Будет кровь
Часть 9 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пока миссис Гроган ставила чайник, я рассказал ей о письме мистера Харригана и о деньгах на доверительном счете, открытом на мое имя для оплаты учебы в университете.
Миссис Гроган по-деловому кивнула, словно и не ожидала ничего другого, и сказала, что тоже получила конверт от мистера Рафферти.
— Босс обо мне позаботился. Оставил мне больше, чем я ожидала. Может быть, больше, чем я заслуживаю.
Я сказал, что чувствую то же самое.
Миссис Гроган поставила на стол две большие кружки с чаем и тарелку с домашним овсяным печеньем.
— Он его любил, — вздохнула она.
— Да. Говорил, что оно очень способствует работе кишечника.
Она рассмеялась. Я взял с тарелки печенье и откусил кусочек. Пока я жевал, мне вспомнился отрывок из Первого послания к Коринфянам, который я читал на собрании Клуба юных методистов в Страстной четверг и на Пасхальной службе всего лишь несколько месяцев назад: «Взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание». Печенье — это, конечно, не святое причастие, и преподобный Муни наверняка объявил бы богохульством подобные мысли, но мне все равно показалось, что в этом есть что-то правильное: помянуть мистера Харригана, угостившись его любимым печеньем.
— О Пите он тоже позаботился, — нарушила молчание миссис Гроган, имея в виду Пита Боствика, садовника.
— Это здорово, — сказал я и взял еще одно печенье. — Он был хорошим человеком, да?
— Вот насчет этого я не уверена, — задумчиво проговорила она. — Он был честным, порядочным, это да, но его лучше было не злить. Помнишь Дасти Билодо? Хотя нет, это было еще до тебя. Ты его не застал.
— Из тех Билодо, что живут в трейлерном парке?
— Ну да. Рядом с супермаркетом. Хотя самого Дасти там уже нет. Как я понимаю, он давным-давно отбыл в дальние края. Он был садовником до Пита, но не проработал и восьми месяцев. Мистер Харриган поймал его на воровстве и тут же уволил. Не знаю, сколько он взял и как мистер Харриган об этом узнал, но одним увольнением все не ограничилось. Ты сам знаешь, как много хорошего мистер Харриган сделал для этого городка. Муни в своей речи не перечислил даже и половины его добрых дел. Может быть, потому, что не знал. Или, может, ему попросту не хватило времени. Благотворительность весьма пользительна для души, но она также дает человеку немалую власть, и мистер Харриган использовал свою власть, чтобы испортить жизнь Дасти Билодо.
Миссис Гроган покачала головой. Как мне показалось, даже с некоторым восхищением. Она и вправду была янки старой закалки.
— Надеюсь, Дасти сумел прихватить хотя бы две сотни долларов из стола мистера Харригана, или из шкафа, или откуда еще, я не знаю. Потому что это были последние деньги, которыми он разжился во всем городе Харлоу, во всем округе Касл и во всем штате Мэн. Его никто не брал на работу. Он не смог бы устроиться даже чернорабочим на ферму Дорранса Марстеллара, чтобы сгребать куриный помет. Мистер Харриган лично за этим проследил. Он был честным, порядочным человеком, наш мистер Харриган, но не дай бог, если ты сам не таков. Бери еще печенье.
Я взял печенье.
— И пей чай, малыш.
Я отпил чаю.
— Я, наверное, сейчас поднимусь наверх. Может быть, перестелю кровати вместо того, чтобы просто снять все белье. Пусть пока будут застелены. Как думаешь, что теперь будет с домом?
— Я не знаю.
— Я тоже. Не имею ни малейшего понятия. Даже не представляю, кто его купит. Мистер Харриган был единственным в своем роде. И все это… — Она широко развела руками. — Все это тоже.
Я подумал о стеклянном лифте и решил, что она права.
Миссис Гроган взяла еще одно печенье.
— И все его комнатные растения… Вот куда их теперь?
— Я бы взял парочку, если можно, — сказал я. — А насчет остальных я не знаю.
