CC – инквизиция Гитлера

Так оно и случилось, что подтвердил и Гиммлер: «В борьбе против евреев фюрер действительно не мог найти лучшего человека, чем Гейдрих. По отношению к евреям он не знал пощады».

Казалось, от «прихода к власти» Гитлера Гейдрих и его служба безопасности на первых порах никаких преимуществ не получили. Организация СС как составная часть властной структуры национал-социализма продолжала находиться на вторых ролях. В мюнхенском президиуме полиции он занимал пост начальника политической полиции земли Бавария.

Теперь, став заместителем Гиммлера, он мечтал, как и его покровитель, о том, чтобы на всей территории страны подчинить полицию органам СС. До апреля 1934 года Гиммлеру подчинялись все подразделения политической полиции. Прорыв произошел 20 апреля 1934 года, когда Герман Геринг передал Генриху Гиммлеру руководство прусским гестапо, а тот в свою очередь назначил его начальником Гейдриха. Отныне Гейдрих, находясь в Берлине, должен был распространить влияние СС на все виды немецкой полиции.

Каким безжалостным и жестоким он мог быть, показали первые убийства, совершенные после его назначения. Как нарочно, крестный отец его первого сына, шеф СА Эрнст Рем подлежал физической ликвидации. Гейдрих и Рем были на «ты», но теперь, когда речь зашла о претензиях СС на власть в государстве, это не имело значения.

В деле «путча Рема», под вывеской которого скрывался план расправы с политическими противниками, принимал самое активное участие и Гейдрих, начиная с составления списков жертв вместе с Гиммлером и Герингом. Для него резня 30 июня 1934 года означала лишь одно из многих мероприятий, которые выражались в актах террора, совершавшихся с 1936 года по всей стране его службой безопасности и по примеру СС реорганизованной полицией, особенно гестапо (тайной государственной полицией).

Еще при Геринге и своем первом президенте Рудольфе Дильсе гестапо грубо попирала действующие законы, но только Гейдрих превратил эту структуру в «мировоззренческий ударный отряд», в оружие террора, которое стало для многих жертв синонимом «третьей империи» и которое принципиально отличалось от органов политической полиции других диктатур.

Гестапо Гейдриха считала себя «народной полицией», в своих противниках видела «народных вредителей», которых следовало «биологически» устранять, то есть истреблять. Полиция, подобно доктору, должна была ограждать «народное тело» от болезней, вызываемых «бациллами». Шесть раз пришлось иметь дело Ральфу Джордано с гестапо Гейдриха, и это нанесло ему такие травмы, что он до сих пор по ночам вскакивает с постели в ужасе от пережитого когда-то в застенках палачей. Он говорит: «Гестапо была вездесуща. Она была символом гитлеровской Германии, Германии нацистов. Символом страха и смерти, возможной в любое время».

Легенда о гестапо свидетельствует о всемогущей, вездесущей и заразительной системе слежки, само существование которой должно было убеждать каждого в том, что сопротивление бесполезно. При этом гестапо Гейдриха в профессиональном отношении была слабо оснащенной структурой. Так, например, на 500 000 жителей Дюссельдорфа приходилось лишь 126 штатных гестаповцев, в Эссене на 650 000 человек — всего 43, а в Менхенгладбахе — даже 14. В большинстве городов имелось по одному сотруднику гестапо, а в иных местах — и ни одного. Однако складывалось впечатление, что гестапо все видит и слышит. Она поистине стала мифом.

В 1941 году Гейдрих с удовлетворением констатировал: «Тайная государственная полиция и служба безопасности окружены тихо нашептываемой тайной политического криминального романа. В самой стране говорят со страхом и ужасом, но и с известным чувством защищенности благодаря их существованию, однако в злонамеренных кругах за рубежом такого рода деятельности охотно приписывают грубость, бесчеловечность на грани садизма и бессердечность». «Понятно и то, — отмечал далее Гейдрих, что в Германии люди все же стремятся к тому, чтобы как можно меньше иметь дело с нами».

