Человек-тень

– Он делает вам больно? – спросила Мэгги.

– Иногда. Не все время. Меньше, если я веду себя осторожно.

– А он будет делать больно мне?

– Думаю, это будет зависеть от твоего поведения. Это как ролевая игра. У вас в школе были такие вещи?

Мэгги кивнула.

– По-моему, это то же самое. Ему нравится, когда я называю его своим мужем. Это приводит его в хорошее расположение духа… на какое-то время.

– Я не стану называть его папой. – Мэгги топнула ногой. – Ни за что!

– Послушай, я знаю, кажется, что его соплей перешибешь, но на самом деле он сильный. Он занес меня сюда на руках. Я играю в его игру, потому что это помогает мне выживать, пока я не смогу что-нибудь придумать. Я знаю, я взрослая и должна иметь ответы получше, но у меня их нет. Потому что он не в своем уме, Мэгги. Он псих. Я даже не могу тебе это объяснить. Обещаю, я постараюсь оберегать тебя, но ты должна будешь мне помогать. Тебе нельзя его злить.

– Если он дотронется до меня, я убью его.

– Я понимаю. Возможно, мы вместе сможем придумать план спасения.

– Нельзя опускать руки, – твердо сказала Мэгги. – Нельзя просто взять и сдаться. Я буду вести себя смирно, если мы будем думать над тем, как сбежать.

– Согласна, – кивнула Элспит и раскрыла объятия.

Они обнялись и заплакали, а за дверью у подножия лестницы лежал Фергюс Эрисс и ждал смерти.





Глава 13




Очнувшись, Фергюс сумел доползти до своей спальни, но, когда он попытался подняться с пола и лечь на кровать, это ему не удалось. Верхняя часть его тела упала на нее ничком, но колени так и остались на полу. Его руки и ноги не были сломаны, несмотря на хруст, подобный треску спиленных деревьев, который он слышал, когда летел вниз. Другое дело – его голова. Первые четыре удара остались в памяти Фергюса, но затем он потерял счет. Он сломал несколько пальцев на правой руке, и кровь пропитала заднюю верхнюю часть его брюк и трусов. Он чувствовал, как влажные холодные трусы облепили его зад. Откуда взялась эта кровь? Лучше об этом не думать.

Фергюс не знал, сколько времени пролежал без сознания, об этом можно было судить только по наступившей темноте. Он собирался приготовить какую-нибудь еду для женщины и девочки наверху, пока они знакомились друг с другом. Там у них были только хлеб и кое-какие снеки. Фергюс попытался поднять голову, но хлопчатобумажное покрывало прилипло к его лицу. Ему понадобилась вся его сила и два неповрежденных пальца, чтобы отлепить ткань. Мир стал красным.

Перед глазами Фергюса замелькали розы, расцветающие на стене; завороженный вихрящейся фреской, оттенками вишневого и ярко-красного, то сливающимися, то разъединяющимися, он с трудом двигал глазами. Фергюс смотрел, как узоры постепенно покрывают его саднящую плоть. Наконец-то он может это отведать. Если красный цвет имеет вкус, это должен быть вкус клубничного сиропа. Это было вкусное блюдо, но оно слишком долго пробыло в кастрюле. Почему-то оно все еще было горячим, но Фергюс ощущал вкус металла, как будто кастрюля дала свой привкус еде. Этот привкус намертво пристал к его языку, несмотря на все его попытки сглотнуть. В его ушах с неудержимой силой грохотал водопад. Потом он превратился в кровавую реку. Она текла из его глаз и ушей, сочилась из рта, вытекала из нижнего отверстия в его теле. Болезнь, долго таившаяся в теле, вышла наружу. Это хорошо. Фергюс готов уйти.

Он хотел только одного – уйти спокойно, завернувшись в покрывало, которое когда-то принадлежало его матери и превратилось теперь в ее последние объятия. Дышать было трудно. Незримые руки сжимали грудь Фергюса, сдавливали горло. Он напряг все силы, какие смог в себе отыскать, чтобы залезть на кровать, пытался подтянуться на руках, оттолкнуться правой ногой – левую он больше не чувствовал и не знал, на месте ли она. Тело Фергюса распадалось на части. Его желудок перешел в режим свободного падения, и он плыл в потоке боли, которая уже почти не действовала на него. Боль – это лампочка индикатора двигателя, мигающая в салоне твоей машины, только и всего. Если подчинить ее себе, забраться внутрь нее, то ты видишь ее такой, какая она есть. Тело подавало Фергюсу знак, и он понимал, что оно хочет сказать.

Поняв наконец тщетность своих попыток залезть на кровать, Фергюс решил, что гора должна прийти к нему. Мало-помалу он стащил с кровати все белье, и оно очутилось на полу. Фергюс не смотрел на него – ему не хотелось видеть кровавые цветы, расплывающиеся по ткани.

В какой-то момент ноги Фергюса окончательно отказались повиноваться ему. Упав на мягкое белье, он сделал глубокий вдох, настолько глубокий, насколько позволяли легкие, и ощутил запах мыла и крема для рук, затем ароматы свежевыпеченного печенья, только что постиранной одежды… Все запахи, что дом включал в себя.

