Бунт Хаус

— Ты же знаешь, что я этого не делал.

— Я знаю, что ты это сделал, — возражаю я.

Он пожимает плечами и горько смеется себе под нос.

— А что еще ты знаешь?

— Я знаю, что... я знаю, что ты... ты...

— Ты знаешь, что я не нравлюсь Карине. Она ведь была твоим главным

источником информации обо мне, верно? И она так уязвлена тем, что Дэшил

пренебрегает ею, что возненавидела меня и Пакса вместе с лордом Ловаттом, несмотря ни на что. А что еще?

— Только потому, что я не испытала на себе, что ты придурок, не значит, что

это неправда.

— Итак, я положил тебе в стол пару лягушачьих лапок. Признаюсь, это было

не очень приятно. Приношу свои извинения за это. И мне очень жаль, что я

угрожал Тому. Иногда я не очень хорошо общаюсь с людьми.

— Вау. Это, должно быть, преуменьшение века.

Он пригвождает меня к месту очень серьезным, очень зеленым взглядом.

— Ты закончила?

Я прикусываю кончик языка, глядя на него в ответ.

— Мне очень жаль, что я несовершенен. Я полностью осознаю свои

недостатки. И поработаю над некоторыми из них, если это сделает тебя счастливой.

— Ха! Как будто мое счастье что-то значит для тебя.

Медленно садясь, Рэн поворачивается так, что мы оказываемся лицом друг к

другу, и выражение его лица становится пугающе напряженным.

143



— Я очень сильно забочусь о твоем счастье. Даже больше, чем следовало бы.

Я забочусь о том, чтобы лично отвечать за твое счастье, и это... — он качает головой,

— это ошеломляющее осознание, поверь мне.

Он выглядит настолько удивленным таким поворотом событий, что я

действительно верю ему.

— Должно быть, это странно — заботиться о ком-то еще, когда раньше ты

заботился только о себе.

Рэн сверкает зубами — быстрая гримаса, которая выглядит болезненной.

— Ну вот, опять ты строишь предположения. Давай так? Ты откладываешь

суд надо мной на три ночи. Ты приходишь сюда, встречаешься со мной, и мы

разговариваем. Ты действительно слушаешь. А потом... потом ты сможешь решить, действительно ли я антихрист. И я клянусь честью своей семьи, что оставлю тебя в

покое, если ты действительно этого захочешь.

— Три ночи? Если тебе понадобятся целых три ночи, чтобы убедить меня, что

ты не такой уж ужасный человек, то я не уверена, что…


— Просто перестань уже быть такой колючей и соглашайся, — стонет он. —

Сегодня вечером, завтра и в воскресенье. И все. Три ночи. Я буду вести себя

наилучшим образом.

— И я увижу, что ты не какой-то злобный монстр, и влюблюсь в тебя?

— Возможно, — соглашается он. — Или, может быть, ты увидишь, что я

чудовище и все равно влюбишься в меня.



144





В ТЕМНОТЕ…



Я БРЫКАЮСЬ И КРИЧУ.

Я уже давно поняла, что пинки и крики не помогают, но у меня нет выбора.

Я — обезумевшее, загнанное в ловушку животное, жаждущее свободы.

Свободы, которая никогда не придет.

— Пожалуйста! Пожалуйста, я обещаю... я никому не скажу. Клянусь, я не

произнесу ни слова. Я обещаю, обещаю, обещаю. Я никому не скажу, что ты сделал.

Пожалуйста! ВЫПУСТИ МЕНЯ!



145



Глава 18.

РЭН

ЭЛОДИ ДАЁТ СОГЛАСИЕ на мое предложение так, будто перспектива

провести со мной следующие три ночи будет настолько травмирующей, что ей

понадобится десятилетие терапии после этого. И, возможно, так и будет. Если что, то я знаю отличного парня в Олбани, у которого цены разумные, и я с радостью

передам ей эту информацию. Но до тех пор, пока это не произошло, я собираюсь

максимально использовать те часы, которые проведу с ней. Она сидит по-индийски

на одеяле, используя материал, чтобы прикрыть свои босые ноги — они, должно

быть, замерзли — и смотрит на меня так, словно она столкнулась с самым

пугающим опытом своего существования.

— Вперед, задавай свои вопросы, — говорю я ей, снова плюхаясь на спину, изображая беззаботность, которой не чувствую.

Вообще-то я далек от беспечности. Это очень рискованный шаг с моей

стороны. Я буду предельно откровенен с ней, буду говорить правду, всю правду и

ничего, кроме правды, но это опасно. Элоди может решить, что я ей противен и она

действительно не захочет иметь со мной ничего общего. Если это случится, мне