Только доносчики обращались в гестапо без боязни. И таких, как они, было очень много. Без этого великого множества клеветников «народная полиция» оставалась бы слепой и глухой. До 83 % всех ее «дел» были тесно связаны с доносами.

Никогда в истории Германии не было такой легкой возможности, как в нацистском государстве, по доносу доставлять массу неприятностей неудобным соседям, конкурентам по работе и другим, превращая их в жертвы аппарата произвола, лишая работы и будущего.

Одним из правовых документов, на которых Гейдрих возводил государство шпионажа, был так называемый «закон о вероломстве» от 20 декабря 1934 года. В нем, между прочим, предусматривались судебные наказания за «публичные высказывания, исполненные злобы или вредных мыслей, которые направлены против руководящих лиц НСДАП» и тем самым «направлены на подрыв веры в политическое руководство».

Этот закон широко распахивал двери для клеветы. Волны мерзости захлестнули страну. Следы этого потопа пережили время в тысячах дел, хранящихся в государственных и земельных архивах.

Яркий пример доноса из одного следственного дела отделения гестапо в Висбадене от 5 февраля 1940 года: «Заслуживает внимания то, что сказал нам коллега Вульф) 31 января 1940 года: «Вчера, когда выступал фюрер, я выключил радио. Я не мог слушать эти вопли и ругань, и, кроме того, мне это совсем не интересно. Ведь это Гитлер виноват в войне, выиграем мы ее или нет, все равно останемся в бедняках…»

Почти одновременно трое его товарищей но работе донесли в гестапо на автослесаря. «Коллега Вульф» был осужден на четыре месяца тюремного заключения. А через три года за подобное деяние ему был бы гарантирован смертный приговор по решению фрейслерской палаты народного суда.

Такие «вероломные выпады» только в 11937 году послужили поводом для доносов в гестапо на 17 168 человек. И на Ральфа Джордано донесли те, кому он доверял. Как раз в первый день войны, 1 сентября 1939 года, он был арестован и в течение пяти дней подвергался допросам. А что же, собственно, произошло? «Друзья детства, двое, с кем я рос и играл на улице, на протяжении нескольких лет записывали все, что им казалось антигосударственным в моих высказываниях, а потом через родителей или бабушек с дедушками передавали свои заметки квартальному, который все документировал в гестапо».

Известия о том, «кто — за что — когда и как», разносились со скоростью звука, подтверждая легенду о всеведении гестапо, об опасности попасть под нож за одно неосторожно сказанное слово. Атмосфера недоверия и страха давила на людей по всей стране. Ведь в худшем случае жертвы клеветы попадали не в тюрьму, а как «народные вредители» в концентрационные лагеря или под топор палача.

В 1935 году швейцарец Карл Якоб Буркхардт вместе с членами международного комитета Красного Креста попытался узнать, что же творится за воротами немецких концентрационных лагерей. Как и следовало ожидать, намерение Буркхардта было встречено в штыки с немецкой стороны, которая потом согласилась на посещение лагерей, но при одном условии — все разговоры с заключенными разрешалось вести только в присутствии коменданта лагеря и офицеров СС. Возмущенный Буркхардт заявил, что делегация не согласна и готова возвратиться в Женеву, чтобы поднять вопрос о международном осуждении позиции Германии по отношению к Красному Кресту. Для окончательного решения этого вопроса герцог Кобургский организовал званый вечер для женевских гостей. Буркхардт записал свои впечатления о появлении на вечере Гейдриха. Его заметки уникальны, поскольку дают возможность заглянуть в душу человеку, который через несколько лет стал главным архитектором холокоста.

«В ожидании его прихода каждый чувствовал себя несколько напряженным и подавленным, разговоры велись вполголоса. И вот распахнулись двустворчатые двери, и появился Гейдрих в черном мундире первого образца, который я мог теперь рассмотреть вблизи.

Стройный, светловолосый, с лицом, резко очерченным, состоящим из двух половин, совершенно не похожих друг на друга, и глазами монголоидного разреза.

