Чайная роза

– Как и положено крысе из сточной канавы, – подмигнула Фиона.

– Да! То есть… нет. Я хотел сказать…

– Всего доброго, Том.

Фиона пересекла Вест-стрит, умело лавируя между экипажами, конками и редкими автомобилями. Она шла своей обычной легкой, пружинистой походкой, с поднятой головой и расправленными плечами, глядя прямо перед собой. Эта прямота – не только во взгляде, но и в словах, требованиях, ожиданиях, во всей манере поведения – стала визитной карточкой Фионы. Ее отличало умение видеть сквозь словесную мишуру всплески недовольства и снисходительность банкиров и деловых людей. Она сразу чувствовала фальшивые цифры и раздутые счета поставщиков и распределителей. Исчезла юношеская неуверенность, забрав с собой и девичью игривость. Нынешняя Фиона обладала непоколебимой, запоминающейся уверенностью. Это было результатом упорного труда, сражений и побед.

Оказавшись на другой стороне улицы, Фиона повернулась и еще раз взглянула на свою фабрику, которой владела почти десять лет. Ее радовали составы красных товарных вагонов с белой эмблемой «Тэс-Ти» и внушительное фабричное здание. За фабрикой находилась собственная пристань компании. На приколе стояли баржи, готовые с утренним приливом двинуться в путь. Одни поплывут недалеко – в Нью-Джерси, другие отправятся на север – в растущие города на Гудзоне: Райнбек, Олбани и Трой. Часть барж ждал еще более далекий путь: через канал Эри к озеру Онтарио. Там ящики «Тэс-Ти» перегрузят на местные пароходики и повезут на северо-запад – в крупные города на берегах Великих озер.

Большинство женщин не увидели бы ничего красивого в фабрике и подъездных путях, но для Фионы фабрика была воплощением красоты. Ее мысли вернулись к новой машине и надеждам, связанным с этим дорогим устройством. Фиона потратила целое состояние на приобретение, установку и наладку машины. Но на этом расходы не закончились. Придется тратиться на рекламные кампании в Нью-Йорке и по стране, на новую упаковку, новые транспортные связи и новую систему доставки. Каждый план, каждая схема и затея, которые родятся в ее голове и головах Стюарта и Нейта, потребуют денег. В ближайшие годы будет еще много затрат. Главное, чтобы все это принесло результаты.

Фиона глубоко вдохнула и тут же выдохнула. Лягушки пришли в движение. Фиона уже давно решила: «бабочки» – слишком деликатное слово, чтобы описать ощущение, возникавшее у нее в животе, когда она начинала новый проект. Какие там бабочки! В животе у нее бултыхались большие, тяжелые лягушки-быки. Их бултыхание было ей хорошо знакомо. Они прыгали, когда Фиона впервые открыла дверь заброшенного дядиного магазина. И потом, когда она заказала у фирмы «Миллардс» свои первые пятьдесят ящиков чая. Лягушки сопровождали покупку у мисс Николсон, ныне покойной, здания, в котором расположилась «Чайная роза». Не обошлось без них и при открытии Майклом второго бакалейного магазина на углу Седьмой авеню и Четырнадцатой улицы. И потом, когда очередной чайный салон открывался в Бруклин-Хайтсе, Балтиморе или Бостоне.

Ник умел чувствовать ее лягушек. Он заваривал ей чай, настаивая до такой крепости, что им можно было удалять краску. Но именно такой чай и нравился Фионе.

– Утопи этих маленьких негодниц, – обычно говорил он. – Лягушки терпеть не могут чая.

На нынешнем этапе своей жизни Фиона воспринимала лягушек как необходимое зло. Присутствие этих маленьких зеленых демонов заставляло ее тщательнейшим образом снова задумываться над всеми своими предположениями и ожиданиями, корректировать планы и статьи расходов, что в конечном счете уменьшало возможность ошибок. Если лягушки распрыгались – это хорошо, нет повода для беспокойства.

