Бумажный дворец

– Тогда почему вы развелись?

– Наверное, твоя мама наконец поняла, что Нанетта была права насчет меня, – смеется он, но я вижу: отчасти папа верит, что так и есть.

– Бред собачий, – говорю я. – А Нанетта просто стерва.

Папа улыбается.

– В этом, мисс Элла, вы совершенно правы. – Он встает, отряхивает брюки. – Давай погрузим все это барахло в машину и свалим из страны воспоминаний.



Нэнси обнимает нас на прощание у двери.

– Как жаль, что вам надо ехать, – говорит она. – Уверена, Дуайт будет дома с минуты на минуту. Он просто поехал вернуть книгу.

Я смотрю, как она уменьшается позади.

– Нэнси кажется такой грустной. Одинокой.

– Дуайт – хороший человек и замечательный поэт, но у него свои демоны. Брак не всегда сплошное счастье, – произносит папа.



Два дня спустя папе звонит взволнованная Джоанна. Тело Дуайта Бёрка нашли в Гудзоне. Никто не видел его с утра понедельника.

– Он поехал к своему другу Картеру Эшу, – рассказывает Джоанна папе. – В итоге они выпили слишком много виски. Ты же знаешь, как с ним бывает. Мама не хотела, чтобы он ехал за рулем пьяный, убедила его остаться ночевать. Если верить Картеру, он поехал к реке на рассвете. «Чтобы слегка взбодриться после вчерашнего».

– Нет лучшего лекарства от похмелья, чем купание в холодной воде, – говорит мне папа, когда рассказывает о случившемся. – Но река может быть страшным зверем.



16:30



Нет ничего прекраснее Джонаса, мокрого после купания. Неровно постриженные черные волосы хлопают по шее истекающими водой прядями. Босиком, в одних только старых шортах, с блестящей кожей и внимательными светло-зелеными глазами. Он срывает с куста лист, осторожно вытаскивает черенок с прожилками и кладет хрупкий скелет мне в ладонь. Потом растирает между пальцами оставшуюся зелень и машет у меня под носом.

– М-м-м. – Я вдыхаю свежий мятный аромат. – Сассафрас.

– Ты знала, что коренные американцы избавлялись с его помощью от прыщей?

– Как романтично, – смеюсь я.

– Прогуляемся к морю?



Солнце расплавленной рекой льется в море. Баклан ныряет в жидкое золото. Мягко колышутся волны. По отмели ходят кулики, поклевывая песок в поисках моллюсков и морских рачков. Несколько задержавшихся пляжников еще наслаждаются солнышком. Мы сидим в углублении на вершине дюны, скрытые высокой травой. Я влюблена.

– Сегодня на пляж вытащили тюленя, – говорит Джонас. – Мы с Финном пошли посмотреть. У него была огромная рана на боку. Как будто от укуса акулы.

– Почему все эти идиоты на пляже так возбуждаются, когда видят в воде тюленя? Они сейчас повсюду – как голуби, только морские.

– Тюлени удивительные. Они могут пить соленую воду и дистиллировать ее внутри, чтобы она стала пресной. Они отделяют соль в моче. Я писал об этом доклад в пятом классе. Помню, я написал, что кто-то должен придумать, как добывать пресную воду из тюленьих мочевых пузырей.

– Ты был очень странным ребенком.

Джонас просеивает песок сквозь пальцы.

– Так чем вы с Питером занимались, когда ушли с пляжа?

– Не помню. Так, ничем особенно.

– Когда мы приехали, он поблагодарил нас за то, что мы присмотрели за детьми. Сказал, что вы были рады побыть наедине.

– Джонас.

– Прости. – Он выглядит, как десятилетний мальчишка. – Не могу удержаться.

– Можешь.

Он пропускает через пальцы травинку, завязывает ее узелком и дует в получившуюся дырочку – низкий скорбный звук.


– Ладно, – говорю я. – Но ты сам спросил. Мы бросили наши мокрые полотенца на заднее сиденье, остановились в лесу и занялись сексом. Было здорово. Мы давно уже этого не делали.

– Врешь.

– Джонас, он мой муж.

– Не надо. – Он утыкается взглядом в землю, волосы падают ему на лицо. Мне не видно его глаз.

Я вздыхаю.

– Мы заехали искупаться в Черном пруду, а потом я сидела на веранде и читала старый номер «Нью-Йоркера», мучаясь чувством вины в ожидании тебя. Почему так долго? Я с ума сходила.