Подчеркнуто молодцевато и в то же время мягко вошел в салон герцога знаменитый «палач». За столом Гейдрих сидел рядом с Буркхардтом по левую сторону. «Мне сразу бросилось в глаза, что его руки по-дорафаэлевски белые, как лилии, будто специально созданные для медленного удушения. Всесильный повелитель полиции начал разговор с замечания о Гейдрихе фон Клейсте, но поскольку Михаэль Колхас и принц Хомбургский не поддержали его, сменил тему и перешел в лобовую атаку:

— В вашей маленькой стране хозяевами стали масоны. Так дальше не может продолжаться, иначе вы тоже пропадете.

— А какие дела вы приписываете этой организации? — спросил я его.

— Масоны, — возразил он, — это инструмент иудейской мести. В самом отдаленном углу их храмов стоит виселица за черным занавесом, который скрывает святыню. Доступ к ней имеют только высшие священнослужители, и за занавесом есть слово «Яве». Это имя говорит само за себя.

И затем, войдя в раж, он продолжал:

— Если величайшее в веках творение фюрера не удастся, если мы будем обречены на гибель, тогда все выйдет наружу. Будут устраиваться такие триумфы и оргии невиданной жестокости, рядом с которыми строгость Гитлера покажется очень скромной».

После этих слов Буркхардта охватило такое «чувство, будто он видел перед собой сорвавшегося со скалы человека, который хватается руками за мокрый выступ черной каменной глыбы».

После ужина Гейдрих и Буркхардт перешли в смежное помещение для беседы наедине.

«Мгновенный взгляд Гейдриха направо и налево, на портьеры — привычка. Затем он первый раз. окинул меня секундным взглядом. На меня посмотрели одновременно два человека, и это мое ощущение сопровождалось чувством неприятия его личности. Лишь один раз взглянул Гейдрих мне в лицо, да и то лишь на долю секунды».

Гейдрих отклонил предложение Буркхардта о посещении концлагерей по своему выбору.

«Вам не следует забывать, что мы боремся, фюрер борется с всемирным врагом. Речь идет о том, чтобы оздоровить не только Германию, но и спасти весь мир от его духовной и моральной гибели. У вас этого еще не поняли. Итак, дело не в том, что ответ господина рейхсфюрера. СС отрицательный. Пожалуйста, поезжайте в те лагеря, которые мы вам предложим».

Пока «разговор» закончился безрезультатно. Буркхардт вспоминает: «Мы поднялись одновременно. Гейдрих остановился передо мной и, глядя через мое левое плечо, произнес сдавленным голосом: «За рубежом нас считают кровавыми псами, не так ли? Конечно, для отдельного человека это почти невыносимо, но мы должны быть тверды, как гранит, иначе дело нашего фюрера будет загублено. Когда-нибудь позже нас поблагодарят за то, что мы взвалили на свои плечи».

После этого Гейдрих оставил компанию, а у Буркхардта укрепилось впечатление встречи «с молодым и злобным идолом смерти».

Через два дня Гейдрих вновь пригласил к себе Буркхардта и разрешил (после предварительного согласования с Гиммлером) посещение делегацией концентрационных лагерей.

Буркхардт встретил человека со сложившимся мировоззрением. Противник был четко определен, сомнений в этом отношении у Гейдриха никогда не возникало. Он был абсолютно убежден в том, что его дело правое. А кто так думал, мог целыми днями за письменным столом подписывать приказы на расстрелы, а после работы быть верным и заботливым отцом семейства — поистине новый тип преступника с чистой совестью в своем сознании, бдительным оком следящего за врагом.

В серии статей для журнала «Черный корпус» под общим заглавием «Трансформации нашей борьбы» осенью 1935 года Гейдрих сокрушался, что «часть немецкого народа уже теперь, после двух лет национал-социалистической революции, становится абсолютно равнодушной по отношению к евреям». И далее: «Но организация СС видит в евреях упорное и неизменное стремление к своей цели, которая всегда означает только одно: завоевание господства над миром и уничтожение нордических народов». В этой мировоззренческой схватке, по мнению Гейдриха, нужно проявлять жесткость. «Ведь если мы, национал-социалисты, не выполним нашу историческую задачу, потому что проявляли излишнюю объективность и человечность, то, несмотря на эти смягчающие обстоятельства, нас не простят; Приговор будет прост: перед лицом истории они свою задачу не выполнили».

