Человек-тень

– Вам удобно? – ухмыльнулся Барда.

– Это что-то вроде приема у моего мозгоправа, – сыронизировала Конни. – Вы хотите поиграть?

– А разве это игра? – спросил Барда, повернувшись на своем стуле, чтобы посмотреть на Конни.

– Раз уж вы спрашиваете, то скажу: вообще-то нет, это совсем не игра.

– И все же как это произошло?

– Это было во время игры в лакросс. В моменты, когда в твоей жизни случаются судьбоносные события, ты этого часто сразу не понимаешь. И потом ты долго прокручиваешь историю в своей голове. Если бы я повернула налево, а не направо, если бы затормозила, если бы не бежала так быстро, чтобы забить гол…





* * *


Конни училась в старшем классе школы, собиралась поступить в университет и изучать астрономию. Будущее казалось ей безоблачным. Та игра в лакросс изменила все. Соперница попыталась отобрать у Конни мяч и сделала это по правилам, но девушки, ударившись лбами, упали навзничь. Другая девушка поднялась первой с шишкой на лбу. Конни села, покачнувшись, и почувствовала, как мир закружился у нее перед глазами, а к горлу подступила тошнота. Она испугалась опозориться на виду у всей команды.

Все признаки сотрясения мозга были налицо, и потом Конни мучали мысли о том, что она сразу поняла, в чем дело. Именно сотрясение мозга нередко становилось следствием удара по голове. Конни достаточно часто наблюдала, как игроков из команды по американскому футболу местной старшей школы увозят с поля на каталках, чтобы осознать, что к произошедшему надо отнестись серьезно. Но тошнота быстро прошла, головокружение тоже. Лед помог уменьшить шишку, и появление синяка, свидетельствующее о том, что кровоизлияние оказалось не внутренним, а внешним, тоже было добрым знаком – Конни где-то читала об этом. Вечером должна была состояться вечеринка у ее школьных друзей. До нее оставалось всего несколько часов, и необходимо было поспать, чтобы избавиться от головной боли. Мать девушки была в отъезде, отец работал в своем кабинете. Никто ничего не заметит, подумала Конни. Так и случилось.

Учебный год завершился, и Конни получила впечатляющий средний балл. Ее мать, отец, брат и бабушка отпраздновали успех выпускницы вместе с ней. В их доме в Мартаз-Винъярде состоялась вечеринка, и Конни предстояло долгое жаркое лето. У президента компании, где работал отец Конни, была дочь, отдыхающая вместе с ними, и брат Конни запал на нее. В июне и июле обычные социальные ограничения переставали работать. В Винъярде вообще снобизм был не в чести. Можно было общаться с кинозвездами, известными политиками или простыми рыбаками и официантками, и никто не шептался у тебя за спиной, не показывал пальцем. В общем, это было типичное лето.

– Но к тому времени я уже познакомилась с Рубеном. – Конни продолжила рассказ. – Он жил в Эдгартауне, а я на окраине Оук-Блаффса. Днем я работала в кафе-мороженом, и он как-то зашел туда, чтобы встретиться с друзьями. Господи, я никогда ни на кого так не реагировала, как на него. Когда он вошел, я уронила шарик мороженого, который делала, у меня затряслись руки, и говорила я как полная идиотка. Рубен вел себя очень мило. Он мог себе это позволить. Я уверена, что все девушки на острове желали его больше всего на свете.

– Он оправдал ваши ожидания или разочаровал вас? – спросил Барда.