Оттолкнувшись от кровати, Фергюс ухитрился, все еще цепляясь за покрывало, заставить свое тело откатиться подальше. Покрывало было обернуто вокруг его торса так, что было видно только лицо. Фергюс перекатился еще на сто восемьдесят градусов и оказался лицом к стене, на которой перед ним начали мелькать картины.

Фергюс увидел женщину с младенцем на коленях. Вот она везет малыша в коляске. Вот она в детской больнице сидит возле его кровати… Вот она стоит у подножия детской горки, готовая поймать сынишку. Вот она с восхищением смотрит на него в тот день, когда мальчик впервые пошел в школу, его волосы расчесаны и блестят, он обут в красивые новые ботинки, на которые она копила деньги все лето. Вот она играет с сыном на пляже, не замечая холода. Вот она, нарядно одетая, сидит за семейным обедом.

Были и такие образы, которым не нашлось места на этой стене, которые Фергюс старался оттолкнуть от себя. Зачем вспоминать боль? Например, тот день, когда он узнал, что потерял мать. Когда ему сообщили, что она и его брат мертвы. Иногда он забывал, как мать выглядела, и ему приходилось заново воссоздавать ее образ в своей голове.

Теперь онемели уже обе его ноги, и Фергюс ощущал запах мочи, доносящийся из-под покрывала. Но при таких обстоятельствах мать не рассердилась бы на него. Как он может контролировать себя, если не чувствует своих ног? Надо думать, это покрывало сожгут, когда обнаружат его тело.

Сколько времени женщина и девочка находятся там, наверху? Недолго, подумал Фергюс. Сколько дней? Или прошли уже недели? Время как бешеное скакало в его голове и не хотело остановиться.

Фергюс закашлялся и выплюнул кровь. На ковер упали еще два зуба. Отчего они вывалились – от болезни или от ударов о ступеньки? Это уже неважно. Спазм сжал желудок, Фергюс задыхался. Значит, надо еще потерпеть боль, чтобы отойти в мир иной. Если боли нет, как можно отпустить жизнь? У Фергюса распирало шею, он чувствовал, как у него выпучиваются глаза. Ему стало трудно различать образы на стене. Фергюс перекатился на спину. Зачем нужны какие-то картинки, если скоро он увидит свою мать, воссоединится с ней?

Фергюс почувствовал ее поцелуй на своем лбу, ее дыхание на своей щеке. Биение его сердца замедлилось, стало неровным, пульс, этот барабан на невольничьем корабле, бой которого сопровождал Фергюса всю его несчастную жизнь, ослабел. Его глаза закрылись, и он увидел свет и почувствовал тепло. Его челюсть отвисла. Мать протягивала ему руку, стоя у подножия горки, той горки, которой была его жизнь.

Фергюс Эрисс ждал, надеясь, что теперь он наконец так и останется мертвым.





Глава 14




Кирпичные стены дома на Престонфильд-роуд, где Анджела Ферникрофт так счастливо жила и где она умерла такой жестокой смертью, казалось, впитали в себя печаль. Место преступления было давно свободно и от атрибутов расследования, и от беспорядка, сопутствовавшего смерти хозяйки дома, но семья Анджелы так и не вернулась в свой дом. Никто не захочет жить в доме в ближайшие несколько лет, до тех пор, пока люди не забудут, что там произошло убийство. До тех пор этот дом не удастся продать. Муж Анджелы, Кэл, согласился встретиться с Конни и впустить ее в дом.


– Я сделаю все, – сказал он ей по телефону. – Если это поможет, ну, вы меня понимаете…

«Поймать его» – такими были слова, которые мужчина не смог произнести.

Конни представилась, и они сели напротив друг друга за стол в кухне. Кэл Ферникрофт долго плакал прежде, чем смог заговорить. Конни молчала. Когда Кэл немного успокоился, Конни положила одну руку на стол ладонью вверх, чтобы посмотреть, возьмет ли он ее за руку, захочет ли, чтобы она утешила его.

Сперва Кэл только смотрел на ее руку, затем осторожно взял ее и заплакал еще горше.

Конни оглядела кухню. Кто-то выращивал травы в горшках, стоящих на подоконнике. Конни догадалась, что это была Анджела, и ощутила симпатию к убитой. Люди, которым нравится садоводство, заботятся об окружающей среде. Уход за растением требует прилежания и терпения. Сама Конни была в этом несильна.

Рядом с задней дверью на стене висело семейное фото. Фотографируясь, Анджела и Кэл посадили своих двух детей себе на спины, и все четверо улыбались, как будто им только что рассказали уморительную шутку.

– Этот снимок был сделан в прошлом году, – хрипло сказал Кэл. – Мы тогда отдыхали в Уэльсе. И только что пробежали по пляжу наперегонки. Я никогда так не смеялся.

Конни осторожно высвободила руку. Кэл больше не плакал.

– У вас есть фотоальбомы? Мне хотелось бы узнать Анджелу получше, иногда это помогает.

– Они на чердаке.

– Вы можете их принести? Если вам это трудно, только скажите.

