Бунт Хаус
Часть 20 из 160 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он держит меня за запястье.
— Я вполне могу ходить сама, — говорю я ясным, спокойным голосом. — Я
не нуждаюсь в том, чтобы меня куда-то тащили.
Если он не отпустит меня через пять секунд, я вывернусь сама. Я собираюсь
пнуть его по яйцам и сломать ему чертов палец.
Пять…
Четыре…
Три…
Рэн отпускает хватку, яростно ухмыляясь.
— Не знаю, что на меня нашло. Думаю, увидимся там.
Он уходит, оставив меня стоять рядом с мадам Фурнье, которая суетится и
без умолку болтает о хороших манерах и о том, что мальчики всегда остаются
мальчиками, но я все время вижу в ее глазах нервное напряжение. Она не может
скрыть, что ее руки дрожат, когда захлопывает учебник и засовывает его под
мышку.
В комнате мадам Фурнье на стенах висят массивные французские флаги. У
доски во главе комнаты на стене висит снимок Эйфелевой башни в рамке, рядом с
изображениями Эдит Пиаф и Лувра. Я быстро оцениваю ситуацию с мебелью и
быстро понимаю, что мадам Фурнье видимо занимает низкую позицию в Вульф-Холле. Доктор Фитцпатрик получил высокий, светлый, массивный кабинет с
достаточным количеством места для миниатюрной библиотеки и открытого
камина, а учитель французского языка получила стандартную комнату с двумя
окнами, без индивидуальности и партами с крышками, которые выглядят так, будто они датируются тридцатыми годами.
И.. да.
Просто чертовски здорово.
Есть только одно свободное место, и оно просто случайно оказывается рядом
с задумчивым темноволосым мудаком, от чьего прикосновения у меня до сих пор
40
горит кожа на запястье. Он не сжимал крепко, не тащил меня за собой. Он ничего
такого не делал, а просто сомкнул свои пальцы вокруг моей кожи, но мне кажется, что он заклеймил меня своим прикосновением, и теперь я навсегда обречена на его
метку.
Его высокая, нелепая фигура слишком велика и громоздка, чтобы
поместиться за столом; его ноги вытянуты в проход, тело наклонено под углом, когда он откидывается на спинку стула, его глаза искрятся любопытством, окрашенным едва заметным намеком на злорадство, когда я иду в его сторону.
Рэн не произносит ни слова — гораздо хуже, чем если бы он был откровенно
враждебен. Перекинув лямки рюкзака через спинку стула, я хватаю блокнот, пытаясь подавить бурлящий в животе ужас. Все мои одноклассники уже много лет
изучают французский язык. С тех пор как умерла моя мать, я даже не слышала, как
говорят на этом языке. И я никогда не могла понять его, даже когда она была жива.
— Хорошо, ученики, — произносит мадам Фурнье из передней части класса.
— На чем мы остановились? Симона, ты можешь продолжить…
Учитель просит девушку в первом ряду продолжить чтение или спрягать
глагол или что-то еще. Я не могу обратить на это внимания, потому что внезапно
на меня обрушивается острый, всепоглощающий запах, который ударяет в мой нос
и мои вкусовые рецепторы одновременно.
О…
О боже мой. Это отвратительно.
Что это ещё за хрень?
Я реально ощущаю этот запах.
Затхлый, гнилой и смутно рыбный запах — настолько отвратительный, что
мне приходится бороться с желанием перегнуться через край стола и блевать.
Почему никто другой не реагирует на эту вонь? Я быстро оглядываюсь на
студентов, сидящих ближе всех ко мне. Никто из них не обращает внимания на
мадам Фурнье. Они все напряжены, смотрят в пол или на свои руки, или невидяще
уставились на рабочие тетради перед собой, необычно напряженные. Девушка, сидящая слева от меня, кажется, вот-вот взорвется, ее щеки и самые кончики ушей
пылают ярко-красным огнем.
Еще одна волна рыбного аромата обрушивается на меня, и…
О, ради всего святого!
Он доносится от моего стола.
Все прекрасно встает на свои места. Очевидно, кто-то положил что-то
отвратительное и зловонное в мой стол, чтобы поиздеваться надо мной, и я точно
знаю, кто это сделал. Конечно же, это был он. Рэн знал, что я буду сидеть здесь. Я
бы не удивилась, если бы он заставил того, кто обычно сидит рядом с ним, сменить
место, чтобы он мог получить удовольствие с места в первом ряду, когда я
приподниму крышку упомянутого стола и обнаружу какую-то гнилую вещь, которую он сунул внутрь.
Долбаный... бл*дь... мудак.
41
И что же мне теперь делать? Должна ли я сидеть здесь и терпеть вонь, исходящую из моего стола? Или я должна разозлиться? Заплакать?
Я не думаю, что Рэна действительно волнует, что именно я делаю, пока я это
делаю. Ему просто нужна реакция, и желательно бурная, если я правильно
понимаю ситуацию.
Пошел он. Он ни хрена от меня не получит.
Я прислоняюсь к крышке стола, дышу через рот и слушаю мадам Фурнье.
Делая наброски со скоростью мили в минуту, я записываю все упражнения, которые мне нужно догнать, и все главы, которые мне нужно прочитать, если я хочу
иметь надежду догнать уже продвинутый класс.