Сейчас лягушки вовсю прыгали и скакали, но даже их акробатические трюки не могли уменьшить энтузиазм Фионы по поводу «Быстрой чашки». Сколько возможностей таилось в новой машине! Если «Быстрая чашка» завоюет Соединенные Штаты, Фиона выйдет с этим проектом на рынок Канады, а потом – на рынки Англии и Франции. Там найдется достаточно поклонников революционного способа приготовления чая. Ее доходы возрастут втрое и даже вчетверо.

Погруженная в мысли, Фиона не заметила, как прошла Джейн-стрит. Она прибавила шагу, стараясь быстрой ходьбой погасить возбуждение, охватившее все ее тело. Наверное, следует поймать кеб. Незачем томить Ника ожиданием. Но она не стала ловить кеб. Волнение, бурлившее в ней, требовало воздуха. Сама мысль о поездке в душном кебе была для Фионы невыносимой. Между тем под пляской лягушек скрывалась другая тревога – страх за здоровье Ника.

Сегодняшний приступ на фабрике – действительно ли это была боль в спине? Или у него опять прихватило сердце? Правда, руку к груди он не поднес. Когда болело сердце, Ник всегда массировал грудь. И лекарство, врученное Экхартом, тоже не принял. Врач велел принимать эти таблетки при малейших ощущениях боли. Ник не отлынивал от предписаний немца. Значит, действительно спина. Фиона облегченно вздохнула, расправила плечи. Днем Ник выглядел бледнее обычного, этого следовало ожидать. Он серьезно болен, и болезнь имеет свои проявления.

– С Ником все в порядке, – вслух произнесла Фиона. – Все в порядке.

Последние десять лет Фиона очень внимательно следила за здоровьем Ника, настаивая на правильном питании, исключив из него шампанское и черную икру, на обязательном отдыхе днем и на посильных физических упражнениях. Однажды, поддавшись ложному убеждению, будто кто-то где-то способен вылечить сифилис, а не просто поддерживать больных в приемлемом состоянии, она отказалась от услуг Экхарта и пригласила американских и европейских докторов для осмотра Ника.

Ник не сопротивлялся, терпеливо вынося выслушивание и выстукивание первой полудюжины медицинских светил. Он соглашался на дурнопахнущие припарки и лекарства, имевшие варварский вкус. Выдерживал лечебные ванны: сидячие, паровые, воздушные. Массажи. Даже наголо обрил голову. В декабре он жил с открытыми окнами, в июле носил нижнее белье. Терпение Ника лопнуло, когда им занялся седьмой врач. Тот посадил его на диету из вареной цветной капусты и сока сельдерея и к тому же запретил ему слушать граммофон, считая, что новомодная машина дурно действует на нервы. Ник взорвался. Он объявил Фионе, что ее шарлатаны в белых халатах лишь приближают его кончину, и потребовал немедленно вернуть Экхарта.

Фионе не оставалось иного, как смиренно отправиться к немцу, извиниться и попросить о возвращении. Он без лишнего шума и нотаций согласился. Фиона стала благодарить его за великодушие, говоря, что она такого не заслуживает. Врач лишь отмахнулся. Будучи прекрасным кардиологом, Вернер Экхарт глубоко понимал и эмоциональные побуждения сердца.

– Остерегайтесь чрезмерных надежд, – предостерег он Фиону. – Нас губит не отчаяние, а надежды.

Экхарт мог говорить что угодно. Фиона продолжала надеяться. А немец продолжал заботиться о здоровье ее драгоценного Николаса. Если Экхарт не мог остановить болезнь, то мог хотя бы замедлить ее ход. Давнишние страхи врача не подтвердились. Болезнь не атаковала мозг и нервную систему Ника, но укоренилась в сердце. Фионе хотелось верить, что болезнь не слишком обострилась с тех пор, как в доме миссис Мэкки с ним случился серьезный приступ. Тогда Фиона практически спасла его. Но это было давно. Ник перестал небрежно относиться к своему здоровью. «С ним ничего не случится». Эту фразу Фиона твердила постоянно, убеждая себя. До сих пор все было нормально, и дальше тоже будет нормально. Ник должен жить. Потерять лучшего друга и мужа… она этого не выдержит.