Поэтому теперь нет больше «врагов государства», а есть только «враги народа» — расовые враги.


В 1936 году Гейдрих сформулировал: «Движущие силы противника остаются неизменными: мировой иудаизм, мировое масонство и в значительной мере политическая чиновно-клерикальная бюрократия, злоупотребляющая религиозными вероисповеданиями».

Гейдрих смотрел на еврея как на «смертельного врага» всех нордически ведомых и расово-здоровых народов. «Его (еврея) цель была и остается господство над миром с помощью более или менее, видимой правящей верхушки. Для достижения этой цели хороши любые средства и организационные формы, независимо от того, насколько эта верхушка выглядит глупо и смешно. Путь этот остается всегда неизменным».

Как свидетельствует вдова Гейдриха, ее муж «был глубоко убежден в том, что евреи должны быть отделены от немцев. В его глазах евреи были безродными хапугами, цель которых добиваться для себя выгод и в конечном счете присосаться, подобно пиявкам, к телу чужого народа».

В многочисленных разговорах он разъяснял ей, что «антисемитизм — это не политика, а медицинская проблема». Вот свидетельство Лины Гейдрих: «Евреи не мешали Рейнгарду ни в политическом, ни в общественном плане. Они казались ему и мне в душе и в психике невыносимыми».

Ясно, что кто так говорит, — преступник по убеждению. Опираясь на исследования историка Михаэля Вильдта, Ральф Джордано пишет: «Гейдрих был прототипом такого нового человека, какого хотел иметь национал-социализм. Он был главным героем поколения рока. Более нечеловеческого больше нельзя было придумать. Все было возможно, лаже истребление миллионов людей».

Одной только внешностью — долговязый, светловолосый и атлетически сложенный — Гейдрих «олицетворял тип нового человека, которого расовое учение национал-социализма обожествляло как идеал. Гейдрих был совершенством для тех, кто должен был следовать за национал-социализмом».

Мир Гейдриха просто кишел врагами, которых он, действуя, как «девка по вызову», или, того хлеще, — «помойка империи», должен был устранять. Об этих «косых князьях», порой называемых им «вредителями», «идеальный национал-социалист» Гитлера должен был знать все.

«Чем ближе я познавал этого человека, — писал шеф внешней разведки СД Вальтер Шелленберг, — тем больше он напоминал мне хищного зверя: всегда начеку, всегда чует опасность, недоверчив ко всему и вся. При этом он был одержим ненасытным честолюбием — постоянно знать больше, чем другие, повсюду повелевать. Этой цели он подчинял все».

Конкурент Гейдриха, адмирал Канарис, возглавлявший контрразведку вермахта, видел в нем «умнейшую бестию». На охоте «хищник» действовал строго бюрократически. Его служба безопасности завела громадную картотеку, которая охватывала всех евреев-эмигрантов Германии и виднейших евреев за рубежом.

«Одним из его особых талантов было умение сразу распознавать личные, профессиональные и даже политические слабости других людей, их регистрировать как в своей феноменальной памяти, так и в картотеке, чтобы позже в нужный момент ловко ими воспользоваться», — отмечал Шелленберг.

250 сотрудников Главного архива службы безопасности получили от Гейдриха указание собирать персональные сведения, информационные материалы и слухи о каждом, кого он относил к врагам империи или же считал своим личным соперником.

Есть сведения, что Гейдрих вел отдельные досье на Гитлера и его подручных. Особенно его интересовали неясное происхождение Гитлера, еврейский след в роду Гиммлера, любовные похождения Геббельса, распутство и коррупционные наклонности Геринга.