— Вот и я тоже. И холодильник забит под завязку. Наверное, надо забрать все продукты. Поделим их на троих: тебе, мне и Питу.
Приимите, ядите, подумал я. Сие творите в Мое воспоминание.
Миссис Гроган тяжело вздохнула.
— Я в основном не знаю, куда себя деть. Дел-то почти не осталось, я их растягиваю, как могу, чтобы было чем себя занять. И что со мной будет потом, я не знаю. Честное слово, не знаю. А что ты сам, Крейг? Что ты теперь собираешься делать?
— Прямо сейчас я собираюсь спуститься в подвал и опрыскать его грифолу курчавую, — ответил я. — И, если можно, я бы забрал домой узамбарскую фиалку.
— Конечно, можно, — сказала она. — Бери все, что хочешь.
Она пошла наверх, а я — вниз, в подвал, где мистер Харриган выращивал грибы в больших стеклянных террариумах. Опрыскивая их, я размышлял о сообщении, пришедшем ночью от pirateking1. Папа наверняка прав, это чья-то дурацкая шутка. С другой стороны, если бы кто-то решил меня разыграть, он мог бы придумать и что-нибудь поостроумнее, чем набор букв. Например: Спасите, я заперт в гробу. Или: Разлагаюсь, просьба не беспокоить. Разве нет? С чего бы этот шутник отправил мне двойное а, которое, если произнести его вслух, звучит как клекот в горле или предсмертный хрип? И зачем он прислал мне мой собственный инициал? Причем не один и не два, а три раза?
В итоге я забрал из дома мистера Харригана четыре растения: узамбарскую фиалку, антуриум, пеперомию и диффенбахию. Я принес их домой и расставил по комнатам, а к себе в спальню взял диффенбахию, которая нравилась мне больше всех. Но я сам понимал, что просто тяну время. Расставив горшки по местам, я взял из холодильника бутылку лимонада, сел на велосипед и поехал на Ильмовое кладбище.
Оно было пустынно в тот жаркий летний полдень, и я направился прямиком к могиле мистера Харригана. Там уже стояло надгробие: очень простое и скромное, гранитная плита с именем и датами рождения и смерти. Было много цветов, до сих пор свежих (но уже скоро они увянут), большинство букетов — с прикрепленными к ним визитными карточками. Самый большой букет, предположительно собранный с клумб в саду самого мистера Харригана — не из скупости, а в знак уважения, — был от семьи Пита Боствика.
Я встал на колени, но не для того, чтобы молиться. Я достал из кармана свой телефон и сжал его в руке. Сердце билось так сильно, что у меня перед глазами плясали черные точки. Я открыл список контактов и позвонил мистеру Харригану. Потом наклонился вперед, прижался ухом к земле над могилой и напряг слух, пытаясь расслышать голос Тэмми Уайнетт.
Мне показалось, что я ее слышу, хотя, возможно, мне просто почудилось. Все-таки звук шел у него из кармана, сквозь ткань пиджака, сквозь крышку гроба, сквозь шесть футов земли. И все-таки мне показалось, что я ее слышу. Нет, вовсе не показалось: я был уверен, что слышу ее. Там, под землей, телефон мистера Харригана пел «Stand By Your Man».
Другим ухом, не прижатым к земле, я слышал его голос, очень слабый, но хорошо различимый в полусонной кладбищенской тишине: «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».
Только теперь он уже никогда не перезвонит. Потому что он умер.
Я поднялся и поехал домой.
В сентябре 2009-го я пошел в новую школу, в среднюю школу в Гейтс-Фоллзе, вместе с моими друзьями: Марджи, Реджиной и Билли. Нас возил в школу старенький микроавтобус, из-за чего ребята из Гейтса дали нам насмешливое прозвище «микромалявки». Со временем я заметно подрос (хотя все равно не достал до шести футов, остановился в двух дюймах от вожделенной отметки, из-за чего очень страдал), но в первый день в новой школе я был самым мелким из всех восьмиклассников. Иными словами, я оказался идеальной мишенью для Кенни Янко, здоровенного лося, второгодника и первого школьного хулигана, чью фотографию следовало бы поместить в толковом словаре в качестве иллюстрации к слову «бандит».