– Я так и не получила возможности это узнать. – Конни закрыла глаза. – Он попросил у меня номер телефона, и я дала его, сделав вид, что это обычное дело. Но это было не так. У меня до сих пор не было настоящего бойфренда. Я училась в школе-интернате для девочек на материке, и там был жесткий контроль. А летом меня держали в ежовых рукавицах родители – они хорошо знали, что многие девушки попадают в беду, завязывая близкие отношения с туристами и посещая фривольные вечеринки. Я должна была возвращаться домой к определенному часу, соблюдать множество правил, рядом со мной всегда кто-то был. Но мне уже исполнилось восемнадцать лет, и скоро я должна была отправиться в университет, так что, думаю, родители поняли, что уже поздно пытаться запереть меня в четырех стенах… Рубен позвонил мне через неделю. Мы договорились встретиться на пляже Сквибнокет-бич в восемь часов вечера. Мы собирались выпить пару банок пива – это была его идея, поскольку сама я не пила. На этом пляже можно развести костер, если вы приносите с собой дрова и ведете себя с осторожностью. В темноте дорогу на пляж найти нелегко, и людей обычно бывает немного. Там можно поплавать под покровом ночи, и вода вокруг вас освещается, если вы врезаетесь в гребневика.

Конни готовилась к этой встрече весь день, удаляя воском волосы на теле, выбирая одежду – сначала более откровенную, затем менее. Она нарочно взъерошила волосы, чтобы Рубен не подумал, что она лезет из кожи вон, чтобы понравиться ему. Прошла уже половина летних каникул, но если у них с Рубеном все срастется, то впереди еще август.

Взяв джип, Конни положила в багажник коврик для пикников, дрова для костра, спички и пару одеял. И остановилась на подъездной дороге, чтобы еще раз наложить блеск для губ. Этот блеск назывался «обнаженный мед». Странно, какие мелочи застревают в твоем мозгу. Родителям Конни оставила записку, в которой сообщала, что заночует у своей лучшей подруги Джеммы. Джемма, участвующая в этом обмане, была готова подыскать правдоподобную отговорку на тот случай, если родители Конни ей позвонят и попросят позвать свою дочь к телефону. Все было продумано до мелочей.

– Вечер был ясным. И очень звездным. Летом в Винъярде так бывает часто, но тот вечер был особенно хорош. Мы собирались посмотреть, как заходит солнце. Тамошние закаты похожи на картины Тернера. Господи, я была так взволнована. Вам знакомо это ощущение в самом низу живота? Я говорю не только о сексуальном возбуждении, которое ты испытываешь, встретив того, о ком ты мечтал. Речь идет о предвкушении чего-то нового, о возбуждении, вызванном появлением в твоей жизни человека, который должен стать для тебя очень важным. Этот вечер обещал стать вечером откровений. Думаю, я правильно описала вам свои чувства.

Раздался стук в дверь – в номер доставили еду.

– Не беспокойтесь, я все сделаю сам, – сказал Барда и, взяв поднос с едой, поставил его на кровать. Но никто из них не приступил к еде. – И что же случилось потом?

– Я не помню. Я проснулась в больнице. Моя машина была обнаружена в лесу на дороге, ведущей на Скрибнокет-бич. Все решили, что в темноте я сбилась с пути, повернула не туда и врезалась в дерево. Не знаю, ждал меня Рубен или нет. Надеюсь, что ждал, но в таком случае он потратил вечер, ожидая девушку, которая так и не явилась. Когда я не вернулась к полуночи, мои родители позвонили Джемме, она рассказала им правду, и они организовали поиски. Проблема заключалась в том, что… – Конни села на кровати, сняла колпак с подноса и, взяв вилку, начала возить еду по тарелке. – Когда я пришла в сознание, оказалось, что я не могу ни говорить, ни писать. Что я вообще не могу объясняться. Попытки заговорить вызывали у меня сильное головокружение. Сосредоточиться на отдельных словах было невозможно. Я могла ходить, есть, одеваться – делать все, но не общаться.

– Но думали вы нормально?

– Да. И от этого было еще хуже. Это было чудовищно. Я чувствовала свое бессилие, свою изоляцию. Я была заперта в своем собственном мозгу.

Барда подошел к окну и, хмурясь, посмотрел вниз, на улицу:

– Я даже представить себе не могу, как ужасно это было.

