Чайная роза

– Вам нужны две или три юбки и несколько блузок. Пальто, одно-два вечерних платья и пара шляп. Вы согласны?

Фиона кивнула:

– Все, что вы скажете.

Она смотрела на Сомса с надеждой и неуверенностью, и это его тронуло. Эта девушка верила ему.

– Тогда вперед, миссис Сомс, – сказал он, протягивая ей руку. – Пароход не будет дожидаться нас весь день!



Корабль, на котором они плыли, назывался «Британник». У пассажиров первого класса были свои палубы. Фиона стояла у правого борта кормовой палубы, крепко держась за релинг. Дул пронизывающе холодный ветер, но она едва замечала, как он колышет подол ее юбки и треплет волосы. Она смотрела на кожаные перчатки, новую юбку и ботинки, до сих пор не веря в случившееся.

За два часа, проведенные в людном саутгемптонском универмаге, Николас преобразил ее, по крайней мере внешне, из лондонской портовой крысы в настоящую молодую леди. В ее гардеробе появилось новое шерстяное пальто, отличные кожаные ботинки, три шерстяные юбки, четыре блузки, два платья, две шляпы и кожаный пояс. И это не считая новых ночных сорочек, нижнего белья, чулок, черепаховых шпилек и второй вместительной дорожной сумки, набитой исключительно ее и Шейми одеждой.

Всю одежду выбирал Николас. Он решал, что с чем сочетается, и говорил, какое пальто надо купить и какая шляпа подойдет к этому пальто. Фиона безропотно соглашалась со всеми его советами, ведь он знал, как одеваются путешествующие женщины, а она – нет. Когда выбор ее нового гардероба был завершен, Николас сказал, во что ей одеться для прохода на корабль. Старую одежду он посоветовал убрать в сумку, и побыстрее. Фиона зашла в примерочную, где надела новую юбку кофейного цвета, бежево-кремовую полосатую блузку, коричневый пояс из мягкой кожи и новые ботинки табачного цвета. Наряд довершали темно-синее длиннополое пальто и шляпа с широкими полями. Посмотревшись в зеркало, Фиона увидела незнакомку, глядящую на нее. Высокую, стройную, элегантно одетую женщину. Она дотронулась до зеркала, и ее пальцы встретились с пальцами незнакомки. «Неужели это я?» – с удивлением думала она.

Два дня назад ей не хватало денег, чтобы нанять скромную комнатку в Уайтчепеле. Сейчас она плыла в Нью-Йорк первым классом, в каюте с мягкой кроватью и собственным туалетом. Такую роскошь она и представить себе не могла. Час назад им подали в каюту чай с печеньем. Ужин будет в восемь, а затем начнется концерт. Вчера она с трудом наскребала пенсы на копченую селедку для Шейми. Сегодня ее младший брат до отвала налопался разных деликатесов и теперь спал на койке. Его жалкую курточку сменила другая – фланелевая, с такими же короткими штанишками. Все это казалось чем-то нереальным. Сном наяву.

Все изменилось. Ее прежняя жизнь бесповоротно закончилась, и она оказалась на пороге новой. Фиона не только выглядела по-другому. Она и чувствовала себя по-другому. Подобно тому как Николас преобразил ее снаружи, боль и горечь утрат произвели внутренние изменения. Фиона лишь чувствовала их, но едва понимала.

Исчезла игривая девчонка, сидевшая у реки и мечтавшая о будущем вместе с парнем, которого любила. Ее место заняла трезвомыслящая молодая женщина, познавшая горе и разочарование. Эта женщина больше не думала об ухаживаниях, поцелуях и своем магазинчике в Уайтчепеле. В ее сердце больше не было мечтаний. Только кошмары.

