?

– Сказала, – поправил Никита Кузьмич. – Это женщина.

– Едрить твою мать, – выругался сосед. – Значит, теперь и в ментовке бабы заправляют! Так что она хотела от тебя?

– Ничего. Дело закрыли.

– Стало быть, не будут больше искать вашу жиличку?

Мужик знал про Владу, но немного. Для него она также была не внучкой Никиты, а квартиранткой. Тогда, осенью, Никита Кузьмич не успел похвастаться соседям, что у него есть внучка, чему теперь был только рад.


– Не будут искать, – подтвердил он и двинулся дальше по бульвару.





16




Стало совсем тепло. Шарф пришлось убрать на полку, зимнее пальто повесить в шкаф, а ему на смену достать лёгкую болоньевую куртку. Самочувствие Никиты Кузьмича наконец пришло в норму настолько, что он попросил Сашку свозить его на дачу. Сидя в любимом кресле-качалке и наблюдая за тем, как с восторгом носится по участку Шоколад, Никита Кузьмич с горечью думал о своих неосуществившихся планах. Нет ни Нади, ни Влады. Для кого теперь эти хоромы – огромная веранда, гостиная с камином, выложенный плиткой двор, аккуратный газон, по которому так упоительно бегать в жаркий летний денёк?

Никита Кузьмич закрыл глаза и постарался представить, где сейчас Влада и чем она занимается. Ведь должна же она где-то быть, черт бы ее побрал, не могла же она испариться без следа! А вдруг ее бойфренд, этот скрипач из перехода наврал следствию и на самом деле знает, куда сбежала его подружка? Может, даже он был в курсе ее преступных замыслов или вовсе являлся сообщником?

Никита настолько увлёкся этим предположением, что ему пришла в голову совершенно безумная идея: съездить на Арбат и попробовать найти парня. Объяснить ему, что он – не Петровская, не станет вредить Владе. Надю уже не вернёшь, а сам он от одиночества скоро просто сойдёт с ума. Возможно, эта мысль посетила бы Никиту и раньше, но проклятая болезнь начисто лишила его сил. И вот теперь, наконец, он почувствовал, что готов к решительным действиям.

Назавтра он сел в такси и поехал в центр. Возле «Арбатской» было шумно и людно. Из перехода раздавались знакомые звуки саксофона, им вторила скрипка. Никита Кузьмич невольно прислушался, ожидая, что случится чудо и он услышит голос Влады. Но его не произошло – музыканты играли без вокалистки. Он подавил вздох и спустился по ступеням.

Кругом толпился народ. Маленький скрипач был тут как тут, тискал скрипку длинными, нервными пальцами, периодически закатывая глаза. Никите он показался манерным до омерзения. Наверняка это он все затеял, толкнул Владу на кривую дорожку! Она сопротивлялась, ссорилась с ним. Но видимо, было у неё к этому недомерку какое-то чувство – иначе бы давно послала его подальше.

Никита Кузьмич протиснулся поближе к музыкантам. Его оглушила барабанная дробь, но он стоял и терпеливо слушал, дожидаясь, пока в выступлении наступит пауза. После нескольких номеров гитарист, высокий прыщавый длинноволосый парень, взял микрофон.

– Друзья, спасибо, что вы сегодня здесь, с нами, – проговорил он неожиданно приятным и бархатистым тенорком.

Публика в ответ зааплодировала.

– Мы хотим сейчас сыграть вам что-то особенное. То, что вам очень понравится.

– Да-а! – загудела толпа. – Даёшь новое!

– Это композиция, сочиненная одной девушкой. Она пела здесь с нами осенью, а потом исчезла. Ее звали Влада.

Никита Кузьмич вздрогнул и впился взглядом в гитариста. Тот подмигнул друзьям, тряхнул челкой и заиграл. Никита сразу узнал свою любимую мелодию – ту, которую он подбирал все это время, и она хоть немного облегчала его страдания. Саксофон вёл трогательную линию, скрипка пела женским голосом.

Никита был потрясён до глубины души. Вон, значит, как – эту прекрасную музыку сочинила сама Влада! Почему же она не сказала ему об этом? Отчего поскромничала? Он почувствовал, что ему трудно дышать. По лицу текли слёзы. Несколько человек рядом с удивлением обернулись на него. Мелодия закончилась постепенно, точно растаяла в вечерней дымке.

– Небольшой перерыв, – объявил гитарист.

Никита очнулся и бросился к ребятам.

– Здравствуйте! Мне нужно поговорить с вами.

Те с недоумением уставились на него.

– А я вас знаю, – неожиданно произнёс скрипач. – Вы приходили слушать Владу, давно, в сентябре, кажется. С вами ещё была женщина, кудрявая такая.

Никита Кузьмич опустил голову:

– Это моя жена. Она умерла.

– Да вы что? – опешил скрипач. – Примите наши соболезнования.

Вблизи он не казался таким манерным – обычный паренёк, лицо открытое и усталое.

– Так о чем вы хотели с нами поговорить? – мягко спросил он у Никиты.

– О Владе. Куда она делась?

Скрипач вздохнул:

– К сожалению, этого никто не знает.

– К нам приходили из полиции, – вступил в разговор гитарист. – Говорили, что она в чем-то замешана. Вроде какая-то женщина, у которой она жила, погибла, и ее чуть ли не подозревают… – Он вдруг остановился на полуслове, глаза округлились. – Погодите, так это… это и есть ваша жена? Это у вас Влада жила?

Никита молчал кивнул.

– Ужас какой, – произнёс саксофонист, до этого молча пивший чай в стороне. – Влада не могла этого сделать. Я вам за неё головой ручаюсь.

– А сюда вы зачем пришли? – спросил скрипач, и лицо его вдруг стало неприветливым. – Думаете, мы сдадим вам Владку? Мы же все уже сказали ментам – нам даже фамилия ее неизвестна.

– Вы не поняли, – заволновался Никита Кузьмич. – Я не собираюсь ей мстить. И в полицию ее не сдам. Я… я верю, что она ничего дурного не хотела. И я… скучаю по ней. Прошу вас, помогите! Помогите найти ее.

– Шурик правду сказал, – гитарист кивнул на скрипача. – Мы действительно ничего про неё не знаем. Она просто однажды не пришла на концерт, и больше мы ее не видели.