Джонас поднимает взгляд и улыбается.

– Боже, я влюблен в тебя по уши.

Вдалеке на плоской стеклянной поверхности воды показывается жирная тюленья голова. Я смотрю, как она появляется и исчезает, удаляясь вдоль берега.

– Я тоже в тебя влюблена, – говорю я. – Но не уверена, что это имеет значение.





1980 год. Октябрь, Нью-Йорк


Сегодня меня задержали на музыке. Мы репетируем перед школьным зимним концертом. Я вторая флейта.

– Не забудьте убрать стойки для нот, – окликает мисс Муди, наша учительница по музыке, когда ученики один за другим идут к двери. – Партию хора отработаем завтра на первом уроке. – Она подходит ко мне, я разбираю и складываю флейту. – Мне бы хотелось, чтобы на выходных ты поработала над первой частью, Элинор. И сделай те упражнения, которые я дала тебе на занятии на прошлой неделе. Тебе надо отточить твой амбушюр, если ты собираешься попасть в си мажор. Мы же не хотим, чтобы взяла слишком высоко, так ведь?

Мне нравится мисс Муди, но иногда она раздражает. Я натягиваю пуховик, запихиваю флейту в сумку с учебниками.

Еще только половина пятого, но кажется, что уже ночь. Терпеть не могу это летнее время. Холодный ветер конца октября кусает меня сквозь одежду, пока я бреду домой по Мэдисон-авеню. На 88-й улице я останавливаюсь, чтобы купить шоколадный батончик в канцелярском магазине. Когда я выхожу из магазина, на улице стоит, прислонившись к стене, какой-то парень. Высокий, прыщавый, в спортивной куртке, какие носят мальчики из католической старшей школы по соседству.

– Привет, – улыбается он мне, поэтому я улыбаюсь в ответ. – Клевые сиськи, – добавляет он, когда я прохожу мимо.

– Я в пуховике, придурок.

Но я вся сжимаюсь и иду по темной улице со всей доступной мне скоростью. Я бы побежала, но знаю, что не стоит показывать свой страх. Когда я стаю на светофоре, позади раздаются шаги. Это тот парень, на лице у него играет кривая жутковатая ухмылка. Я оглядываюсь в поисках какого-нибудь взрослого, но на улице ни души. Парень сует руку в карман. Достает оттуда выкидной нож.

– Кис-кис-кис, – шипит он.

Машины едут в обе стороны, но перебежать через дорогу кажется сейчас самым безопасным вариантом. Я едва не попадаю под такси, и водитель опускает окно, чтобы на меня наорать. Но я бегу дальше так быстро, что холодный воздух обжигает мне легкие. Спустившись с холма, я резко поворачиваю и влетаю в вестибюль здания со швейцаром.

– Вам помочь, мисс?

Я не могу отдышаться.

– Меня преследует какой-то парень, – наконец выдавливаю я.

Швейцар выглядывает на улицу, смотрит в обе стороны.

– Никого нет, – говорит он.

Я сажусь на скамейку над батареей.

– Может быть, кому-нибудь позвонить?

– Нет, спасибо, – отвечаю я. Лео готовится к концерту в ночном клубе, и мама пошла с ним его поддержать. Сегодня четверг, поэтому Конрад еще на тренировке по борьбе. – Я живу за углом.

Швейцар снова выглядывает на улицу, после чего показывает мне большой палец.

– Все чисто, мисс.

Я выхожу вслед за ним и смотрю в сторону Парк-авеню. Там на углу стоит церковь. В ней горит свет.

– Все будет в порядке, – шепчу я.

Но услышав, как тяжелая дверь закрывается у меня за спиной, я жалею, что не осталась внутри. Иду по улице, заглядывая в каждый подъезд, стараясь держаться поближе к машинам. Посередине Парк-авеню уже стоят наряженные елки, их рождественские огоньки светящейся дорогой тянутся до самого Центрального вокзала. Весной на их месте цветут тюльпаны. Они возвращаются каждый год вместе с цветущей вишней. В нашем квартале тюльпаны ярко-красные. Когда их лепестки начинают опадать, остаются ряды голых стеблей с черными маленькими тычинками наверху, похожими на ресницы.

Повернув на Парк-авеню, я вижу своего преследователя: он ждет меня в тени, прислонившись к стене церкви. Стремительно хватает меня за руку.

– Кис-кис-кис.