Бумажные призраки

– Когда одолеем этот холм и они на несколько секунд потеряют из вида наши фары, быстро найди место, куда можно незаметно встать.

Мы спускаемся к подножию холма, и Карл вырывает у меня руль.

– Сюда!

Мы очутились на полукруглой гравийной площадке. Я выжимаю тормоз. Свет фар выхватывает из темноты ворота для скота и старомодную кованую арку – обычно так выглядит въезд на крупное фамильное ранчо.

– Вырубай свет, – приказывает Карл. – Проезжай в ворота, разворачивайся лицом к дороге и глуши мотор.

Не знаю, чего мне больше бояться – преследователей, Карла или собственной безропотности.

Мы сидим в полной темноте и смотрим на дорогу. Тишину нарушает только дыхание Карла. Мимо на всех парах проносится та самая машина.

– Ничего, к этому привыкаешь, – говорит Карл и кладет голову на подушку. – Постоим тут на всякий случай. Они скоро сообразят, что мы остались позади, и остановятся. Выждут минут тридцать, потом уедут. Поспи пока.

Внутри я протестую, но голова уже с трудом держится в вертикальном положении – и до сих пор болит после близкого знакомства с Диди. Да уж, день третий выдался тяжелым. Мы дважды останавливались, чтобы Карл мог поискать золото среди камней на обочине. Но вдруг он прав? Было время, когда из-за неотступного ощущения слежки я регулярно нарезала круги по городу. За мной действительно могут следить. Я знаю, сколько законов нарушила и сколько осиных гнезд разворошила. Но кого боится Карл?

Его дыхание вновь стало размеренным, голова вжалась в подушку. Меня подмывает стащить такую же из-под головы Уолта.

Нажимаю кнопку, и спинка водительского сиденья легко опускается.

Сестра рядом. Впервые я почувствовала ее присутствие через три дня после исчезновения. У меня зачесалась голова, будто Рейчел вновь взялась за мои «колоски», как и обещала. Конечно, когда я тайком посмотрела в зеркало, волосы были по-прежнему всклокочены и перемазаны соплями.

Рейчел не имеет ничего общего с призраками Карла. И она уж точно не мой ангел-хранитель. Никакой ангел не позволил бы мне осуществить задуманное. В чемодане лежит «глок». А вот смогу ли я – пусть и столько тренировалась – воспользоваться им по назначению?

Откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на луну, разглядывающую меня сквозь панорамный люк.

Игра в прятки на небе закончилась.

Тучи превратились в беснующийся океан. Луна борется с неизбежностью и тонет в черной непроглядной пучине.

Вот она сияет, а вот ее накрыло с головой.

Как мою сестру.





24




Мне было двенадцать, когда сестра исчезла. Ей было двенадцать, когда она стояла на дне той могилы, смеялась и тянула мне руки.

Настало лето, Рейчел приехала домой на каникулы, и дома царил «благословенный хаос», как говорила мама. Пока сестра училась, меня не покидало ощущение, что у нашего обеденного стола не хватает одной ножки. А потом этот стол изрубили на дрова.

Несмотря на разницу в семь лет, мы с Рейчел всегда жили в одной комнате. Поэтому с полицией разговаривала я, пока мама безутешно рыдала. Назвала обхват ее груди, талии и бедер в дюймах (32–25–34), размер одежды (4), вес (108 фунтов), сколько у нее пирсингов (три: один в носу, два спрятаны), сказала, какие наркотики она употребляла (изредка покуривала травку), и сообщила про шрам на коленке длиной в три четверти дюйма – упала на софтболе.

Я могла бы рассказать, что утром Рейчел выехала на работу (сидеть с соседскими детьми) чуть раньше обычного – ровно в 8.14. Она съела сухой завтрак «Чириос» с миндальным молоком, почистила зубы фиолетовой щеткой и пастой «Крэст уайт», надела джинсы, синюю футболку и серебряные сережки в виде сердечек – подарок от бывшего парня.