Полковник Стиллуотер знает, что я не говорю по-французски. Моя мать
— Я вполне могу ходить сама, — говорю я ясным, спокойным голосом. — Я
не нуждаюсь в том, чтобы меня куда-то тащили.
Если он не отпустит меня через пять секунд, я вывернусь сама. Я собираюсь
пнуть его по яйцам и сломать ему чертов палец.
Пять…
Четыре…
Три…
Рэн отпускает хватку, яростно ухмыляясь.
— Не знаю, что на меня нашло. Думаю, увидимся там.
Он уходит, оставив меня стоять рядом с мадам Фурнье, которая суетится и
без умолку болтает о хороших манерах и о том, что мальчики всегда остаются
мальчиками, но я все время вижу в ее глазах нервное напряжение. Она не может
скрыть, что ее руки дрожат, когда захлопывает учебник и засовывает его под
мышку.
В комнате мадам Фурнье на стенах висят массивные французские флаги. У
доски во главе комнаты на стене висит снимок Эйфелевой башни в рамке, рядом с
изображениями Эдит Пиаф и Лувра. Я быстро оцениваю ситуацию с мебелью и
быстро понимаю, что мадам Фурнье видимо занимает низкую позицию в Вульф-Холле. Доктор Фитцпатрик получил высокий, светлый, массивный кабинет с
достаточным количеством места для миниатюрной библиотеки и открытого
камина, а учитель французского языка получила стандартную комнату с двумя
окнами, без индивидуальности и партами с крышками, которые выглядят так, будто они датируются тридцатыми годами.
И.. да.
Просто чертовски здорово.
Есть только одно свободное место, и оно просто случайно оказывается рядом
с задумчивым темноволосым мудаком, от чьего прикосновения у меня до сих пор
40
горит кожа на запястье. Он не сжимал крепко, не тащил меня за собой. Он ничего
такого не делал, а просто сомкнул свои пальцы вокруг моей кожи, но мне кажется, что он заклеймил меня своим прикосновением, и теперь я навсегда обречена на его
метку.
Его высокая, нелепая фигура слишком велика и громоздка, чтобы
поместиться за столом; его ноги вытянуты в проход, тело наклонено под углом, когда он откидывается на спинку стула, его глаза искрятся любопытством, окрашенным едва заметным намеком на злорадство, когда я иду в его сторону.
Рэн не произносит ни слова — гораздо хуже, чем если бы он был откровенно
враждебен. Перекинув лямки рюкзака через спинку стула, я хватаю блокнот, пытаясь подавить бурлящий в животе ужас. Все мои одноклассники уже много лет
изучают французский язык. С тех пор как умерла моя мать, я даже не слышала, как
говорят на этом языке. И я никогда не могла понять его, даже когда она была жива.
— Хорошо, ученики, — произносит мадам Фурнье из передней части класса.
— На чем мы остановились? Симона, ты можешь продолжить…
Учитель просит девушку в первом ряду продолжить чтение или спрягать
глагол или что-то еще. Я не могу обратить на это внимания, потому что внезапно
на меня обрушивается острый, всепоглощающий запах, который ударяет в мой нос
и мои вкусовые рецепторы одновременно.
О…
О боже мой. Это отвратительно.
Что это ещё за хрень?
Я реально ощущаю этот запах.
Затхлый, гнилой и смутно рыбный запах — настолько отвратительный, что
мне приходится бороться с желанием перегнуться через край стола и блевать.
Почему никто другой не реагирует на эту вонь? Я быстро оглядываюсь на
студентов, сидящих ближе всех ко мне. Никто из них не обращает внимания на
мадам Фурнье. Они все напряжены, смотрят в пол или на свои руки, или невидяще
уставились на рабочие тетради перед собой, необычно напряженные. Девушка, сидящая слева от меня, кажется, вот-вот взорвется, ее щеки и самые кончики ушей
пылают ярко-красным огнем.
Еще одна волна рыбного аромата обрушивается на меня, и…
О, ради всего святого!
Он доносится от моего стола.
Все прекрасно встает на свои места. Очевидно, кто-то положил что-то
отвратительное и зловонное в мой стол, чтобы поиздеваться надо мной, и я точно
знаю, кто это сделал. Конечно же, это был он. Рэн знал, что я буду сидеть здесь. Я
бы не удивилась, если бы он заставил того, кто обычно сидит рядом с ним, сменить
место, чтобы он мог получить удовольствие с места в первом ряду, когда я
приподниму крышку упомянутого стола и обнаружу какую-то гнилую вещь, которую он сунул внутрь.
Долбаный... бл*дь... мудак.
41
И что же мне теперь делать? Должна ли я сидеть здесь и терпеть вонь, исходящую из моего стола? Или я должна разозлиться? Заплакать?
Я не думаю, что Рэна действительно волнует, что именно я делаю, пока я это
делаю. Ему просто нужна реакция, и желательно бурная, если я правильно
понимаю ситуацию.
Пошел он. Он ни хрена от меня не получит.
Я прислоняюсь к крышке стола, дышу через рот и слушаю мадам Фурнье.
Делая наброски со скоростью мили в минуту, я записываю все упражнения, которые мне нужно догнать, и все главы, которые мне нужно прочитать, если я хочу
иметь надежду догнать уже продвинутый класс.
Полковник Стиллуотер знает, что я не говорю по-французски. Моя мать