Бумажный дворец

– Не уверена, что в этом была необходимость, – смеюсь я. – И вряд ли прошло несколько часов. Мы просто прогулялись до океана. Вечернее солнце было таким красивым.

– Сегодня полная луна, – замечает она.

Позади нас Питер со всеми тремя детьми играют в настолку. Я оглядываюсь, чтобы проверить, не прислушивается ли он к разговору, но он только что выбросил дубль и теперь занят сооружением блокады.

– Был кто-нибудь из знакомых? – спрашивает мама.

– Видела палатку Биддлов справа, ближе к Хиггинсу. И еще, кажется, Памелу на ее ежедневном моционе: она была далеко, но я разглядела фиолетовую юбку. Но в целом пусто. Наконец-то сняли таблички для охраны куликов.

– Слава богу. – Мама помогает себе открыть крышку жестянки черенком от ложки. – Держи, – она протягивает мне чай. – Вода уже, наверное, горячая.

– Господи, Уоллес, – подает голос Питер, – дождись, когда она закипит. Могла бы с таким же успехом налить мне кружку теплых помоев. И даже не думай заваривать эту китайскую дрянь.

– Это чай, копченный на сосновых иголках, – отвечает мама.

– Еще хуже.

– Твой муж любит покомандовать, – говорит мама, но я вижу, что ей это нравится. Она ставит чайник обратно на плиту и отправляется на поиски простого английского чая.

Финн встает из-за стола и подходит меня обнять.

– Я нашел на пляже акулье яйцо.

– Акулье яйцо? – с сомнением переспрашиваю я.

Он сует руку в карман и вытаскивает что-то похожее на маленький высохший черный мешочек с рожками с обеих сторон.

– Вот. Джина сказала, что это яйцевой мешок. Для акуленка.

– Все почему-то так думают. Но на самом деле это яйцо ската. Их называют русалочьими сумочками.

– Это похоже на правду, только если русалка – гот, – смеется Питер.

Я отдаю яйцо Финну.

– Положи на полку, чтобы не разбилось.

– Может, мне нарядиться русалкой на Хэллоуин в этом году, – говорит Мэдди.

– Отличная идея. Хотя сложно будет ходить по соседям без ног, – замечает Питер. – Иди сыграй с нами, жена.

– У меня нет настроения. Нужно снять мокрый купальник.

– Это точно. Еще заработаешь себе цистит. – Мама возвращается из кладовки с упаковкой из десяти рулонов туалетной бумаги. – Не отнесешь это в баню? Опять закончилась бумага. Не понимаю, как вы ее так быстро тратите. Вы как стая саранчи.

– У твоей дочери мочевой пузырь размером с горошину, – ухмыляется Питер. – Это все она виновата.

– Неправда, – говорю я. – Ты хоть раз в жизни клал в туалет рулон новой бумаги?

Питер поворачивается к детям.

– На нашем первом свидании ваша мама прямо при мне сняла трусы и села писать.

– Фу, – протягивает Джек.

– Это было не свидание, – уточняю я. – Ты был просто незнакомцем, который подвез меня до общаги. И если бы я этого не сделала, мне пришлось бы написать в твоей машине, что, возможно, осталось бы незамеченным, учитывая ее состояние. В ней воняло тухлятиной.

– Нет-нет, – смеется Питер. – Ты соблазняла меня. Я сразу понял, как только увидел, как ты садишься на корточки под деревом в своих белых трусах.

– Ничего подобного.

– Хватит вам. – Джек делает вид, будто его тошнит.

– И вообще я спас тебе жизнь.

– Ваш папа был настоящим героем, – закатываю глаза я. Отчего младшие дети, естественно, смеются.

– Диксон и Андреа пригласили нас на гамбургеры, – вклинивается мама. – Они устраивают спонтанное барбекю. Я сказала, что мы подойдем в полседьмого-семь.

– Ох! – восклицаю я.

– Напомните мне, что я обещала принести красный лук.

– А можно мы тихо поужинаем дома? Я еще не отошла после вчерашнего.


– На кухне шаром покати, – заявляет мама. – Никто не съездил в супермаркет.

В каждом ее слоге звучит обвинение.

– Я знаю, что у нас есть паста. И замороженный горошек.

– В любом случае, я не в настроении готовить.

– Я приготовлю. Сегодня обещали дождь.

Питер отрывается от игровой доски.

– Я могу сводить детей, если ты хочешь остаться дома.

– Просто с самого возвращения из Мемфиса мы уже почти сутки непрерывно общаемся с людьми и почти не бываем дома. Мне нужно сегодня пораньше лечь спать.

Нужно время подумать.

– Тогда так и сделаем, – кивает он.

Я подхожу к нему, кладу руки ему на плечи и, наклонившись, целую.

– Ты святой.