Фиона улыбалась, вспоминая первые годы их сумасбродного брака. Тогда они жили в квартире Ника, над его галереей и ее «Чайной розой». Фиона неутомимо открывала новые чайные салоны и магазины, выстраивая компанию «Тэс-Ти». Ник столь же неутомимо создавал себе репутацию ведущего нью-йоркского галерейщика, специализирующегося на творчестве импрессионистов. Оба уходили из дому на целый день, занимаясь множеством дел, зарабатывая деньги. Оба были целиком преданы работе. Возвращались только вечером, забрав Шейми из квартиры Мэри. Открывали бутылочку вина, ели то, что могли найти на кухне «Чайной розы», слушали, как Шейми готовит уроки, рассказывали о событиях дня, давали друг другу советы. Если требовалось – ободряли друг друга.

Фиона и Ник в равной степени не любили домашнее хозяйство. «В нашем браке никто не хочет быть женой», – шутили они. И тогда в доме появился Фостер. Отныне он решал, что подать супругам на ужин, какими цветами украсить столовую и хорошо ли выстирано постельное белье.

– Куда поедем, миссус? – крикнул кучер, прервав ее раздумья.

Фиона уже хотела согласиться, когда вдруг сообразила, что находится на Гансвурт-стрит, где по пятницам допоздна шумел и бурлил рынок. Там светились огни десятков переносных печек и жаровен. Их жаркое оранжевое пламя влекло вечерних покупателей. Одним хотелось жареных каштанов или печеной картошки, а другим – горячего супа. До ушей Фионы долетел разговор двух женщин. Обе держали в руках массивные коричневые кружки. Рукавицы одинаково защищали их от холода и жара. От кружек валил пар, поднимаясь в холодный вечерний воздух. Мясник помахивал связкой сосисок. Откуда-то пахло жарящимися пончиками.

– Спасибо, я не поеду, – сказала кучеру Фиона и устремилась на рынок.

Рынки всегда доставляли ей неописуемое удовольствие.

Фиона влилась в поток покупателей, наслаждаясь возможностью смотреть и слушать. Она с неподдельным интересом вглядывалась в деревянные тележки, на которых было разложено все мыслимое и немыслимое: от зимних фруктов и овощей до поношенной одежды, подержанной посуды, дешевых леденцов, тонизирующих напитков и пятновыводителей. Уличные торговцы расхваливали свои товары. Фиона зачарованно слушала.

Она вдоволь набродилась между лотками и тележками. Ее торговое любопытство проявлялось и здесь, а сердце восторженно замирало, как в детстве. Посмотрев и потрогав все, что привлекло ее внимание, Фиона собралась уходить, когда увидела его. Высокого, светловолосого симпатичного парня с дьявольской улыбкой. Он стоял к ней спиной, но она видела его профиль. На парне была потертая куртка, темная шапочка и красный шейный платок. Посиневшие пальцы торчали из перчаток. Фиона невольно поежилась, но продолжала смотреть. Парень подмигнул покупательнице и церемонно подал женщине бумажный кулек с жареными каштанами.

Затем он повернулся к Фионе, и она сразу же поняла, что обозналась. Не та улыбка, не те скулы, не тот нос. Глаза торговца были карими, а не синими. И лет ему было от силы семнадцать. Парню, о котором она думала, приближалось к тридцати, и он не торговал на улице каштанами, а заправлял у Петерсона в Ковент-Гардене.

– Глупая ты корова! У тебя уже галлюцинации начались, – сказала себе Фиона.

Она даже знала причину: темнота и пустой желудок. Фиона отвернулась, сделав вид, что заинтересовалась потрепанным экземпляром «Грозового перевала» на ближайшем книжном лотке. Она попыталась посмеяться над собственной глупостью, однако смех не шел.