– Дальше будет еще хуже. Мои дедушка и бабушка много лет жертвовали большие суммы денег одной больнице в Бостоне. И близко дружили с тамошним психиатром доктором Вебстером. Он принадлежал к их поколению, и ему было несвойственно сострадание, но об этом я узнала позже. Моя бабушка позвонила доктору Вебстеру сразу же. Он осмотрел меня, мне сделали томографию, и, не найдя никаких физических отклонений, психиатр решил, что в результате того, что я солгала своим родителям, собираясь впервые отдаться мужчине, у меня развилась подростковая истерия. По его мнению, я умышленно разбила машину, чтобы избежать сексуальной конфронтации и окончательного взросления. Он также решил, что мой отказ общаться был преднамеренным. Он хотел подвергнуть меня интенсивной терапии и гарантировал, что выведет меня из этого состояния не позже чем за три месяца… Вы не притронулись к своей еде.

– Я не голоден, – отмахнулся Барда. – А ваши родители не обращались к другим специалистам?

– Доктор Вебстер был одним из самых уважаемых психиатров в Бостоне и считался крупным специалистом в области психических расстройств у подростков. У моих родных не было причин сомневаться в нем. Так я оказалась в психиатрическом отделении в возрасте восемнадцати лет и четырех месяцев, в то самое время, когда мне следовало бы собирать свои вещи для отъезда в университет. Это было… – Конни отшвырнула вилку и опять легла на подушку. – Это было все равно что умереть. Я перестала быть частью жизни других людей.

Психиатрическое отделение находилось в Бостоне, а семья девушки жила в Мартаз-Винъярде. Доктор Вебстер посоветовал родственникам не посещать Конни слишком часто, чтобы не подпитывать ее истерию. Если у нее не будет аудитории, заявил он, она скоро сделается прежней.

У этой больницы было две стороны, как у медали. В присутствии родных и друзей пациентов врачи участливо кивали, усердно читали медицинские карты и делали обнадеживающие прогнозы… Медсестры были милы и веселы и ничего не делали впопыхах. Всюду царило спокойствие и чувство общности.

Но когда двери больницы запирались и за персоналом никто не наблюдал, все становилось совсем другим. Ты не хочешь принимать лекарства? Тогда тебя лишали возможности выбирать еду, уединяться в туалете и носить чистую одежду. Ты сердишься, проявляешь характер? Это считалось более серьезным нарушением. Успокоительные инъекции можно было делать относительно безболезненно, но их можно было осуществлять и так, чтобы ты чувствовала, как в тебя всаживают стальную иглу. Ты решила не подчиняться терапии? Тогда тебя раздевали и привязывали к кровати.

– Я училась быстро. Я наблюдала. Ведь больше я ничего не могла делать. Мой мозг мог только вбирать информацию, но не выдавать ее. – Конни вздохнула и вытянула руки над головой. – Мое выздоровление шло не так быстро, как доктор Вебстер обещал моей бабушке, и он, опасаясь, как бы я не выставила его дураком, решил прибегнуть к крайним мерам. Он велел санитару обрить меня наголо. Это был единственный раз, когда я видела, как моя мать вышла из себя. Ей доктор Вебстер сказал, что я украла бритву и сделала это сама.

Матрас на кровати девушки был очень тонким и неудобным, на ее тумбочке не было замка, гардероб не имел дверей, а дверь санузла не запиралась, так что любой мог ее открыть. Разумеется, все это ради безопасности пациентки. Ничего острого. Ничего тяжелого. Ничего, что она могла бы проглотить. Никаких носителей информации, которые могли бы вызвать нежелательную реакцию. Обстановка, выдержанная в пастельных тонах. Протертая пища. Но больше всего Конни мучили мысли о других пациентах, и они же не давали ей умереть. Девушка изучала окружающих, выясняла, что их заводило, а что, наоборот, могло успокоить. Ночь в психиатрическом отделении для подростков никогда не проходила спокойно. Темнота становилась спусковым механизмом.

