Будь у меня твое лицо
Часть 22 из 32 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– О чем? И тебе привет.
– Вот бы и у меня был талант, который бы помог мне найти предназначение в жизни, – выдает она. Голос звучит обиженно. – Чтобы другого выбора и не оставалось. Выбора заниматься чем-то еще. – Она намекает, что мне везет, а ней нет.
– Искусство тебя не прокормит, – возмущенно отвечаю я. – Многие люди в миллион раз талантливее меня, но не могут найти работу или продать свои картины. Кто знает, что меня ждет, когда закончится стипендия?
Творческая карьера – она ведь словно ускользающий призрак. В Нью-Йорке мне снова и снова твердили, что нужно стать частью художественного сообщества, – и не только ради взаимоподдержки, вдохновения и прочих прекрасных вещей, но и чтобы обзавестись связями и не остаться без работы. Никакой разницы с официантками, стремящимися устроиться в лучшие рестораны. Даже подать заявку на нынешнюю стипендию меня заставила Руби – за несколько месяцев до своего самоубийства.
Я знаю, что Кьюри завидует мне – или что-то в этом роде. Все наши разговоры рано или поздно сводятся к одному. Всему виной то, о чем я уже говорила, – ее навязчивая установка «Я – жертва, а все остальные родились под счастливой звездой».
– Что ж, значит, ты очень умная, раз так далеко зашла. – Я буквально слышу зависть в ее голосе. – И такая хитрая… все пробираешься и пробираешься каким-то образом к вершинам.
Фраза выводит меня так, что даже щеки начинают гореть. Обычно я как-то отмахиваюсь от всех подобных ремарок Кьюри, перевариваю и вещи пострашнее этой. Но сейчас, возможно, я просто голодна. Или злюсь, потому что Ханбин не захотел провести со мной вечер.
– Почему тебе нужно все выставлять в таком свете? – спрашиваю я. – Ты пытаешься поругаться со мной? Думаешь, что я мало работаю? Что не боюсь потерять все в одну секунду?
– А почему ты так остро реагируешь? – Похоже, она искренне удивлена. – Я просто хочу сказать, что завидую тебе! Это же льстит! Ощути себя счастливицей!
Видя, что она сворачивает наступление, я тоже успокаиваюсь и говорю:
– Прости. Наверное, я сегодня не в настроении. Не бери в голову.
– Почему? Из-за работы? – Тут же Кьюри уверенно добавляет: – Нет, из-за Ханбина, ведь так?
Я качаю головой в надежде, что она уйдет, и опускаю взгляд на набросок. Но когда я снова поднимаю глаза, Кьюри выглядит такой встревоженной, что я тронута до глубины души. Неважно, в чем и насколько она заблуждается, – она, по крайней мере, мне друг, и она за меня переживает. А это такая редкость… Именно поэтому я и не могу прямо сейчас создать серию работ, посвященных Кьюри.
Но для нее я бы выбрала образ кисэн[34]. Возможно, я изображу Кьюри в виде призрака с красными глазами, с изогнутой спиной, со шприцами, вонзающимися в лицо и запястья. Одета она будет в ханбок[35] кисэн. Нужно будет изучить, как он выглядит; какие цвета они использовали, чтобы соблазнить мужчин несколько веков назад. Серия про кисэн-призрака. Я смотрю на Кьюри, представляя ее персонажем моих работ, и она, резко отшатнувшись, спрашивает:
– Что? Почему ты так смотришь на меня? В чем дело? Правда из-за Ханбина? Что он сделал?
Я качаю головой и собираюсь все объяснить, хотя руки уже так и тянутся сделать набросок – чтобы образ не затерялся в памяти. Но в голосе Кьюри звучит нотка, которая опять выводит меня из себя.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты сменила пластинку, – отвечаю я. – Из-за твоих непрерывных замечаний мне кажется, будто Ханбин – просто худший, с кем я могла бы встречаться, потому что я его не заслуживаю и все такое. Мне… правда некомфортно.
Ну вот, что сказано, то сказано. На самом деле все это перемывание костей Ханбину беспокоит меня не так сильно, но сегодня я просто не в силах держать язык за зубами.
Когда Кьюри отвечает, ее голос дрожит и звучит холодно:
– Как же ты ошибаешься, просто невероятно… Ты бы знала, с какой дилеммой я сталкиваюсь каждый день. Вижу тебя – и всякий раз пытаюсь понять, что нуждается в большей защите: твое будущее, твой идеализм или твоя слепая вера.
– О чем ты?
– О Ханбине. – Кьюри будто выплевывает каждое слово. – Я уже столько времени разрываюсь, открывать тебе правду или нет!
Не потеряла ли я нить разговора? Не переставая мысленно рисовать, я размышляю над этим.
– Какую еще правду?
Глядя на меня, она делает глубокий вдох, выпаливает: «Забудь!» и бросается в свою комнату. Но я от нее не отстану.