В день их вынужденной женитьбы Фиона с предельной ясностью поняла, что никогда не перестанет любить Джо Бристоу. Однажды она попыталась убедить себя в обратном. Последствия были катастрофическими. Ей было тяжело принять горькую правду жизни, но она приложила все силы, чтобы сделать это и жить дальше. Фиона старалась вообще не думать о нем, а когда думала, твердила себе, что давно примирилась с его поступком. По большей части так оно и было. Время шло, расстояние между ее прежней и новой жизнью становилось все больше, и постепенно гнев и печаль сменились пониманием.

Джо был слишком молод. Он совершил чудовищную ошибку, от которой пострадал и сам. Возможно, сейчас он счастлив, но в тот вечер, когда на ступенях Старой лестницы он рассказал ей о случившемся, его горе было искренним. Светлый, любознательный парень, вечно осаживаемый отцом и сдерживаемый жизненными обстоятельствами. Неудивительно, что первый успех вскружил ему голову. За десять лет понимание Фионы изменилось. Джо соблазнила не столько Милли, сколько власть и деньги Томми Петерсона и собственные грандиозные амбиции.

Легкость достижения желаемого и богатство – трудные, почти непреодолимые препятствия, сопротивляться которым практически невозможно. Фиона познала это на своем опыте, поддавшись соблазну Уильяма Макклейна и привилегированной жизни, которую он ей предлагал.

В первые недели и месяцы ее жизни с Ником для Фионы стало предельно важным найти в себе силы и простить Джо. Прежде она считала главной пострадавшей себя и не понимала, какую боль испытывает Джо, раскаиваясь в содеянном, но не получив ее прощения. Теперь она как бы побывала в его шкуре. Уилл так и не простил ее.

Вспоминая их последнюю встречу в доме Уилла через день после ее свадьбы, Фиона содрогнулась. Скомкав дела, Уилл спешно вернулся в Нью-Йорк, где его ждало печальное известие. Женщина, которую он любил и которая обещала стать его женой, вышла замуж за другого. Уилл был раздавлен ее предательством. Он кричал на нее, говорил, что она сломала его и свою жизнь. Затем, выпустив гнев, сел, обхватив ладонями лицо. Плача от раскаяния, Фиона встала перед ним на колени, пытаясь объяснить, что ей не оставили выбора. Нику грозили тюрьма и высылка, чего он не выдержал бы. Тогда Уилл поднял голову и тихо сказал:

– Очевидно, Николас Сомс значит для тебя гораздо больше, чем я.

Фиона выдержала его взгляд и тихо ответила:


– Да. Так оно и есть.

Говорить больше было не о чем. Она встала и ушла. Это стало их последней встречей наедине. Потом они мельком виделись в театрах и ресторанах, сдержанно кивали друг другу; в лучшем случае – обменивались несколькими вежливыми словами. И только. Пять лет назад он женился на овдовевшей женщине из его круга, почти ровеснице. По сведениям, доходившим до Фионы, нынче Уилл жил преимущественно в загородном поместье, передав все дела своим сыновьям Джеймсу и Эдмунду. Светские хроникеры сообщали, что он с женой зачастили в Вашингтон, к его старшему сыну Уиллу-младшему, который сначала стал конгрессменом, а потом сенатором. Поговаривали, что в один прекрасный день он будет баллотироваться в президенты.

Фиона тяжело переживала, что причинила боль Уиллу, однако знала: если бы ее снова поставили перед выбором, она не колеблясь выбрала бы Ника. Ник был для нее всем, и она боялась даже подумать, что может его потерять. И хотя их совместная жизнь только называлась супружеской, вряд ли какая женщина смогла бы похвастаться более преданным мужем. Он дал ей все, чего она могла желать от мужчины: доброту, юмор, острый ум, уважение, мудрый совет. «Почти все», – с грустью думала она, глядя на иллюстрацию, изображающую Хитклиффа на фоне буйных вересковых зарослей Йоркшира.