– Больше всего меня поражало то, что в моем отделении были такие ребята, которых там вообще не должно было быть. Подростки, страдающие от депрессии, которым просто нужна была забота. Нет, тогда я не была психологом, но когда ты наблюдаешь за людьми день за днем, то начинаешь понимать, кто из них сумасшедший, кто злобный, а кто просто чем-то подавлен. Опасность исходила от нескольких по-настоящему опасных подростков, чьи родители смогли избавить их от уголовного преследования, вероятно благодаря щедрым пожертвованиям, которые они, как и моя бабушка, сделали этой больнице. Этих подростков нельзя было вылечить, и они представляли угрозу обществу до конца своих дней.

Однажды ночью Конни проснулась, почувствовав, как прогнулся ее матрас. Один из пациентов проник в ее палату и стоял на ее кровати. Он где-то раздобыл или изготовил нож, который блестел в тусклом свете, проникающем в палату из коридора, и пытался расковырять им потолок.

– Они идут, – сказал парень ей. – Они хотят, чтобы я отдал тебя им. В качестве образца.

Конни попыталась закричать.


Парень опустился на колени и потной ладонью зажал ей рот:

– Не ори. Сюда все равно никто не придет. Кто-то принес ночной смене пирожные, и они все обжираются ими в комнате для персонала. Мои друзья вон там, – он указал на потолок, – видели тебя. Они выбрали тебя. Они считают, что у тебя приятный вкус.

Парень убрал руку и принялся лизать ее лицо и совать свой язык Конни в рот. Она пыталась отпихнуть парня, но он был сильнее – намного сильнее, – и он это знал.

– Мм… они правы. У тебя в самом деле приятный вкус, – пропыхтел он. – Откушу-ка и я кусочек, пока они не пришли. Тебя хватит на всех.

Не успела Конни понять, серьезна ли эта угроза, как парень вцепился зубами в мочку ее уха. Она снова принялась вопить во все горло. Ее подушка окрасилась кровью, парень откусил мочку, сел и начал жевать. Три или четыре минуты спустя медсестры достаточно рассердились из-за громких криков Конни, чтобы решить посмотреть, что происходит, и открыли дверь ее палаты, неся в лотке шприц и готовясь всадить его строптивой пациентке в бедро. Конни ощутила еще больший ужас, когда медсестры, оказавшись в дверях, попятились и стали звать санитаров, пока чудовище, сидящее на ней верхом, не торопясь, жевало ее мочку, желая в полной мере насладиться ее вкусом, прежде чем проглотить.

Парень наклонился, чтобы откусить мочку второго уха, и его наконец стащили с Конни. Падая, он разбил голову о батарею, так что на стену над кроватью девушки брызнула и кровь этого урода. Конни сидела, дрожа, пока медсестры боролись с этим сумасшедшим и вводили ему лекарство, от которого он отключился.

До этого нападения Конни уже несколько недель слышала, как этот парень что-то шепчет, обращаясь к неким странным существам, якобы обитающим над ее потолком. И облизывает губы, проходя мимо нее по коридору. Иногда он стоял в углах комнат, уставясь в стену, бормоча что-то и затем ожидая ответа. Конни была полна решимости научиться давать отпор.

– А что с вами было потом? – спросил Барда.

Конни встряхнула головой, избавляясь от воспоминаний, бодро улыбнулась и убрала волосы со своего левого уха. Барда подошел к кровати, осторожно сел на край, отвел волосы Конни еще дальше и дотронулся до того, что осталось от мочки, проведя пальцем по шершавой рубцовой ткани.

– Это помогает, – заметила Конни. – Каждое зеркало напоминает мне, почему я занимаюсь именно этой работой.

– Неужели в больнице не отделяли мужчин от женщин? – В голосе Барды слышался ужас.

– Дверь между мужским и женским отделениями должна была запираться на ночь, но для персонала это был кратчайший путь наружу, так что они часто не запирали ее. О безопасности никто не думал. Нападения случались нередко, но никто не докладывал о них наверх, чтобы не нарваться на дисциплинарное взыскание.

– Поэтому вы и решили стать психологом-криминалистом?

– Тогда я думала о том, чтобы заняться чем-то более динамичным. Я хотела пойти работать в ФБР. Выучиться, стать крутой, если я когда-нибудь снова смогу общаться, что к тому времени превратилось в вопрос моего выживания.

