Человек, который приносит счастье

Старик повернулся к девчонке и внимательно посмотрел ей в глаза.

– У тебя что, есть кто-то на примете?

– Я, господин Грозавеску! Я! Я хочу уехать отсюда, а он ищет жену. Ведь все сходится.

– Ты? Сколько же тебе лет?

– Скоро двадцать. Но вы же знаете: женщины всегда чуть взрослее мужчин.

– А что ты вообще умеешь?

– Скоро я смогу сама брить и делать модные стрижки. Там такие мастера наверняка нужны.

– Никому там такие мастера не нужны.

– И еще рожать детей, господин Грозавеску. Рожать я тоже могу. Он же этого хочет. Я быстро схватываю и прилежно тружусь. Я люблю учиться полезным вещам. Ну и еще я довольно веселая.

– Веселая? Ты? Да ты и не разговариваешь почти никогда.

– Значит, буду говорить больше.

– Ему нужна хорошая хозяйка.

– Значит, буду хорошей хозяйкой.

– Такая, чтобы в Бога верила.

– Значит, буду верить в Бога и ходить в церковь.

– Но нельзя же вот так. Верить нужно от всего сердца.

– У меня большое сердце, господин Грозавеску. И там хватит места и Богу, и нескольким детишкам, и вашему сыну. Пожалуйста, напишите ему… Напишите, что здесь есть девушка, которая…

– А ну-ка встань, девушка. Хм, да ты слишком худая. Вот такую б, как Аура…

– Но Аура не хочет никуда ехать, а я хочу. Напишите ему. Он получит все, что захочет. Захочет, чтобы я была полная, значит, буду есть, пока не располнею.

– А если ему нужна брюнетка, а не блондинка?

– Тогда покрашу волосы.

Старик рассмеялся, потом снова принял серьезный вид.

– Он точно не сможет полюбить такую худышку, как ты. Тут он весь в меня.

– А ему и не надо меня любить, надо только хотеть.

Сначала старик не знал, что и думать, но уже через несколько дней господин Грозавеску появился в парикмахерской с запечатанным конвертом и помахал им перед Еленой.

– Я написал ему о тебе и несу письмо на почту. Нам останется только ждать. Я написал, что ты хоть и не красавица, но приличная девушка. Что ты ничего не умеешь и худая, как швабра. Если это его не отпугнет, то он твой.

– Можно мне его фотографию, чтобы я могла смотреть на него, когда захочу?

Не дожидаясь ответа из Нью-Йорка, мама сразу перешла к делу – начала есть все, что попадалось под руку. Она набивала живот с большим энтузиазмом. Она ходила в церковь, садилась там на скамью и наблюдала за другими. Она не умела разговаривать с Богом – ни мать, ни Ваня не научили ее этому, – зато умела делать как все. Она вставала на колени перед алтарем, крестилась, целовала иконы и ставила свечки.

Мама села на корабль до Кришана и разыскала ту самую бабку, теперь уже совсем дряхлую, которая помогла ей родиться. Бабка сидела у печки и гладила кошку, что лежала у нее на коленях. Грязные, пожелтевшие пальцы утопали в шерсти. Когда мама подошла к бабке, та схватила ее за запястье и притянула к себе, заставив наклониться.

– Я твою мать знала. Как у ней дела?

– Я уже давно ничего о ней не знаю.

– А у отца?

– Один умер сразу после моего рождения.

– Я про настоящего отца спрашиваю. Вы же с ним – одно лицо.

– Он недавно умер… наверное.

– От чего умер?

– Не знаю. Он все больше прятался в тростниках, а однажды совсем пропал. Не хотел, чтобы я его видела.


– Ах, вот что за болезнь, – вздохнула бабка и тут же резко отдернула руку. – А ты к нему прикасалась?

– Я никак не могла понять, почему он вдруг не хотел, чтобы я его трогала. Хотя мы часто ели из одной тарелки. Я еще маленькой поняла, что он мой настоящий отец. Он был как ребенок, но все равно отец мне. Чем бы он ни болел, я бы этим не заразилась.

– Поверь мне, девочка, еще как заразилась бы. Смотри не трогай тут ничего. А зачем пришла-то?