На первом уроке всех новых учеников из трех так называемых «внешкольных городов» — Харлоу, Моттона и Шилох-Черча — согнали в актовый зал на собрание. С речью выступил тогдашний директор (он оставался директором еще много лет), высокий, нескладный дядька с такой блестящей лысиной, что она казалась отполированной. Его звали Альберт Дуглас, а школьники между собой называли его либо Алко-Алом, либо Дугом-в-Дугарину. Никто из ребят ни разу не видел его бухим, но все почему-то считали, что он пьет, как конь.
Мистер Дуглас поднялся на подиум, поприветствовал «наших замечательных новых учеников» и рассказал обо всех радостях жизни, которые нас ожидают в грядущем учебном году. В том числе: школьный оркестр, кружок хорового пения, дискуссионный клуб, фотокружок, кружок будущих фермеров Америки и любые спортивные секции на выбор (при условии, что это бейсбол, бег, европейский футбол или лакросс — американский футбол начинается в старших классах). Раз в месяц в школе бывают «Нарядные пятницы», когда мальчики должны приходить на уроки в галстуках и пиджаках, а девочки — в платьях (обратите внимание: минимальная длина юбки — на два дюйма выше колена, и никак не короче). В конце мистер Дуглас сказал, что в этом году не должно быть никаких «ритуальных посвящений» для иногородних учеников. То есть для нас. В прошлом году кто-то из новеньких из Вермонта попал в больницу после того, как его силой заставили выпить залпом три бутылки «Гейторейда»[2]. И теперь в школе категорически запрещены все посвящения. После чего мистер Дуглас пожелал нам удачи в нашем «увлекательном образовательном приключении», и мы разошлись по классам.
Мои страхи заблудиться в огромном здании новой школы оказались напрасными. Во-первых, она была не такой уж и огромной, а, во-вторых, все наши уроки, кроме английского, проходили на втором этаже. Все учителя мне понравились. Я немного переживал за математику, но, как выяснилось, мы начали примерно с той же темы, на которой закончили в прошлом учебном году в старой школе, так что все было не так уж и страшно. На самом деле, все было отлично — пока не наступила четырехминутная перемена между шестым и седьмым уроками.
Седьмым уроком как раз был английский, и я пошел к лестнице по длинному коридору, мимо хлопающих дверей шкафчиков, мимо шумных компаний ребят, мимо столовой, откуда доносился запах макарон с мясом в томатном соусе. Буквально у самой лестницы кто-то схватил меня за плечо.
— Эй ты, новенький. Погоди.
Я обернулся и увидел громадного шестифутового тролля с прыщавым лицом. Его черные волосы длиной до плеч свисали сальными сосульками. Маленькие темные глазки таращились на меня из-под покатого лба и искрились фальшивым весельем. Одет он был в прямые узкие джинсы и обшарпанные байкерские ботинки. В одной руке он держал бумажный пакет.
— Вот, это тебе.
Не понимая, что происходит, я взял пакет. Мимо нас проходили другие ребята, кто-то украдкой косился на парня с длинными сальными волосами.
— Загляни внутрь.
Я заглянул. Там лежала тряпка, сапожная щетка и баночка крема для обуви. Я попытался отдать ему пакет обратно.
— Мне пора на урок.
— Не спеши, новенький. Сперва почисти мне ботинки.
Теперь все стало ясно. Это было «ритуальное посвящение», и хотя буквально сегодня утром директор сказал, что в школе подобные ритуалы категорически запрещены, я бы, наверное, это сделал. Но вокруг было много ребят, и я представил, что они все увидят, как я, мелкий шпендель, деревенский мальчишка из Харлоу, стою на коленях и чищу ботинки этому уроду. Слух мгновенно разлетится по школе. И все равно я бы, наверное, это сделал, потому что он был намного крупнее меня и мне не понравился его взгляд. Знаешь что, новенький? Я с большим удовольствием изобью тебя в фарш, говорил этот взгляд. Лишь дай мне повод.
А потом я представил, что сказал бы мистер Харриган, если бы увидел, как я униженно чищу ботинки этому лосю.