Стоя на палубе, Фиона вспомнила слова Уильяма Бертона, услышанные только вчера: «Эх, убрать бы его тем же способом, каким мы избавились от придурка Финнегана». И ответ Шихана Котелка, сопровождаемый наглым смехом: «…хорошо я тогда все провернул… разлил смазку… и смотрел, как мистер Организатор Союза поскользнулся и шмякнулся с пятого этажа…»

Фионе хотелось кричать до тех пор, пока она не перестанет слышать эти голоса. Нет, не перестанет. Их она не забудет, пока жива. Страшная правда огненным клеймом легла ей на сердце. Все, что случилось с ней и ее близкими, произошло по вине Уильяма Бертона. Но справедливость не восторжествует. Ни сейчас, ни в будущем. Она не сумеет доказать его вину. Зато сумеет отомстить. В Нью-Йорке она обязательно выбьется в люди. Бедняки в Америке становятся богачами. Говорят же, что там улицы вымощены золотом! Она посмотрит, как другие делают деньги, и научится этому сама.

– Это еще не конец, Бертон, – прошептала она океанским волнам, черным в мартовских сумерках. – Это даже не начиналось.

На горизонте давно растаяли очертания английских берегов. Ее родины. Земли, в которой лежала ее семья. Улиц, по которым она гуляла с Джо. Суша исчезла. Вокруг – сплошная вода. Океан будоражил Фиону. Это тебе не Темза, и противоположного берега не увидишь. Фиона вдруг почувствовала себя невыносимо одинокой. Будущее не манило ее, а пугало. Она закрыла глаза. Не за что ухватиться. И не за кого.

– Вас что-то тревожит, дитя мое, – послышалось рядом.

Удивленная, Фиона повернулась на голос и увидела добродушного священника в черной сутане.

– Пребываете в молитве? Это хорошо. Молитва облегчает душу. Вы можете поведать Всемогущему о своих тревогах, и Он их услышит. Бог вас поведет.

«Да неужели?» – подумала Фиона, подавляя горький смех. До сих пор Бог водил ее только по жутким дорогам.

– А давайте помолимся вместе и попросим у Бога помощи в облегчении ваших тягот, – предложил священник, протягивая ей четки.

– Нет, святой отец, спасибо, – покачала она головой.

Священник изумленно посмотрел на нее:

– Но вы же верите в силу Всемогущего и Его способность помочь вам в тяжелую минуту? Вы, конечно же, верите…

«Верить. Во что же я теперь верю?» – мысленно спросила себя Фиона. Когда-то она всем сердцем верила в силу любви, в то, что у нее всегда будет семья и крыша над головой. Она верила, что мечты исполнятся, а молитвы получат ответ.

Нынче она верила только в одно: в деньги, лежавшие в кармане камисоли. Эти фунты спасли ей жизнь. Они, а не Бог, не Джо, не ее бедные погибшие родители, не рабочий союз, не четки с молитвами и грошовые свечки.

Фионе вспомнился ночной разговор с отцом, когда они вдвоем сидели у очага. Казалось, это было много лет назад. Тогда его слова смутили ее. После его смерти Фиона несколько месяцев раздумывала над ними, безуспешно пытаясь понять их смысл. И только сейчас он стал ей предельно ясен.

Она вернула священнику четки:

– Святой отец, я верю в то, что из трех фунтов мяса получается отличное жаркое.





Часть вторая





Глава 22




Нью-Йорк, март 1889 года




– Да шевелись ты! Двигай свою поганую задницу пошустрее, черт тебя дери! – орал кучер кеба.

Телега, груженная кирпичами, ехала недостаточно быстро, что раздражало извозчика. Не выдержав, он туго натянул поводья, вознамерившись обогнать телегу. Это ему удалось, но колеса задели поребрик. Фиону и Шейми тряхнуло на сиденье, словно игральные кости в стакане.

Отъехав всего на пару кварталов от пристани и едва успев увидеть город и жителей, оба согласились с тем, что слышали о Нью-Йорке на борту «Британника»: город этот невероятно шумный и вечно спешащий. Все прохожие не шли, а почти бежали, напрочь забывая об уличном движении. Пешеходы на перекрестках перебегали улицу, лавируя между эипажами и повозками. Мужчина в котелке читал газету на ходу. Пока Фиона и Шейми смотрели, он ловко завернул за угол, даже не подняв головы от газетных страниц. Другой висел на подножке конки, невозмутимо жуя сэндвич. Женщина в прямой юбке и облегающем жакете торопилась по своим делам. Она шла с гордо поднятым подбородком, развернув плечи, и перья на ее шляпе колыхались в такт шагам.