– Нет-нет, я могу их принести. Просто я не бывал наверху с тех пор…

– Я попрошу кого-нибудь из полицейских. Вам нет нужды оставаться в доме, пока я буду осматриваться. Потом я занесу вам ключ.

Кэл нахмурился:

– Нет. Это не… Я не должен бежать из своего собственного дома. Мне надо еще раз почувствовать свою близость к Анджеле. До этого я всегда чувствовал ее присутствие в доме. Приходя с работы раньше, когда меня не ждали, я всегда сразу же понимал, что Анджела дома. Я не думал об этом до тех пор, пока она не погибла, не осознавал, что она присутствовала в моих мыслях каждую секунду. Как магнит, который влек меня домой. Вы могли бы мне помочь?

Конни кивнула. Кэл говорил не о фотографиях.

– Вы хотите, чтобы первой туда вошла я?

– Да, если можно.

Выйдя из кухни, они подошли к лестнице. Кэл стиснул перила. Конни не торопила его. Тяжесть, давившая на мужчину, грозила увлечь его вниз, но он хоть и с трудом, но заставлял свои ноги подниматься по ступенькам. На то, чтобы преодолеть четырнадцать ступенек, у них ушло три минуты. Добравшись до верха, Кэл тяжело дышал.

– Выбор за вами – вы можете отложить это дело или открыть дверь и посмотреть правде в глаза, – сказала Конни.

Кэл содрогнулся.

– Откройте ее вы, – попросил он.

Конни взялась за круглую дверную ручку. Та повернулась легко, и Конни подумала, что тут что-то не так. Почему-то она ожидала, что открыть это дверь будет труднее. Кэл вошел в комнату, закрыв глаза.

– Я не хочу это видеть, – сказал он, но все равно открыл глаза.

Конни, взяв Кэла за руку, смотрела, как он обозревает урон, нанесенный его жилищу. Постельное белье и матрас были изъяты, их забрали для исследования, как и шторы. Забрызганные кровью ковры также были унесены. Не было видно и одежды. Ту, которая находилась на виду, когда Анджела погибла, тоже забрали криминалисты. И книгу, которую Анджела не успела дочитать, увезли. Бедняжка никогда не узнает, какой там конец.

Кэл нерешительно улыбнулся:

– Это похоже на то, что здесь было, когда мы только что въехали в этот дом. До того как у нас появились дети. Никаких штор, минимум мебели. Мы копили деньги абсолютно на все. Мы… – На глазах у мужчины опять показались слезы. – Мы хотели мальчика и девочку, и так оно и вышло. Дом, дети, парк, находящийся совсем рядом… Все было так, как мы хотели, и я не понимаю… – Кэл упал на колени. – Я не понимаю, почему Бог забрал ее, а не меня. Не понимаю, что мы сделали, чтобы заслужить такое. – Он поднял взгляд на Конни, простирая к ней руки: – Пожалуйста, вы должны вернуть ее мне.

Сев на пол, Конни обняла Кэла, прижав его спину к своей груди. Он раскачивался взад и вперед, кричал, причитал. Конни, уткнувшись лицом в его плечо, продолжала прижимать мужчину к себе. Кэл казался совершенно потерянным, он метался между скорбью по убитой жене и любовью к детям, которым был нужен их отец.

Конни посмотрела на оконную нишу, прежде закрытую шторами, доходившими до пола. Здесь прятался убийца Анджелы, стоя неподвижно, как статуя, и наблюдая за ней. Прежде чем лечь спать, она приняла ванну, и преступник терпеливо ждал. До этого женщина убрала кухню и загрузила белье в стиральную машину, чтобы оно постиралось за ночь. Машина работала в прачечной комнате на первом этаже и в тот момент, когда наверху Анджела испускала свой последний вздох.

– В чем дело? – спросил Кэл.

Конни не заметила, как он перестал плакать. И теперь смотрел на нее через плечо.

– Вам лучше уйти отсюда, – посоветовала Конни. – Полицейские принесут мне фотоальбомы. Пару дней вы будете чувствовать себя как выжатый лимон. Вам нужен крепкий сон. И побольше.

Кэл кивнул. Конни отпустила его, и он встал с пола и протянул руку, чтобы помочь подняться и ей.

– Спасибо, – тихо сказал Кэл. – Я больше никогда сюда не вернусь.

– Я вас понимаю. Люди, которым не доводилось терять близкого человека, думают, что ты прощаешься с ним только один раз, в церкви перед похоронами. Но это не так, ты прощаешься с ним во многих местах. В его любимой кофейне, на знакомом перекрестке, когда ты ешь карри или когда надеваешь тот пиджак, который нравился ему. Прощание происходит опять и опять. Оно может показаться вам бесконечным. Вы должны знать, что это не так, но этот процесс очень долог, и иногда путь получается не прямым, а окольным. Но вам помогут справиться с горем ваши дети.

Кэл кивнул.

– Я оставлю ключи в замке, если вы попросите полицейских потом вернуть их мне, – сказал он.

– Конечно, – ответила Конни и долго смотрела на удаляющуюся спину безутешного мужчины.