— Нет, — произнес я.
— «Нет» — это неправильный ответ, о котором ты точно потом пожалеешь, — сказал он. — Уж поверь мне на слово.
— Мальчики? Что тут у вас? Какие-то проблемы?
К нам подошла мисс Харгенсен, моя учительница географии. Молодая и красивая, она, наверное, только недавно окончила педагогический институт, но держалась уверенно, и все в ней говорило, что она умеет за себя постоять.
Тролль покачал головой: никаких проблем.
— Все хорошо, — сказал я, возвращая пакет владельцу.
— Как тебя зовут? — спросила мисс Харгенсен. Она смотрела не на меня.
— Кенни Янко.
— А что у тебя в пакете, Кенни?
— Ничего.
— Это, случайно, не набор для «ритуального посвящения»?
— Нет, — сказал он. — Мне пора на урок.
Мне тоже было пора на урок. Толпа ребят на лестнице уже поредела, и звонок должен был прозвенеть совсем скоро.
— Да, Кенни, конечно. И все-таки задержись на секундочку. — Она переключила внимание на меня: — Крейг, верно?
— Да, мэм.
— Что там в пакете, Крейг? Мне просто любопытно.
Я подумал, что надо сказать ей правду. Не из-за дурацкого кодекса чести бойскаута, в котором честность превыше всего, а потому, что он меня напугал и я разозлился. И еще потому (признаюсь как на духу), что вмешательство кого-то из взрослых очень бы мне помогло. Но потом я подумал: А как бы в такой ситуации поступил мистер Харриган? Стал бы он ябедничать или нет?
— Там его обед, — сказал я. — Половинка сэндвича. Он хотел меня угостить.
Если бы она забрала у него пакет и заглянула внутрь, у нас обоих были бы крупные неприятности, но она не стала… хотя, я уверен, знала правду. Она велела нам идти в класс и ушла, стуча каблучками как раз такой высоты, которая приличествует школьной учительнице.
Я пошел вниз по лестнице, но Кенни Янко снова схватил меня за плечо.
— И все-таки, новенький, тебе надо было почистить мои ботинки.
Миссис Гроган по-деловому кивнула, словно и не ожидала ничего другого, и сказала, что тоже получила конверт от мистера Рафферти.
— Босс обо мне позаботился. Оставил мне больше, чем я ожидала. Может быть, больше, чем я заслуживаю.
Я сказал, что чувствую то же самое.
Миссис Гроган поставила на стол две большие кружки с чаем и тарелку с домашним овсяным печеньем.
— Он его любил, — вздохнула она.
— Да. Говорил, что оно очень способствует работе кишечника.
Она рассмеялась. Я взял с тарелки печенье и откусил кусочек. Пока я жевал, мне вспомнился отрывок из Первого послания к Коринфянам, который я читал на собрании Клуба юных методистов в Страстной четверг и на Пасхальной службе всего лишь несколько месяцев назад: «Взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание». Печенье — это, конечно, не святое причастие, и преподобный Муни наверняка объявил бы богохульством подобные мысли, но мне все равно показалось, что в этом есть что-то правильное: помянуть мистера Харригана, угостившись его любимым печеньем.
— О Пите он тоже позаботился, — нарушила молчание миссис Гроган, имея в виду Пита Боствика, садовника.
— Это здорово, — сказал я и взял еще одно печенье. — Он был хорошим человеком, да?
— Вот насчет этого я не уверена, — задумчиво проговорила она. — Он был честным, порядочным, это да, но его лучше было не злить. Помнишь Дасти Билодо? Хотя нет, это было еще до тебя. Ты его не застал.
— Из тех Билодо, что живут в трейлерном парке?