– У меня эта дельта уже вот где сидит. Как в тюрьме тут. Хочу отсюда уехать. Я нашла одного парня, он в Америке живет. Родом отсюда. Он некрасивый, но мать всегда говорила: мужик должен быть чуть красивей черта. Вот он как раз такой. У меня фотография с собой. Вот он. Пускай теперь он захочет этого так же, как я хочу.

– Поставь на стол.

– Ваня всегда говорил, вы знаете заклинания на все случаи жизни. Есть у вас что-нибудь на такой случай?

Старуха расхохоталась:

– Ко мне ходют и бабы, которым их мужики надоели, и такие, которым бы хоть какого заполучить. Иногда и такие бывают, что сперва хоть какого найти, а потом скорей бы избавиться хотят. Оставь портрет тут, ступай домой и жди. Я бабка старая, но мои заговоры и до Америки дотянутся. Как расплачиваться будешь?

Мать вернулась в Сулину и стала ждать. При этом она продолжала есть так много, будто у нее не рот, а горловина бездонного мешка. Она ходила в церковь и молилась, слушала песни Берлина, без конца пересматривала фотоальбом старика, каждый раз нахваливая его сына, и чувствовала, как сердце замирает от страха, когда видела господина Грозавеску на пути к парикмахерской. Она помогала своей хозяйке стирать или сжигать одежду ее мужа, смотрела, как она готовит, и училась всему тому, чему собственная мать ее не научила. Она делала успехи у Ахилла, проявила себя трудолюбивой и любознательной.

Однажды на работе она прищемила правую руку выдвижным ящиком и поняла, что рука не чувствует боли. Дома она со всей силы ударила по руке дверью шкафа – все так же ничего. С тем же результатом она держала руку над свечой, от пальцев до плеча.

Спустя месяц, к концу 1938 года, пришел долгожданный ответ. Петру объявил, что летом приедет в Сулину. Елене он написал на отдельном листке таким же ухабистым детским почерком, как у всех рыбаков, которые учились в школе не дольше необходимого. Он рассказывал, что теперь живет в Куинсе, в районе, где полно таунхаусов с небольшими газонами, перед некоторыми стоят автомобили. У него, конечно, тоже скоро будет автомобиль.

Вот только бы ему наконец скопить денег на собственные четыре стены! Но пока приходится снимать комнату в поднаем у одной пожилой польки, которая иногда угощает его наваристым борщом и целыми вечерами рассказывает о сыне, погибшем из-за аварии на шахте в Пенсильвании. Еще он писал, что ему ехать до Манхэттена час с лишним на метро, станция которого всего в нескольких кварталах от дома. Мама не знала, что и представить, читая про все эти таунхаусы, метро и кварталы. Она понятия не имела, какое расстояние в Нью-Йорке можно проехать за час. В дельте единицей времени служила половина дня.

Петру обещал, если они действительно подойдут друг другу, найти ей место в «Московице и Луповице». Возможно, на первых порах судомойкой на кухне, а потом, когда она немного подучит английский, – на кассе. Но если у них родятся дети, то она, конечно, будет сидеть дома. В общем, она могла на что-то надеяться, и это для мамы было самое главное.

В начале 1939 года ей стало хуже. Рука не только ничего не чувствовала, но и едва шевелилась, как будто ее парализовало. Мать все больше уставала, чувствовала слабость и недомогание, а когда Ахилл давал ей какое-нибудь задание, она его тут же забывала. Иногда у нее так поднималась температура, что грек отправлял ее домой. Начались сильные головные боли, которые не позволяли подняться с постели.

Но бывали и хорошие дни, когда она чувствовала себя почти как раньше, порхала между клиентами, выполняя свою работу, а по вечерам прогуливалась с Аурой до маяка, болтая о Петру и Нью-Йорке. Вскоре в дельту должны были вернуться перепелки, кружить в сумерках вокруг маяка. Многим из них суждено погибнуть, и все же на будущий год птицы прилетят снова.



В марте на руках и шее у матери появились первые буровато-фиолетовые пятна. Она прятала их, как только могла. Все реже она могла выдержать целый рабочий день, не выронив швабру или бритву. Ахилл все еще платил ей полную ставку и требовал, чтобы она обратилась к врачу, но она все время откладывала. Хозяева дома тоже заподозрили неладное и разрешали ей заходить в ее комнату только прямо с веранды, запретив входить в дом.