Того, кто так много знал, боялись даже те люди, которые в гитлеровской иерархии находились выше. Подозревая всех и каждого, Гейдрих денно и нощно просиживал за просмотром гор папок с делами, изучал досье на католиков, масонов, марксистов и евреев. Скоро он получил прозвище «Оберневерующий», который повсеместно чуял революционные происки, а при облавах на противника применял даже самые необычные методы. Как отмечал в мемуарах шеф внешней разведки службы безопасности Вальтер Шелленберг (видимо, не без его подсказки), — «Гейдрих использовал в своих целях дорогой бордель «Салон Китти» по адресу Берлинер Гизебрехтштрассе, 11, где девки из службы безопасности предлагали сексуальные услуги руководящим лицам партии, государства, вермахта и дипломатии за среднюю плату в размере 200 рейхсмарок. При этом проститутки были обязаны выуживать у клиентов ту или иную информацию. Все эти женщины прибыли в бордель из различных уголков империи, из Австрии и Польши. Возраст красоток колебался в пределах 20–30 лет, они знали кроме немецкого языка также французский, итальянский, испанский, английский, русский и польский. Некоторые владели тремя и более иностранными языками. Всех их объединяла одна общая вещь: темные пятна прошлой жизни, которые и привели их в лапы службы безопасности. В «Салоне Китти» трудились неудавшиеся студентки, женщины, имевшие за плечами не один аборт, уголовно-профессиональные проститутки, которые могли заниматься своим ремеслом в интересах нацистского государства, не боясь преследований со стороны полиции. Везде в номерах находились скрытые микрофоны, а в подвальных помещениях специалисты Гейдриха делали граммофонные записи с подслушивающей аппаратуры, установленной на этажах. Только в тех случаях, когда шеф лично появлялся для «инспектирования» в борделе, Вальтер Шелленберг заблаговременно получал настоятельное распоряжение «позаботиться о том, чтобы все технические средства были отключены».

«Салон Китти» пользовался популярностью в высших кругах национал-социалистического общества. Только в 1940 году этот бордель посетили более 10 000 мужчин, то есть в среднем по 30 клиентов в сутки. Среди них было много видных государственных деятелей, дипломатов, генералов, рейхсфюреров, министров, гаулейтеров, работников искусства. «Ассортимент» посетителей салона поражал разнообразием: от Зеппа Дитриха до Йоахима Риббентропа, от Фердинанда Мариан до Ганса Альберса, от итальянского министра иностранных дел графа Чиано до шефа «Немецкого трудового фронта» Роберта Лея. Вот только информационные трофеи были неудовлетворительны. Как правило, девицам Гейдриха не удавалось выманивать у своих клиентов важные государственные секреты. Все, за что брался Гейдрих, доводилось до конца пунктуально, последовательно и безжалостно. Если это государство доносчиков — то для всех. Если это репрессии — то без пощады. Если это «еврей» — то, по мнению Гейдриха, он должен быть полностью «устранен», неважно каким образом.

Гейдрих невысоко ценил антисемитизм толпы, проповедуемый Юлиусом Штрейхсром. Он презирал порнографические тирады в издании «Штурмовик» и с пренебрежением отзывался о стихийных еврейских погромах. Гейдрих. хотел радикального решения «проблемы», что поначалу не означало массового истребления, а, наоборот, подразумевало централизованное изгнание всех евреев из Германии, по возможности в Палестину. Ибо Гейдрих уверовал: «Или мы окончательно одолеем- противника, или мы погибнем». Одного «арийского законодательства» ему оказывалось недостаточно. С его помощью было невозможно устранить «опасность иудаизма» для Германии. Специальные еврейские организации с их разветвленными международными связями работали, в его представлении, по-прежнему над «уничтожением нашего народа со всеми его ценностями». Но каким образом намеревался Гейдрих «удалить евреев»?

В качестве временной целеустановки свои соображения подытожил унтерштурмфюрер СС Герберт Хаген в письме к Гейдриху: «Во-первых, вытеснение еврейского влияния во всех областях общественной жизни (включая экономику). Во-вторых, поощрение еврейской эмиграции из страны».