Пока нанятая двуколка ползла по Десятой авеню, перед глазами Фионы и Шейми с обеих сторон разворачивались товарные склады и фабрики. Везде кипела жизнь. Телеги, запряженные несколькими лошадьми, везли громадные рулоны бумаги для типографий и тюки с хлопком и шерстью для текстильных фабрик. Из погрузочных дверей складов, под скрип лебедок, на ожидавшие телеги грузчики опускали новенькие ковры, ящики бечевки, застекленные шкафы и пианино. Громкие, нагловатые американские голоса отдавали распоряжения. Из открытых дверей прачечных валил пар, а внутри прачки с раскрасневшимися лицами отжимали белье. До Фионы и Шейми доносились все новые и новые запахи: то жарящегося кофе, то выпекающегося печенья. В приятные ароматы вклинивался удушливый запах мыловарен и вонь скотобоен.

Нью-Йорк был совсем не похож на Лондон. Это Фиона почувствовала с первых мгновений. Он был молод и дерзок. Новый город, где каждая улица, каждый дом говорили о скорости и современности. Ей вспомнилось, как вел себя Ник, когда корабль причалил к пристани. Он задержал пассажиров первого класса, остановившись на сходнях и зачарованно глядя по сторонам.

– Нью-Йорк! – восклицал он. – Фи, ты только посмотри на это! Город коммерции и промышленности. Город будущего. Взгляни на все эти здания! Стремительность в архитектуре, устремленность ввысь. Это же воплощение идеалов искусства. Храмы честолюбия. Настоящие поэмы мощи и прогресса!

Вспомнив его слова, Фиона улыбнулась. В этом был весь Ник. Разглагольствовал об идеалах искусства, тогда как ей и тысяче остальных пассажиров хотелось поскорее сойти с надоевшего корабля.

– Фи, а мы им понравимся? – вдруг спросил Шейми. – Я про тетю Молли и дядю Майкла.

– Конечно, дорогой. Иначе и быть не может, – ответила Фиона, желая, чтобы ее внутренняя уверенность соответствовала произнесенным словам.

Но внутренний голос напомнил ей: дядя и тетка и не подозревают, что она и младший брат вскоре свалятся им на голову. «А если вы придетесь им не ко двору?» – спрашивал все тот же внутренний голос.

Фиона цыкнула на него. Их встретят радушно. Иначе и быть не может. Майкл – родной брат их отца. Они его ближайшая родня, и он только обрадуется их появлению. Возможно, поначалу немного удивится. Да и кто бы не удивился? Но встретят их радушно и приютят. Желая произвести благоприятное впечатление, Фиона надела темно-синюю юбку и белую блузку; Шейми был в твидовой курточке и коротких штанишках, купленных в Саутгемптоне. Она мысленно твердила, что им с братом повезло. У них в Нью-Йорке есть близкие люди, а бедняга Ник – один как перст.

За время плавания она узнала о причине, заставившей Ника покинуть Лондон. У них с отцом произошла крупная ссора. Отец владел банком и рассчитывал, что сын пойдет по его стопам. Но у Ника были совсем другие интересы. Он страстно увлекался новым искусством. Так он называл творчество группы парижских художников. Некоторое время Ник жил в Париже и торговал произведениями искусства. В Нью-Йорке он собирался открыть галерею и выставить полотна новых художников. Импрессионисты – вот как он их называл. С собой он вез около десятка их картин. Поначалу эти вещи показались Фионе весьма странными. Ничего подобного она не видела ни в витринах магазинов, ни на стенах пабов. На картинах были изображены дети, собаки, влюбленные пары, сцены охоты. Но чем больше Ник рассказывал ей об идеях, вдохновлявших этих художников, и о них самих, тем больше она проникалась симпатией к произведениям и их создателям.