Лишь через какое-то время ей пришлось признать, что она все-таки нуждается в помощи. На каждое письмо от Петру она добросовестно отвечала, хоть это и давалось ей все труднее. Она рассказала ему о своей матери и о Ване, но в ее жизни было немного такого, о чем ему стоило знать. И чего он – тоже дитя дельты – не знал и без нее.

Так что мама писала ему о том, как она представляет их общий дом, какую мебель хочет, как они будут проводить досуг. И конечно, никогда не забывала упомянуть, на сколько килограммов она поправилась за время с прошлого письма, а также что регулярно и от всего сердца молится за него и за них обоих. Какие чудесные блюда она будет ему готовить. Она была уверена, что у него там, в загадочном Куинсе, просто слюнки текут. При этом она поддерживала больную правую руку левой.

В тот день, когда мама в конце концов обратилась в больницу, она еще не знала, что лишь несколько минут отделяют ее от второй жизни. От жизни столь необычной и болезненной, что это трудно себе представить.

Маму проводили в скудно обставленный смотровой кабинет на первом этаже больницы, там она дождалась неприветливого, сутулого человека, которого знала вся Сулина, потому что он был единственным на всю округу, помимо портового доктора, кого вообще можно было назвать врачом. Раньше в городе было еще два-три медика, но те давно уехали. Так сказать, конкурентов у этого врача не было. Он знал это и даже не пытался любить людей, которых лечил.

Он помогал рождаться детям горожан и выдавал морфий тем, кого мучили боли. В его практике были и мертворожденные, и несколько самоубийц. Утопленники и застреленные. Искалеченные жертвы производственных травм. Больные, чье тело насквозь сожрал рак. Но, слушая, как мама описывает ему симптомы, он становился все серьезнее. Когда она показала ему пятна на руках и плечах, он вскочил и подошел к ней, но остановился на безопасном расстоянии.

Врач положил на письменный стол иглу и велел матери взять ее и провести по руке. Он расспросил ее о пальцах на руках, скрюченных и жестких, как когти. Затем ей пришлось подойти к окну, чтобы врач мог как следует рассмотреть пятна на ее коже. «Стойте здесь, но ничего не трогайте!» – приказал он и вышел. Вскоре из коридора послышались взволнованные приглушенные голоса.

Мать слышала, как врач тихо – однако недостаточно – объявил персоналу о своем подозрении: morbus Hansen. Кого-то послали за жандармами на случай, если она будет сопротивляться. Кто-то сказал, что ее надо изолировать, пока не будет однозначного диагноза.

– Что со мной не так? – испуганно спросила она, когда врач вернулся в смотровую и задумчиво сел за стол. – Что такое «морбус хансен»?

– Сохраняйте спокойствие. Еще нет никакой определенности, нам нужно сделать несколько анализов, – хладнокровно ответил врач.

Она сделала шаг в его сторону.

– Не приближайтесь!

– Что такое «морбус хансен»? Скажите мне! Мне надо знать.

– Это лепра. Здесь, в Сулине, уже много лет не было ни одного случая. Но в глубине дельты эта зараза появляется снова и снова. Всех зараженных отвозят в изолятор под Тулчей. Если мой диагноз подтвердится, вам придется провести остаток жизни там.

Она пошатнулась.

– Но ведь через две недели приезжает Петру, чтобы забрать меня в Америку. Мне нужно быть здесь для него.

– Если у вас действительно лепра, то вы больше ни с кем не сможете встретиться. Мне очень жаль.

– Вам очень жаль? Мне в Америку надо, господин доктор. Петру приедет со мной познакомиться. Мы понравимся друг другу, я уверена. Мы уже многое знаем друг о друге. Господин доктор, мне нужно уехать. Я не останусь здесь на всю жизнь. Дайте мне лекарства, я буду принимать все, что вы скажете.

– Боюсь, с Америкой ничего не получится. Надо взять у вас кровь и еще немного подождать. Но симптомы налицо. Вы даже не сможете остаться в Сулине. Изолятор – единственное место в мире, где вас примут. – Врач откашлялся. – Может быть, вы знаете, как вы заразились? Нам нужно найти этого человека. У кого-нибудь были похожие симптомы?

Мама вытаращила глаза. Она не могла ответить, она силилась осознать свое положение. Врач несколько минут уговаривал ее, но в конце концов его терпение кончилось.

– Если вы не хотите рассказать мне, вам придется рассказать жандармам.

Она оглянулась, увидела открытое окно и в один прыжок оказалась возле него.