Но Гейдриха устраивал лишь один путь решения «еврейского вопроса», а именно: всех евреев насильно вынудить к тотальному выезду из Германии в Палестину. Он цинично заявлял: «Будучи национал-социалистом, я — сионист».

Первой большой проверкой этой концепции на практике стало присоединение (аншлюс) Австрии к нацистской империи в 1938 году. Чтобы как можно больше и быстрее изгнать оттуда евреев, Гейдрих приказал своему помощнику в Вене Адольфу Эйхману создать и организовать работу «Центрального управления по вопросам эмиграции евреев» в бывшем дворце Ротшильда на улице принца Евгения. Желающие выехать из Австрии получали здесь все необходимые документы в течение восьми дней, но стоило им это целых состояний. Собственность подлежала обязательной конфискации. Был также установлен фантастически высокий курс обмена местных денег на валюту, необходимую для каждого выезжающего эмигранта.

Гейдрих и его пособники наживали миллионы на насильственном изгнании евреев из Австрии. Один еврейский функционер из Берлина, приглашенный в Вену для ознакомления с работой «Центрального управления», сделал следующую запись об учреждении, работавшем по принципу конвейера: «С одного конца еврей заходит; кое-чем еще владея, например, магазином, фабрикой или счетом в банке. И вот он идет через все это здание, от одного окошка к другому, из одного кабинета в другой и когда выходит на улицу на другом конце, то у него уже нет никаких прав, а в кармане пусто. Зато в руках паспорт, где пропечатано: «Вы обязаны покинуть страну в течение 14 дней, в противном случае будете отправлены в концлагерь». По указанию Гейдриха и с помощью его подручного Эйхмана этим организованным грабежом занимались не эсэсовцы или агенты службы безопасности, а совершенно другие люди. За длинными столами, на которых бойко нашлепывались печати в формуляры, сидели местные евреи — члены культовой общины. Так жертвы были превращены в пособников — отвратительно гнусная система, в которой безошибочно угадывался почерк Гейдриха.

«Центральное управление» в Вене должно было стать образцом изгнания евреев на всей территории империи. Такие разнузданные бесчинства, как охватившие всю Германию погромы в так называемую «хрустальную ночь». 9 ноября 1938 года, Гейдрих возмущенно называл «великим свинством» и возвратом временам, когда пьяные горланящие орды штурмовиков СА заполняли улицы, грабя и избивая всех подряд на своем пути. Погромы, по его мнению, — это «тяжелейший удар по государству и партии с 1934 года».

Ясно, что здесь речь не шла о сочувствии Гейдриха к жертвам. Он осуждал грубые перегибы как нерациональные. Подобно своему начальнику Гиммлеру, он предпочитал бесшумный, бюрократически тщательно проводимый террор и смерть, заверенную подписью и печатью. Террор, осуществляемый централизованно, автоматически, как конвейер.

Через три дня после погрома Герман Геринг собрал представителей всех заинтересованных сторон, в том числе и Гейдриха (всего около 100 участников), на совещание в имперском министерстве воздушного флота, чтобы обсудить экономические последствия «хрустальной ночи» и дать распоряжения по исключению евреев из немецкой экономики. Итоги совещания нашли полное одобрение со стороны Гейдриха.

Евреи Германии должны были уплатить «штраф» в сумме одного миллиарда рейхсмарок. Ариизация немецкой экономики будет продолжаться ускоренными темпами. Евреев, оставшихся в стране, ожидает еще большая дискриминация: им запрещается посещать театры, кино, цирки, пляжи и места для купания и даже «немецкие леса».

С такой инициативой выступил Йозеф Геббельс. Наконец слово взял Гейдрих, который обратил внимание всех на то, что в первую очередь беспокоит его и службу безопасности: «При всех мерах по изгнанию евреев из экономической жизни главная проблема, однако, продолжает оставаться нерешенной, а именно выезд евреев из Германии…

По указанию рейхскомиссара мы создали Центральное управление по вопросам эмиграции евреев, с помощью которого все-таки выпроводили из Австрии 50 000 евреев, тогда как собственно из империи за этот же период было вытеснено лишь 19 000 евреев».