Один небольшой натюрморт – белые розы, яблоки, хлеб и бутылка вина – постоянно находился у Ника на ночном столике, который стоял между их кроватями. Ник подолгу смотрел на это полотно. В нижнем правом углу стояла подпись: «А. Бессон». Фионе эта картина напоминала о Джо. Да, она до сих пор тосковала по Джо. Удивительно, как незатейливый сюжет мог вызывать столько чувств. Ник объяснил: потому что художник писал натюрморт своим сердцем.

Они расстались каких-то полчаса назад, но Фиона уже скучала по Нику. Ужасно. Сегодня был четверг. Они договорились встретиться в следующий четверг у него в отеле. Всего неделя, однако Фионе она представлялась вечностью. Ей недоставало энтузиазма и оптимизма Ника, его неукротимого духа приключений и смешной непрактичности. Она вспомнила их первый ужин на корабле. Когда они вошли в столовую, ее охватила паника. Фиона не представляла, как себя вести и что говорить. Сможет ли она сойти за жену Ника, даму из высшего общества?

– Это проще, чем ты думаешь, – успокоил ее Ник. – Держи себя грубо с прислугой. Презрительно усмехайся, услышав любую новую идею. И постоянно говори о своих собаках.

Фионе было не до шуток. Ей хотелось услышать по-настоящему полезные советы. Например, куда наливать воду и куда – вино. Первый обед стал для нее сущей бедой. Она растерялась от обилия столовых приборов, тарелок, рюмок и бокалов. Когда она наконец-то разобралась, какая ложка предназначена для супа, Шейми пил консоме прямо из бульонной чашки.

– Какой жуткий чай! – заявил брат, шумно опуская чашку на стол и корча гримасу.

Фиона вручила ему ложку, объяснив, что это не чай и что булку нельзя уплетать целиком, а надо отламывать по кусочку и намазывать маслом, как делает Ник. Требовать от мальчишки большего она не могла. Шейми упрямился, капризничал и не мог понять, с чего это вдруг он должен называть сестру мамой, а незнакомого мужчину – папой. Салат из омара Шейми не понравился. Есть перепелку он тоже отказался, поскольку ее принесли с головой.

Стараясь завязать разговор, Ник спросил Фиону о семье. Пока она подбирала слова, стараясь не сказать лишнего, Шейми ответил за нее.

– Наша ма умерла, – сообщил он. – Ее убил ножом страшный человек Джек. И наш па тоже умер. Упал на складе прямо из окна. Он не сразу умер. Сначала ему ногу отрезали. А еще у нас были брат Чарли и сестра Айлин. И они умерли. За нами гнались плохие люди. Хотели отнять наши деньги. Мы за матрасом прятались. В нем было полным-полно крыс. Я испугался. Не люблю крыс.

Когда Шейми умолк, Ник от удивления разинул рот. После нескольких минут тягостного молчания он спросил, правда ли это. Фиона ответила, что да. Не поднимая глаз от тарелки, она рассказала о бедах, постигших ее семью, умолчав о причастности Уильяма Бертона. Шейми ничего не знал об этом, и Фиона хотела сохранить страшную правду в тайне. Другим знать об этом незачем. Это ее жуткая, черная тайна. Закончив рассказ, она подняла глаза, ожидая, что увидит на тонком аристократическом лице Ника брезгливую гримасу. Но в его глазах стояли слезы.

За почти три недели плавания, живя с Ником в одной каюте, ходя с ним в столовую, гуляя по палубам и участвуя в корабельных развлечениях, Фиона очень сблизилась с этим обаятельным, непредсказуемым, добрым человеком. Она не понимала, как такое случилось. Наверное, потому, что они оба были одиноки в мире. Она потеряла семью и была вынуждена покинуть родину. Ник – тоже, хотя в его семье никто не умер. Фиона и представить не могла, что они станут добрыми друзьями. В слишком разных семьях они родились и выросли и слишком далеко отстояли друг от друга на социальной лестнице. Но это случилось само собой; задолго до того, как ненастные вечера и отчаянная качка заставляли их оставаться в каюте, пить чай и делиться своими мечтами и планами под негромкий храп Шейми. Это случилось раньше, чем Ник взялся выправлять их уайтчепельскую привычку проглатывать в словах начальный звук «h» и заставил ее и Шейми до одури повторять фразу: «Hello, Harold, I hear Havana’s hellishly hot»[5]. Раньше, чем Фиона стала готовить ему имбирный чай и читать из его любимых томиков стихи Байрона и Браунинга, когда Ника одолевали странные моменты полного упадка сил. Раньше, чем он присаживался на край ее кровати и успокаивал после очередного кошмарного сна с криком и слезами.