— Ну да. Рядом с супермаркетом. Хотя самого Дасти там уже нет. Как я понимаю, он давным-давно отбыл в дальние края. Он был садовником до Пита, но не проработал и восьми месяцев. Мистер Харриган поймал его на воровстве и тут же уволил. Не знаю, сколько он взял и как мистер Харриган об этом узнал, но одним увольнением все не ограничилось. Ты сам знаешь, как много хорошего мистер Харриган сделал для этого городка. Муни в своей речи не перечислил даже и половины его добрых дел. Может быть, потому, что не знал. Или, может, ему попросту не хватило времени. Благотворительность весьма пользительна для души, но она также дает человеку немалую власть, и мистер Харриган использовал свою власть, чтобы испортить жизнь Дасти Билодо.
Миссис Гроган покачала головой. Как мне показалось, даже с некоторым восхищением. Она и вправду была янки старой закалки.
— Надеюсь, Дасти сумел прихватить хотя бы две сотни долларов из стола мистера Харригана, или из шкафа, или откуда еще, я не знаю. Потому что это были последние деньги, которыми он разжился во всем городе Харлоу, во всем округе Касл и во всем штате Мэн. Его никто не брал на работу. Он не смог бы устроиться даже чернорабочим на ферму Дорранса Марстеллара, чтобы сгребать куриный помет. Мистер Харриган лично за этим проследил. Он был честным, порядочным человеком, наш мистер Харриган, но не дай бог, если ты сам не таков. Бери еще печенье.
Я взял печенье.
— И пей чай, малыш.
Я отпил чаю.
— Я, наверное, сейчас поднимусь наверх. Может быть, перестелю кровати вместо того, чтобы просто снять все белье. Пусть пока будут застелены. Как думаешь, что теперь будет с домом?
— Я не знаю.
— Я тоже. Не имею ни малейшего понятия. Даже не представляю, кто его купит. Мистер Харриган был единственным в своем роде. И все это… — Она широко развела руками. — Все это тоже.
Я подумал о стеклянном лифте и решил, что она права.
Миссис Гроган взяла еще одно печенье.
— И все его комнатные растения… Вот куда их теперь?
— Я бы взял парочку, если можно, — сказал я. — А насчет остальных я не знаю.
— Вот и я тоже. И холодильник забит под завязку. Наверное, надо забрать все продукты. Поделим их на троих: тебе, мне и Питу.
Приимите, ядите, подумал я. Сие творите в Мое воспоминание.
Миссис Гроган тяжело вздохнула.
— Я в основном не знаю, куда себя деть. Дел-то почти не осталось, я их растягиваю, как могу, чтобы было чем себя занять. И что со мной будет потом, я не знаю. Честное слово, не знаю. А что ты сам, Крейг? Что ты теперь собираешься делать?
— Прямо сейчас я собираюсь спуститься в подвал и опрыскать его грифолу курчавую, — ответил я. — И, если можно, я бы забрал домой узамбарскую фиалку.
— Конечно, можно, — сказала она. — Бери все, что хочешь.
Она пошла наверх, а я — вниз, в подвал, где мистер Харриган выращивал грибы в больших стеклянных террариумах. Опрыскивая их, я размышлял о сообщении, пришедшем ночью от pirateking1. Папа наверняка прав, это чья-то дурацкая шутка. С другой стороны, если бы кто-то решил меня разыграть, он мог бы придумать и что-нибудь поостроумнее, чем набор букв. Например: Спасите, я заперт в гробу. Или: Разлагаюсь, просьба не беспокоить. Разве нет? С чего бы этот шутник отправил мне двойное а, которое, если произнести его вслух, звучит как клекот в горле или предсмертный хрип? И зачем он прислал мне мой собственный инициал? Причем не один и не два, а три раза?
В итоге я забрал из дома мистера Харригана четыре растения: узамбарскую фиалку, антуриум, пеперомию и диффенбахию. Я принес их домой и расставил по комнатам, а к себе в спальню взял диффенбахию, которая нравилась мне больше всех. Но я сам понимал, что просто тяну время. Расставив горшки по местам, я взял из холодильника бутылку лимонада, сел на велосипед и поехал на Ильмовое кладбище.
Оно было пустынно в тот жаркий летний полдень, и я направился прямиком к могиле мистера Харригана. Там уже стояло надгробие: очень простое и скромное, гранитная плита с именем и датами рождения и смерти. Было много цветов, до сих пор свежих (но уже скоро они увянут), большинство букетов — с прикрепленными к ним визитными карточками. Самый большой букет, предположительно собранный с клумб в саду самого мистера Харригана — не из скупости, а в знак уважения, — был от семьи Пита Боствика.