Исходя из этого, Гейдрих предложил: создать и на исконной территории империи «Центральное управление», организовать специальные гетто для обособленного проживания евреев, обязать их к ношению на верхней одежде установленных нашивок. Эти и другие инициативы заседавших были единогласно одобрены. А министр финансов Шверин фон Крозиг подчеркнул, что «еврейский пролетариат общества нельзя оставлять у нас. Следовательно, как сказал Гейдрих, евреев нужно выставить отсюда, причем всех, кого только можно».

Как практически представлял себе Гейдрих «решение проблемы», видно на страницах наставления для членов СС «Черный корпус», которое издавалось сотрудником службы безопасности Гунтером д’Аквиеном. В конце ноября 1938 года статья в этом журнале детализировала сценарий, который набросал Гейдрих на совещании 12 ноября: «Поэтому евреев следует изгнать из наших домов и жилых кварталов и разместить в таких зданиях и городских блоках, где они будут жить изолированно и как можно меньше входить в контакт с немецким населением… Но народ-паразит, оставшийся наедине с самим собой и в полной изоляции и который не желает и не может трудиться, неизбежно впадет в нищету. Так пусть никто не думает, будто мы сможем спокойно смотреть на такое развитие событий. Немецкий народ не имеет ни малейшего желания терпеть в своем доме сотни тысяч преступников, которые своими махинациями не только обеспечивают свое существование, но и планируют месть. И меньше всего мы хотим допустить, чтобы сотни тысяч обнищавших евреев стали гнездом большевизма и организацией по консолидации политических и уголовных недочеловеков. Поэтому в процессе такого развития дел мы попали бы в настоятельнейшую необходимость искоренить еврейский уголовный мир точно таким же способом, каким наше правовое государство имеет обыкновение искоренять преступность, — огнем и мечом. Результатом этого стал бы действительный конец иудаизму в Германии, его окончательное уничтожение».

С 1939 года Гейдрих получил полномочия координировать мероприятия министерств и учреждений, которые занимались вопросами «решения проблемы» и ускорением изгнания евреев из страны. Давление на евреев Германии значительно возросло. Евреев Берлина заставляли ежедневно представлять список 70 семей, готовых к отъезду из Германии. Вскоре «Имперское главное управление» зафиксировало своеобразный «рекорд». Так, если в 1938 году количество выехавших из Германии евреев составило 40 000 человек, то в 1939 году оно почти удвоилось и достигло 78 000 человек. Дополнительно к этому Эйхман в Праге изгнал за рубеж около 30 000 чешских евреев. А Гейдрих даже вел переговоры с еврейской армией сопротивления «Хагана» по вопросам форсирования массового исхода евреев.

Но даже самые невероятные замыслы по насильственному выселению людей отодвинулись на задний план, когда вечером 31 января 1939 года в 22.00 радио Берлина, прервав свою программу, сообщило на всю страну: «Около 20.00 отряд польских повстанцев напал на радиостанцию Глейвиц и временно удерживал ее в своих руках. Поляки, применив силу, проникли в здание радиопередатчика, и им удалось передать в эфир текст призыва на польском и частично на немецком языке. Однако через несколько минут после этого полиция сумела одолеть захватчиков».

Это сообщение было частью давно спланированной операции, организованной Гейдрихом, который прямо заявил штурмбанфюреру СС Альфреду Науексу: «Для зарубежной прессы и немецкой пропаганды очень нужны фактические доказательства польских провокаций». Отряду эсэсовцев, переодетых в польскую военную форму, было поручено инсценировать нападение на немецкий радиопередатчик и тем самым обеспечить Гитлеру предлог для вторжения войск в Польшу. Подручный Гитлера Гейдрих не побоялся перебросить группу переодетых в польскую одежду заключенных концлагеря Заксенхаузен на место якобы совершенного преступления и там расстрелять их с помощью ранее прибывших в Глейвиц эсэсовцев. Пропаганда широко растиражировала организованную Гейдрихом провокацию. Центральная газета «Народный наблюдатель» опубликовала «соответствующие» материалы под кричащим заголовком «Неслыханное нападение бандитов на радиостанцию Глейвиц».