Бывали ночи, когда она ворочалась без сна в просторной пустой кровати. В голову лезли мысли о работе, об ужасных оценках Шейми по латыни или тревога за здоровье Ника. В такие ночи ей до боли хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее и занялся с ней любовью. Став старше, Фиона познала и боль другого рода, таящуюся глубоко внутри. Эта боль возникала у нее всякий раз, когда она видела младенца. Пару недель назад она подержала на руках красавицу Клару – недавно родившегося четвертого ребенка Мэдди и Нейта. Фионе отчаянно хотелось своих детей. Когда-то они с Ником говорили на эту тему. Он признался, что тоже хочет настоящую семью и приложил бы все усилия, чтобы Фиона забеременела… если бы не его болезнь и отчаянный страх заразить ее.

В начале их совместной жизни, сознавая, что Фиону может угнетать отсутствие физиологической близости, на которую он не способен, Ник предложил ей найти любовника.

– Фи, найди себе кого-нибудь, – говорил он. – Приятного человека, который подарит тебе романтический обед с вином и ласки в постели. Ты же не можешь прожить всю жизнь монахиней. Ты ведь совсем молодая.

Через несколько месяцев, убедившись, что Фиона так и не нашла любовника, Ник заговорил о психологии – новой науке, которой он интересовался. Согласно одной из недавно прочитанных им статей, Фиона попросту сублимировала свои плотские желания. Фиона ответила, что ничего не поняла из его слов и сомневается, понимает ли он сам. Тогда Ник принялся рассказывать о Зигмунде Фрейде, талантливом венском враче, и о теориях этого врача, касающихся человеческого разума. По мнению Фрейда, сублимация – это замещение плотских желаний, когда человек не может или не хочет их удовлетворить. Энергия желаний перенаправляется в другие сферы жизни. Например, в работу. Фиона выпучила глаза, но Ник продолжал утверждать, что теория Фрейда прекрасно объясняет ее необычайный успех в делах. Всю энергию, которую при иных обстоятельствах она раходовала бы в постели, она направляет в работу.

– Ник, почему бы тебе не попробовать применить эту теорию к себе? К своим делам? В своих я уж как-нибудь сама разберусь.

– Фи, не будь такой ханжой. Если ты не можешь говорить о сексе с мужем, с кем вообще ты можешь об этом говорить? – упрекнул он.

Пришлось бросить в него подушкой. Ник замолчал. Он мог думать что угодно, но Фиона знала: ее нежелание заводить интимные отношения не имело ничего общего с ханжеством. Фиона не хотела любовника. Она хотела любить. Ей встретился любовник в лице Уилла. Опытный любовник. И хотя тело откликнулось на его призыв, сердце осталось холодным. Фиона вспомнила ночь ее первой близости с Уиллом. Он быстро уснул, а она лежала, слушала его дыхание и чувствовала себя еще более одинокой, чем когда-либо. Ей хотелось испытать то же, что она испытала с Джо. За эти годы ей встречались сотни мужчин. Многие отличались умом, воспитанием и обаянием. Многие влюблялись в нее. Нескольких она попыталась всколыхнуть, ища в их глазах хотя бы проблеск того, что видела в глазах Джо. Увы!

– Хорошая книга. Берите, дорогая, не пожалеете. Эта девчонка Бронте умела одной фразой душу перевернуть.

Фиона удивленно взглянула на продавщицу, полненькую и не слишком опрятную ирландку. Та с интересом смотрела на хорошо одетую и явно богатую женщину, которую почему-то занесло на рынок.

– Дали бы мне право самой назначать цену за этот роман, я бы спросила тысячу долларов, – заявила продавщица, стуча по обложке грязным указательным пальцем. – Вы не ослышались! Тысячу долларов! И это выгодная сделка. Знаете почему? Там рассказано про две жизни. Какой мужчина нынче откроет вам дверь? Я уж не говорю про тех, кто захочет выкопать вас, мертвую, из могилы, чтобы снова обнять. Кэти и Хитклифф – они-то знали, каковы настоящие чувства. Знали, что́ есть любовь на самом деле. Болезнь – вот что! Похуже тифа, и убивает столь же быстро. Мой вам совет: держитесь подальше от любви.

– Целиком с вами согласна! – засмеялась Фиона.

Ирландка тоже улыбнулась; ответ Фионы придал ей смелости.