Я встал на колени, но не для того, чтобы молиться. Я достал из кармана свой телефон и сжал его в руке. Сердце билось так сильно, что у меня перед глазами плясали черные точки. Я открыл список контактов и позвонил мистеру Харригану. Потом наклонился вперед, прижался ухом к земле над могилой и напряг слух, пытаясь расслышать голос Тэмми Уайнетт.
Мне показалось, что я ее слышу, хотя, возможно, мне просто почудилось. Все-таки звук шел у него из кармана, сквозь ткань пиджака, сквозь крышку гроба, сквозь шесть футов земли. И все-таки мне показалось, что я ее слышу. Нет, вовсе не показалось: я был уверен, что слышу ее. Там, под землей, телефон мистера Харригана пел «Stand By Your Man».
Другим ухом, не прижатым к земле, я слышал его голос, очень слабый, но хорошо различимый в полусонной кладбищенской тишине: «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».
Только теперь он уже никогда не перезвонит. Потому что он умер.
Я поднялся и поехал домой.
В сентябре 2009-го я пошел в новую школу, в среднюю школу в Гейтс-Фоллзе, вместе с моими друзьями: Марджи, Реджиной и Билли. Нас возил в школу старенький микроавтобус, из-за чего ребята из Гейтса дали нам насмешливое прозвище «микромалявки». Со временем я заметно подрос (хотя все равно не достал до шести футов, остановился в двух дюймах от вожделенной отметки, из-за чего очень страдал), но в первый день в новой школе я был самым мелким из всех восьмиклассников. Иными словами, я оказался идеальной мишенью для Кенни Янко, здоровенного лося, второгодника и первого школьного хулигана, чью фотографию следовало бы поместить в толковом словаре в качестве иллюстрации к слову «бандит».
На первом уроке всех новых учеников из трех так называемых «внешкольных городов» — Харлоу, Моттона и Шилох-Черча — согнали в актовый зал на собрание. С речью выступил тогдашний директор (он оставался директором еще много лет), высокий, нескладный дядька с такой блестящей лысиной, что она казалась отполированной. Его звали Альберт Дуглас, а школьники между собой называли его либо Алко-Алом, либо Дугом-в-Дугарину. Никто из ребят ни разу не видел его бухим, но все почему-то считали, что он пьет, как конь.
Мистер Дуглас поднялся на подиум, поприветствовал «наших замечательных новых учеников» и рассказал обо всех радостях жизни, которые нас ожидают в грядущем учебном году. В том числе: школьный оркестр, кружок хорового пения, дискуссионный клуб, фотокружок, кружок будущих фермеров Америки и любые спортивные секции на выбор (при условии, что это бейсбол, бег, европейский футбол или лакросс — американский футбол начинается в старших классах). Раз в месяц в школе бывают «Нарядные пятницы», когда мальчики должны приходить на уроки в галстуках и пиджаках, а девочки — в платьях (обратите внимание: минимальная длина юбки — на два дюйма выше колена, и никак не короче). В конце мистер Дуглас сказал, что в этом году не должно быть никаких «ритуальных посвящений» для иногородних учеников. То есть для нас. В прошлом году кто-то из новеньких из Вермонта попал в больницу после того, как его силой заставили выпить залпом три бутылки «Гейторейда»[2]. И теперь в школе категорически запрещены все посвящения. После чего мистер Дуглас пожелал нам удачи в нашем «увлекательном образовательном приключении», и мы разошлись по классам.
Мои страхи заблудиться в огромном здании новой школы оказались напрасными. Во-первых, она была не такой уж и огромной, а, во-вторых, все наши уроки, кроме английского, проходили на втором этаже. Все учителя мне понравились. Я немного переживал за математику, но, как выяснилось, мы начали примерно с той же темы, на которой закончили в прошлом учебном году в старой школе, так что все было не так уж и страшно. На самом деле, все было отлично — пока не наступила четырехминутная перемена между шестым и седьмым уроками.