– Не отвлекай меня, – говорит он. – Мне нужно время подумать, – и отправляет одну из желтых фишек Финна домой.

Выйдя на улицу, я останавливаюсь, смотрю на свою семью. Финн выбрасывает кубики из картонного стаканчика. Мама льет кипяток в старый коричневый чайник для заварки. Из носика идет струйка пара. Мама ждет, когда чай заварится, а потом наливает его через бамбуковое ситечко в кружку с отколотым краем. Смотрит в сахарницу, хмурится и уходит.

Питер закатывает рукав рубашки и играет мускулами.

– Видали? – обращается он к детям. – Видали? С этим мужчиной шутки плохи.

Он ерошит Мэдди волосы.

– Папа, перестань.

– Ворчунья. – Он хватает ее в охапку и, рыча, целует в макушку.

– Я серьезно, – смеется она.

Джек встает из-за стола и берет себе сливу из вазочки с фруктами на кухне.

– Не передашь мне ту чашку с чаем, солнце? – просит Питер Джека. – Твоя бабушка со своей деменцией забыла мне ее принести.

– Я все слышу! – кричит из кладовки мама.

Я иду по тропе, чувствуя знакомый хруст сосновых иголок под босыми ногами. В воздухе витает запах грядущего дождя. На крыльце у домика детей валяется мокрое полотенце. Я поднимаю его и вешаю на ветку дерева. Они оставили свет в доме включенным. Я захожу внутрь и выключаю его, пока сетку на двери не облепили мотыльки и жужжащие майские жуки. В домике полный бардак. Когда здесь жили мы с Анной, было точно так же – на каждом шагу трусы от купальников, блеск для губ, деревянные сабо и конфликты. Я собираю с пола одежду и бросаю в корзину для грязного белья, запихиваю толстовку Мэдди обратно в ее ящик, вешаю мокрые плавки на крючок. Я знаю, что это первый пункт в списке того, чего не должна делать мать – пусть сами за собой убирают, – но меня успокаивает возможность сосредоточиться на этом простом, незамысловатом действии. Мамино лекарство от всех горестей: «Если чувствуешь себя подавленно, разбери ящик с нижним бельем».

Колючее серое одеяло Джека почти наполовину лежит на полу, его подушки сбились между матрасом и стеной. Я отодвигаю кровать. Что-то падает с глухим стуком. Я слепо шарю по затянутому паутиной полу и вытаскиваю черную записную книжку. Дневник Джека. Моего загадочного сына, который едва признает меня теперь, отстраняется, закрывается. И я держу в руке все ответы.

Дорожные часы на полке отсчитывают секунды. Я закрываю глаза и подношу книжку к носу, вдыхая запах пальцев Джека, его самых потаенных мыслей, желаний. Он никогда не узнает. Но я буду знать. Знание может быть силой, а может быть ядом. Я кладу дневник туда, где нашла, потом придвигаю кровать к стене и заново навожу беспорядок. Не хочу нести бремя новых тайн.





1984 год. Октябрь, Нью-Йорк


В нашей темной мрачной квартире что-то готовится. Если мне повезет, то это будет гамбургер, замороженная кукуруза или шпинат в сливочном соусе. Но я не питаю больших надежд. Вчера мама приготовила куриную тушку целиком, так и не вынув ее из целлофана. Последнее время она сама не своя.

– Я дома! – кричу я.

Я нахожу маму на кухне в переднике поверх джинсовой юбки, помешивающую в чугунной сковородке куриные потрошки с луком. На столе уже ждут рис и кетчуп, на стенах висят эмалированные керамические горшки, стоят специи, сушеный перец чили в стеклянной банке, которую никогда не использовали. Заляпанная прихватка упала на пол.

– Задержали на репетиции, – говорю я, наклоняясь ее поднять.

– Не подашь мне орегано? – просит мама, не поворачивая головы.

Я открываю шкафчик. Стеклянные дверцы закрашены белой краской, поэтому не видно, что внутри: коробка с хлопьями, три жестяные банки с сухим бульоном, кошачий корм, просроченные консервы. Я отодвигаю горчицу и достаю орегано.

– Я разговаривала сегодня с Анной, – сообщает мама. – Она звонила из Лос-Анджелеса. У нее все хорошо. Хотя я по-прежнему не понимаю, как можно учиться на специалиста по связям с общественностью. Это то же самое, как, например, специалист по поеданию пищи. Или по ходьбе. Иди мой руки, будем ужинать.

В квартире царит полумрак. Я иду по коридору, включая свет. С тех пор как Лео бросил нас, мама стала одержима экономией энергии. Я говорю ей, что больше энергии тратится, когда постоянно включаешь и выключаешь свет, чем когда оставляешь его включенным, но она утверждает, что это городская легенда.