У Барды зазвонил телефон. Прежде, чем ответить, он отпустил волосы Конни, встал и отошел к противоположной стене. Пока он отдавал распоряжения, Конни прошла в ванную и умылась холодной водой, чтобы смыть воспоминания.

Барда закончил разговор и тихо постучал в дверь ванной:

– Конни, вы в порядке?

– Да, все хорошо. – Она открыла дверь. – Есть что-нибудь новое по делу Элспит?

– Боюсь, что нет. Есть только кое-что о пропавшей девочке. Полицейские в форме опросили жителей в районе ее школы и дома, но ничего нового не узнали. Только одна из подруг Мэгги сообщила, что, по ее словам, девочка видела в парке какого-то мужчину, который заставил ее понервничать. Значит, он следил за ней. Если бы ему было все равно, кого из учеников похищать, он был бы там в конце школьного дня, а не позже. Ему явно было известно, что Мэгги всегда забирают поздно.

– Точно, – тихо пробормотала Конни, едва слыша свой голос. Она уставилась на свой ноутбук, стоящий на столе, пытаясь мысленно воссоздать фотографии, хранящиеся в его памяти, но видя перед собой только те снимки, которые висели на стене, посвященной Анджеле. – В парках можно беспрепятственно следить за людьми. Вы можете бегать трусцой, гулять, делать вид, будто наблюдаете за птицами, да все что угодно. В парках человек может передвигаться медленно или просто сидеть на лавочке. И, скорее всего, никто не обратит на него ни малейшего внимания.

– Вы считаете…

– Не может быть. Это нелогично.

– Конни, в чем дело?

– Соберите все фотографии Элспит, на которых она заснята в парке. Просмотрите все, где она с мужем, с их детьми. У них еще есть собаки, да?

– Да.

– И с ними тоже. И отправьте кого-нибудь к ее семье, чтобы узнать, в каких парках были сделаны эти фото. Нам интересны только те парки, которые находятся в Эдинбурге или вокруг него.

Конни взяла свой ноутбук и начала щелкать клавишами, прокручивая информацию.

– Но ведь все семьи с детьми или собаками обязательно фотографируются в парках, – сказал Барди. – Они есть во многих семейных альбомах.

– Вот именно, – подхватила Конни. – Эти фотографии висели в доме Анджелы.

Она показала на стену с фото из дома Ферникрофтов. Основным местом действия был парк.

– Но это все равно не дает нам связи с исчезновением Мэгги. – Барди вздохнул. – Пусть я и не профайлер, но даже я знаю, что обычно преступникам бывает несвойственно так резко менять типы своих жертв.

– Да, – согласилась Конни.

– А вам не кажется, что это надо обсудить до того, как мы сообщим полиции Шотландии, что в их парках может действовать маньяк? Потому что это не столько психологический профиль преступника, сколько приглашение каждому самопровозглашенному поборнику справедливости нападать на любого одинокого мужчину, замеченного в парке в радиусе ста миль.

– Хорошо. – Конни отодвинула ноутбук. – Предположим, что вы маньяк, ищущий женщину определенного типа. Женщину с маленькими детьми. Где вы станете искать ее?

– На игровой площадке школы?

– А теперь ограничим параметры поиска. Вам нужна не просто мать, отвозящая своих детей в школу и забирающая их, а особенная. Вы хотите наблюдать ее активное участие в жизни детей. Возможно, вы хотите чего-то большего, чем просто представлять себе, что она им говорит. А это значит, что вам нужно подходить к тем, за кем вы следите, достаточно близко, и при этом не выделяться из толпы.

– Это можно делать во многих местах. В магазинах, ресторанах, даже на улице.

– Тогда разговоры матери с детьми были бы однотипными: что мы положим в нашу тележку, чтобы приготовить ужин? мы не опаздываем? А мы ищем такие места, где мать может расслабиться и продемонстрировать свои материнские качества во всей красе.