Седьмым уроком как раз был английский, и я пошел к лестнице по длинному коридору, мимо хлопающих дверей шкафчиков, мимо шумных компаний ребят, мимо столовой, откуда доносился запах макарон с мясом в томатном соусе. Буквально у самой лестницы кто-то схватил меня за плечо.
— Эй ты, новенький. Погоди.
Я обернулся и увидел громадного шестифутового тролля с прыщавым лицом. Его черные волосы длиной до плеч свисали сальными сосульками. Маленькие темные глазки таращились на меня из-под покатого лба и искрились фальшивым весельем. Одет он был в прямые узкие джинсы и обшарпанные байкерские ботинки. В одной руке он держал бумажный пакет.
— Вот, это тебе.
Не понимая, что происходит, я взял пакет. Мимо нас проходили другие ребята, кто-то украдкой косился на парня с длинными сальными волосами.
— Загляни внутрь.
Я заглянул. Там лежала тряпка, сапожная щетка и баночка крема для обуви. Я попытался отдать ему пакет обратно.
— Мне пора на урок.
— Не спеши, новенький. Сперва почисти мне ботинки.
Теперь все стало ясно. Это было «ритуальное посвящение», и хотя буквально сегодня утром директор сказал, что в школе подобные ритуалы категорически запрещены, я бы, наверное, это сделал. Но вокруг было много ребят, и я представил, что они все увидят, как я, мелкий шпендель, деревенский мальчишка из Харлоу, стою на коленях и чищу ботинки этому уроду. Слух мгновенно разлетится по школе. И все равно я бы, наверное, это сделал, потому что он был намного крупнее меня и мне не понравился его взгляд. Знаешь что, новенький? Я с большим удовольствием изобью тебя в фарш, говорил этот взгляд. Лишь дай мне повод.
А потом я представил, что сказал бы мистер Харриган, если бы увидел, как я униженно чищу ботинки этому лосю.
— Нет, — произнес я.
— «Нет» — это неправильный ответ, о котором ты точно потом пожалеешь, — сказал он. — Уж поверь мне на слово.
— Мальчики? Что тут у вас? Какие-то проблемы?
К нам подошла мисс Харгенсен, моя учительница географии. Молодая и красивая, она, наверное, только недавно окончила педагогический институт, но держалась уверенно, и все в ней говорило, что она умеет за себя постоять.
Тролль покачал головой: никаких проблем.
— Все хорошо, — сказал я, возвращая пакет владельцу.
— Как тебя зовут? — спросила мисс Харгенсен. Она смотрела не на меня.
— Кенни Янко.
— А что у тебя в пакете, Кенни?
— Ничего.
— Это, случайно, не набор для «ритуального посвящения»?
— Нет, — сказал он. — Мне пора на урок.
Мне тоже было пора на урок. Толпа ребят на лестнице уже поредела, и звонок должен был прозвенеть совсем скоро.
— Да, Кенни, конечно. И все-таки задержись на секундочку. — Она переключила внимание на меня: — Крейг, верно?
— Да, мэм.
— Что там в пакете, Крейг? Мне просто любопытно.
Я подумал, что надо сказать ей правду. Не из-за дурацкого кодекса чести бойскаута, в котором честность превыше всего, а потому, что он меня напугал и я разозлился. И еще потому (признаюсь как на духу), что вмешательство кого-то из взрослых очень бы мне помогло. Но потом я подумал: А как бы в такой ситуации поступил мистер Харриган? Стал бы он ябедничать или нет?
— Там его обед, — сказал я. — Половинка сэндвича. Он хотел меня угостить.
Если бы она забрала у него пакет и заглянула внутрь, у нас обоих были бы крупные неприятности, но она не стала… хотя, я уверен, знала правду. Она велела нам идти в класс и ушла, стуча каблучками как раз такой высоты, которая приличествует школьной учительнице.
Я пошел вниз по лестнице, но Кенни Янко снова схватил меня за плечо.
— И все-таки, новенький, тебе надо было почистить мои ботинки.