Ее последние слова перед уходом были: «Прости, я доела клубнику». При этом она ехидно улыбалась. Мы обе обожали клубнику, и свою половину упаковки Рейчел прикончила еще вечером – конечно, я разозлилась. С тех пор я эту ягоду в рот не беру, а перед сном ищу ее в списках содержимого желудка неопознанных трупов.

Когда Рейчел исчезла, на задней стенке моего шкафа уже давным-давно не висела фотография девочек-близняшек. Я и думать о них забыла – и о той наивной глупышке, которой когда-то была. В шкафу потихоньку стали появляться снимки совсем иного рода. Моя тайная галерея была целиком посвящена подозреваемым.

Когда я раздвигала висящую в шкафу одежду – голубое выпускное платье Рейчел и ее домашний рождественский халатик леденцовой расцветки, меня встречал мистер Эверсли (бывший учитель английского). Его фотографию я вырезала из старого дневника сестры. Он всегда ставил ей одни пятерки, хотя английский она знала в лучшем случае на «четыре». Поначалу этого было достаточно, чтобы попасть в мой список подозреваемых.

Справа, между моими любимыми джинсами и свитером с розами, я поместила фотографии двух ее бойфрендов. С одним она встречалась летом, на каникулах, а с другим зимой, пока училась в театральном.

Дальний угол шкафа был посвящен трем жившим поблизости типам, имена которых я нашла в списке преступников, отсидевших за преступления сексуального характера. Я исподтишка фотографировала их во дворе или сквозь окна, а один даже погнался за мной со шлангом в руке. Мне повезло. Он слишком привык к неустанным домогательствам бешеных теток из сообщества «Мамы против педофилов», чтобы писать на меня заявление в полицию.

К школьному выпускному весь мой шкаф изнутри оказался заклеен фотографиями, газетными вырезками и картами. Когда родители куда-нибудь уезжали на пару дней, я выкидывала на пол одежду, распахивала дверцы и устраивала своеобразную выставку.

Конечно, свою одержимость я тщательно скрывала. Под красной подкладкой моего чехла для скрипки хранился список всех мест, которые Рейчел посетила за последнюю неделю жизни.

В четырнадцать я купила черные кеды, черную футболку, фонарик и спрятала все это вместе с одним из отцовских пистолетов под половицу в спальне. Рыская ночью по окрестностям, я упивалась своим превосходством над хищниками этого мира – они-то думали, что смотрят на спящие дома, а я не спала.

Отец знал, что я храню у себя в комнате пистолет. Он сам мне его дал, когда Рейчел пропала. Дважды в месяц мы вместе ходили в тир. Он надеялся, моя рука не дрогнет, если придется защищаться. И кобуру, которая сейчас на мне, тоже купил он. Время от времени меня подмывало все ему рассказать. Возможно, тогда бы наша жизнь сложилась иначе. Возможно, он бы не позволил своему сердцу остановиться так рано – ради меня.

Под подушку сестры я спрятала блокнот со списком девушек 18–28 лет, пропавших в Техасе за десять лет до и вскоре после исчезновения Рейчел. Список этот я пополняю до сих пор. Раньше я мысленно твердила их имена перед сном, как нормальные люди считают овец. Теперь их стало слишком много, запомнить столько имен я не в состоянии.

Отправляясь в библиотеку (якобы готовиться к олимпиаде по истории), я читала о других пропавших или убитых девушках, искала связи. А потом, получив водительские права, начала следить за людьми. Отметала одних подозреваемых, добавляла новых.


Например, однажды я сама напросилась в класс к мистеру Эверсли.

Выяснилось, что он всем ученикам ставил одни пятерки.

Двое из трех отсидевших насильников оказались вовсе не насильниками: копы просто застали их за сексом с несовершеннолетними девушками, на которых они потом женились. Мне стало очень совестно. Я напекла каждому овсяного печенья и подложила под дверь с анонимной запиской, в которой от всей души просила прощения.

Но подобное случалось редко. Большинство мужчин, за которыми я следила, были отнюдь не ангелы. Они били жен, изменяли им, впаривали марихуану и обезболивающие соседским подросткам. Порой под дворниками их «БМВ» и «Тойот» я оставляла записки совсем иного рода. Пусть знают, что за ними следят.