– Там есть и другие герои. Эдгар, Изабелла, Хиндли, но они мелковаты. Их бы я отдала задаром… если бы я продавала историю. Но вся прелесть, дорогуша, что я продаю не историю, а всего лишь книгу. Бумажные листы в кожаном переплете. И потому дорого за нее не прошу. Дешевле не найдете. Вам за полдоллара отдам.

Фиону охватило желание поторговаться. Сработал врожденный инстинкт, развитый наблюдением за матерью, которая всегда торговалась на рынках Уайтчепела. Однако Фиона подавила инстинкт и заплатила пятьдесят центов. Она зарабатывала более чем достаточно, и, хотя ирландка ждала, что покупательница начнет торговаться, Фионе было совестно выговаривать несколько центов у той, кому деньги доставались с большим трудом. Положив книгу в портфель, Фиона собралась покинуть рынок. Был восьмой час вечера, и она не хотела заставлять Ника ждать.

Она повернула к Вест-стрит, и тут ее глаза снова наткнулись на светловолосого продавца жареных каштанов. Он уговаривал нескольких грузчиков купить у него каштаны, но грузчики спешили домой, где их ждал ужин, и каштаны их не интересовали. Такая же неудача постигла его, когда он попытался продать каштаны двум фабричным работницам, а затем священнику. Его окружила стайка городских оборвышей, выпрашивая горячие орешки. И парень незаметно сунул каждому по кулечку. Фиона увидела, как маленькая девочка обхватила кулечек и, прежде чем съесть каштаны, грела озябшие пальцы. Ища новых покупателей, парень повернулся и заметил Фиону. Он сейчас же переключил все внимание на нее и затараторил, улыбаясь и кокетничая. Рот парня не закрывался. На Фиону изливался поток совершенно ненужных ей сведений о каштанах вообще и о замечательных экземплярах, предлагаемых покупателям.

– Вы только попробуйте, миссус, – зазывал парень и даже бросил Фионе каштан, а потом и второй, вынудив ее их поймать. – Налетайте, леди и джентльмены! Еще не встречал женщину, которая не хотела бы подержать в руках пару моих горячих орешков.

Малолетние оборванцы засмеялись. Женщина лет пятидесяти, с корзиной в руке, подмигнула Фионе. Покраснев, Фиона полезла в портфель за бумажником, мысленно ругая себя за то, что вновь поддалась чарам обаятельного торговца.

– Миссус, вам один кулек или два?

– Я возьму все, что у тебя есть, – ответила Фиона, доставая купюру.

Парень на несколько секунд умолк, затем удивленно спросил:

– Что? Все?

– Да, все.

Глядя на его посиневшие пальцы, Фиона подумала, что парню не помешали бы настоящие теплые перчатки.

– Сию минуту.

Парень схватил совок и начал заполнять каштанами бумажные кульки. Их набралось без малого дюжина. Фиона заплатила и раздала кульки ребятне, с завистью наблюдавшей за покупкой.

– Спасибо, миссус! – хором закричали они, ошеломленные ее щедростью.

Фиона улыбалась, глядя, как они разбегаются, унося лакомство.

Продавец каштанов полез в старую коробку из-под сигар, служившую ему кассовым ящиком, чтобы дать сдачу с пяти долларов. Когда он поднял голову, щедрой женщины рядом не было. Пошарив глазами в толпе, он заметил ее идущей в сторону Вест-стрит. Парень окликнул ее, но она не обернулась. Тогда он попросил соседнего торговца присмотреть за тележкой и бросился догонять покупательницу. Ведь она не взяла почти четыре доллара сдачи. Выскочив на тротуар, парень снова крикнул. Она посмотрела на него в окошко отъезжающего кеба. Парень помахал деньгами. Женщина отвернулась. Кеб быстро набрал скорость.

Продавец каштанов очумело глядел ей вслед. Он не понимал, почему у этой красивой, нарядно одетой женщины, явно привыкшей разбрасываться деньгами, такие пронзительно грустные глаза.





Глава 60




– Дорогой! Ну что ты там прохлаждаешься? – послышалось изнутри.