Немецкая армия перешла границу и вторглась в Польшу. Началась необъявленная война. Теперь под прицелом Гейдриха оказались не только немецкие евреи, но и судьбы трех миллионов польских евреев.

За четыре часа до начала войны на всякий непредвиденный случай Гейдрих в своем прощальном письме назначил жену единственной наследницей его собственности и дал ей свой наказ: «Воспитывай наших детей в верности фюреру, в преданности идее движения, в неуклонном соблюдении принципов СС в требовательности к себе, в духе добра и великодушия по отношению к своему народу и в духе непреклонности по отношению ко всем. врагам в стране и за рубежом».

Кредо Гейдриха: верность, требовательность, непреклонность, жестокость…

Что значила жестокость к врагам империи, можно проследить на примерах боевых действий и карательных акций оперативных отрядов Гейдриха в Польше. В первые три дня войны в Главное управление службы безопасности поступили многочисленные донесения об арестах в Польше. Но особенно ужесточились действия оперативных отрядов СБ после так называемого «Бромбергского кровавого воскресения» 3 сентября, когда погибла группа этнических немцев Польши. Теперь в приказах шла речь о «решительном подавлении разгорающегося сопротивления поляков» вплоть до массовых расстрелов. А через два дня, 5 сентября, в здании ратуши Бромберга были расстреляны 50 поляков. 7 сентября в ходе публичных расстрелов заложников погибли 400 человек. На жалобы со стороны вермахта о произвольных расстрелах поляков Гейдрих отделался замечанием, что, по его мнению, наоборот, «все идет там слишком медленно». 200 расстрелов в сутки «недостаточно», — говорил он. И далее: «Простых людей мы будем щадить, а вот дворяне, попы и евреи должны быть уничтожены». Он знал, что на войну можно списать любые операции по массовым расстрелам поляков.

Согласно протоколу, Гейдрих заявил начальникам отделов Главного управления службы безопасности в Берлине: «Руководящая верхушка польского населения должна быть полностью обезврежена. Остающиеся нижние слои населения не нуждаются ни в каких социальных школах и будут подавляться в иных формах». В соответствии с этим руководящая прослойка населения подлежала отправке в концлагеря. Евреев следовало согнать в специальные гетто в городах, чтобы лучше осуществлять за ними контроль, а затем организованно депортировать.

В условиях войны Гейдрих чувствовал себя комфортно, как рыба в воде. Он теперь единолично распоряжался жизнью и смертью сотен тысяч людей. На примере Польши Гейдрих сам разрабатывал планы действий оперативных отрядов СБ, порядок «народного землевладения», которое в общем определил для Польши Гитлер. Гитлер давал общее направление, а Гиммлер и Гейдрих осваивали его, конкретизируя своей неутомимой «деятельностью».

Раз в неделю Гейдрих приезжал из Польши в Берлин, докладывал начальству о проделанной работе, настаивал на необходимости увеличения числа расстрелов на местах и ставил в известность начальников отделов о программе гигантского переселения людей, предусмотренной для Польши.

Прежде всего и, по возможности, в кратчайшие сроки, все евреи, проживающие в бывших западных районах Польши, подлежали насильственному переселению в немногие, легкодоступные для транспорта города «остаточного польского государства». В этих городах евреи должны были концентрироваться в отведенных для них гетто до тех пор, пока не будут приняты практические меры по реализации строго засекреченных планов (то есть конечной цели). Повсеместно в остаточном польском государстве, которое затем стало называться «генерал-губернаторством», возникли гетто. Оперативные отряды СС, органы полиции и службы безопасности приступили к насильственному изгнанию людей на новые места жительства, где и были решены, вопросы их размещения и питания.