Приятный молодой полицейский, который сидел за нашим кухонным столом и записывал в блокнот мерки моей сестры, вскоре уволился и пошел работать на цементный завод тестя. После этого меня стали пинать от одного копа к другому. Каждый год я приходила к полицейским с новыми зацепками и версиями, но они только закатывали глаза и звонили моей матери.

Я стала умнее, расчетливее, изворотливее. Моя надежда до сих пор жива вопреки всем данным статистики.

Встречаться с убитыми горем родственниками пропавших девушек – да еще тайком, чтобы мама не узнала, – становится все труднее. Слышать, как на другом конце провода вешают трубку, смотреть, как двери захлопываются прямо у меня перед носом.

Стыдливо просить у родных лишние фотокарточки, чтобы потом долго вглядываться в лица и сравнивать их, надеясь однажды заметить какую-то связь. Никакой связи я до сих пор не заметила.

То, что мне удалось выйти на Карла, – счастливая случайность. Хотя все это время зацепка висела прямо у меня в шкафу.





День четвертый





Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 9 лет.



Как не бояться темноты, когда засыпаешь (слова Рейчел)



1. Наши шторы не превращаются в злых ведьм.

2. Пол не провалится, и я не попаду в ад, когда пойду ночью в туалет.

3. Рейчел дышит. НЕ ПРОВЕРЯТЬ И НЕ КЛАСТЬ руку ей под нос, иначе она проснется.





25




После беспокойной ночи в машине я останавливаюсь на парковке деревенского долларового магазинчика. Карл храпит, как лошадь. Мы в Магнолии. Или в Белвилле. Точно не знаю. Телефон я не включала и несколько раз поворачивала наугад, а карту разглядывала в темноте, с фонариком.

Выпускаю Барфли на улицу и отвожу его делать свои дела на заросшую одуванчиками лужайку. Он почти не хромает.

Если он будет поправляться такими темпами, нам тем более надо подыскать ему хороший приют. Это необходимость. Мужчину и женщину с облезлым псом кто угодно запомнит. Но самое скверное – Барфли бередит мои чувства. Если этот колодец открыть, вода очень скоро польется через край. Понятия не имею, что я тогда сделаю с Карлом. Мы с Барфли обходим машину, я открываю ему банку собачьих консервов и наливаю водички в блестящую железную миску.

В 8.36 мы вновь садимся в машину. К магазину подъезжает прыщавый подросток в помятой зеленой «Камри» – первый продавец. Магазин откроется только в девять, но он уже машет мне рукой. Я подлетаю к двери, стыдливо прикрывая пах журналом и сжимая коленки.

Начинаю с жаром рассказывать продавцу о вынужденной утренней охоте за тампонами (отчасти это правда). Он терпеливо ждет меня за кассой, но на всякий случай смотрит на экране, как я роюсь на полках.

Волосы я спрятала под кепку с надписью «Голливуд, США», купленную Карлом на заправке, глаза – за большими темными очками «Рэй бэн». В 8.30 это вполне уместно, ибо техасские восходы ослепительны, техасские похмелья чудовищны, а техасские женщины не жалеют денег на солнцезащитные очки.

Тампонов в магазине нет, закончились. Когда я появляюсь на кассе с корзинкой для покупок, парень не проявляет ни малейшего интереса к моим пончикам, двум бутылочкам молока, упаковке одноразовых пакетов и трем коробкам с краской для волос разных оттенков. В третьем проходе мне пришло в голову, что не стоит демонстрировать на камеру мой следующий цвет волос – пепельный блонд, – поэтому я купила набор из трех цветов.

Карл уже не спит.

– Все, что продается в долларовых магазинах, вызывает рак, – заявляет он, когда я открываю дверь.

Я бросаю ему пончики, затем пакеты. Он без проблем их ловит – мастерски, я бы сказала.

– Ты вспомнила про пакеты! Спасибо! – Он будто бы искренне тронут тем, что я не забыла купить пакеты для его золотодобывающего предприятия.

– Куда едем? – Он уже рвет зубами бумажную упаковку своего пончика.