Это было раньше, чем Фиона случайно увидела фотографию, явно не предназначенную для ее глаз.

Как-то утром, когда Ник отправился на прогулку по палубе – утром он гулял один, – Фиона увидела, что он забыл на ночном столике часы. Они лежали с открытой крышкой. Часы были золотые, искусно сделанные и наверняка очень дорогие. Решив, что их лучше убрать в надежное место, Фиона взяла часы со столика. Оттуда выпала небольшая фотография. Фиона подняла снимок и увидела симпатичного черноволосого молодого человека, улыбавшегося ей. Его лицо было полно любви к тому, кто делал фото. Фиона знала: фотографом был Ник, а этот человек – его возлюбленный.

Кем еще он мог быть? Мужчины не хранили под крышкой часов фотографии друзей. Теперь понятно, почему Ник никогда не рассказывал ей о любимой женщине, хотя она и рассказала ему про Джо. В его глазах ни разу не появлялось чисто мужского интереса к ней или к кому-нибудь из пассажирок. Фионе так хотелось попасть на корабль и поскорее покинуть Англию, что других мыслей у нее поначалу не было. Только оказавшись в одной каюте с Ником, она впервые подумала: а вдруг его предложение вызвано не только душевной щедростью? Ее напряженность усилилась, когда они впервые легли спать и она оказалась в нескольких футах от чужого мужчины. Как ей себя вести, если он начнет приставать? Капитану не пожалуешься – они же выдавали себя за семью с ребенком. Но Ник не дал ей ни малейших поводов для беспокойства… Она смотрела на фото черноволосого мужчины, пытаясь представить, каков он в жизни и собирается ли приехать в Америку. Она еще ни разу не встречала мужчину, которому бы нравились другие мужчины. Потом она отчитала себя за излишнее любопытство и убрала часы.

Кеб резко остановился. Фиона ударилась о жесткую деревянную дверцу, забыв про Ника и их путешествие. Кучер вновь кричал и ругался, пробираясь через перекресток Восьмой авеню и Четырнадцатой улицы. Двуколка имела скверные рессоры и подпрыгивала на каждом ухабе и рытвине. Фиона заметила, что фабрики остались позади и теперь по обе стороны тянулись опрятные дома и магазины. Кеб набрал скорость и через четыре квартала остановился перед приплюснутым кирпичным трехэтажным домом на восточной стороне авеню, между Восемнадцатой и Девятнадцатой улицами.

Дрожа от нетерпения, вся в предвкушении встречи с родственниками, Фиона выпрыгнула из двуколки, затем вытащила Шейми и сумки. Она расплатилась за проезд. Кеб со скрипом умчался, оставив облако пыли. Держа в одной руке сумки, а в другой – руку брата, Фиона подняла голову и увидела на стене табличку с номером 164.

Она ожидала увидеть совсем не это.

Вывеска над магазином была ей знакома по фотографии: «М. ФИННЕГАН. БАКАЛЕЙНЫЕ ТОВАРЫ». Те же часы работы, но магазин не работал. На двери висел замок. Витрину густо покрывала пыль. Такая же пыль вперемешку с дохлыми насекомыми и мышиным пометом лежала и на товарах. От солнечных лучей коробки и пакеты выцвели и сморщились.

В правом нижнем углу витрины виднелся кусок картона с надписью:

Выставлено на аукцион Первым коммерческим банком: трехэтажное здание шириной 25 футов на участке земли в 100 футов по адресу: Восьмая авеню, дом 164.

Использовалось под розничный магазин и жилье.

Дата проведения аукциона: суббота, 14 апреля 1889 года.

За подробностями обращаться к агенту по недвижимости м-ру Джозефу Бреннану, в дом 21 по Уотер-стрит, Нью-Йорк.