– Кьюри. Расскажи. Сейчас же. – Я догоняю ее в комнате и хватаю за руку. Если это просто истерика, то мне она не нужна.
Она отталкивает меня и начинает переодеваться, потупив взгляд. Затем Кьюри садится за столик и, пару раз нажав на помпу баночки, начинает снимать косметику ферментированным маслом для лица. В этой картине что-то есть: она в кружевной пижаме сидит напротив овального зеркала и, злая, медленно избавляется от цветного макияжа. Восхитительно. Я борюсь с непреодолимым желанием сбегать за камерой и запечатлеть этот момент, чтобы потом работать с ним.
– Ты уверена, что хочешь знать? – спрашивает Кьюри, оборачиваясь и выводя меня из транса. Не осталось и следа ни от подводки для глаз, ни от румян, ни от помады. Кожа блестит от масла.
Долгое время мы молча смотрим друг на друга. Она может скрывать только одну вещь. Правда висит на волоске прямо передо мной. И, возможно, я уже ее знаю, но все же шепчу:
– Просто скажи мне.
Кьюри наклоняет голову сначала в одну, затем в другую сторону и размыкает губы.
– Он спит как минимум с одной девушкой кроме тебя. Мне очень жаль. Очень. – Она не может смотреть мне в глаза. – Я имею в виду, разве это не облегчение в некотором роде? Тебе не придется ждать, пока он порвет с тобой. Ты можешь просто отбросить иллюзии о вашей свадьбе и повесить на него ярлык типичного мудака – и все. А ведь это – годы твоей жизни, которые ты не можешь пустить на ветер.
Она так спешит, что запинается. Будто евангелист разговаривает с грешником, находящимся на грани покаяния.
– Ох, – выдыхаю я. У меня чуть не срывается с языка «Откуда ты знаешь?», «Кто она?» или глупое «Не может быть». Но на ее лице написано, что она говорит правду.
Мне нужно за что-то ухватиться – чувствую, что вот-вот упаду. Я разворачиваюсь и, шатаясь, словно старушка, бреду в свою комнату. Кажется, будто я парю сама над собой – вижу, как приближаюсь к своим картинам. В своих мучениях я даже не в состоянии этого понять.
Я не хочу знать. Я не хочу знать.
– Михо, – зовет Кьюри. Она стоит прямо за мной, ее голос сейчас мягок и полон сострадания. Она сожалеет о сказанном.
Я машу ей рукой, не оглядываясь, – прошу ее уйти.
В комнате я поднимаю свой набросок и вдруг с острой болью осознаю, что сейчас мне невыносимо смотреть на него. Жаль, ведь я его уже полюбила. Это не значит, что в будущем я не вернусь к нему, – наоборот, я смогу накинуться на него с еще большей страстью и злостью, и, скорее всего, работа получится лучше. Но сейчас я чувствую себя сомнамбулой, бреду в ванную комнату и включаю душ. Мелькает мысль, что у меня теперь появится масса времени. Слава богу, я смогу работать.
Я снимаю одежду и украшения – золотую цепочку с палитрой, подаренную, конечно же, Ханбином, и кольцо вечности[36] с крошечными черными бриллиантами.
Стекло и зеркало вскоре запотевают. Закрыв глаза, я терплю обжигающий жар воды, хлещущей по телу.
Что делать? Этот вопрос грызет меня. Я думала, что защитила свое сердце, и знала, что однажды это случится. Но, несмотря на все мои старания, оказалась не готова.
Жаль, я жива. Будь я мертвой, не чувствовала бы такой боли.
Помню, тетя рассказывала нам с Кенхи, что наша бабушка умерла от злости. Она задохнулась от хана[37] – сдерживаемой ярости, копившейся поколениями до нее. На ее глазах умерли ее родители; сама она прислуживала свекрови и состарилась задолго до своего срока. Она родила сына – моего отца, но тот оказался слабым дураком и сбился с пути из-за хитрой невестки – моей матери.
Тетя говорила нам, что мы унаследовали гнев бабушки: он просто не мог исчезнуть с ее кончиной. Что мы должны быть осторожны, уметь владеть собой и избегать ситуаций, которые могут привести к ссорам.
«Вы не знаете, на что способны», – со вздохом сказала тетя. Испуганные, мы просто кивнули, а она призналась, что сама сожалеет о некоторых поступках. И не хочет, чтобы мы чувствовали то же самое.
* * *
На идею извлечь карту памяти из видеорегистратора Ханбина меня наталкивает последняя дорама, которую смотрит Кьюри. Она отказывается рассказывать, как узнала об изменах, а мне нечего сказать ей. Поэтому в последние дни телевизор не умолкает, и мы живем как чужие.
Я сажусь за наш крошечный столик с раменом, который только приготовила, и смотрю на экран. В дораме чеболь влюблен в девушку, которая, как все считают, является его сестрой. Отец, догадывающийся о запретной связи, забирается ночью в машину сына и достает карту памяти из видеорегистратора. Пересматривая снятые видео, он убеждается в догадках. Сцена с картой памяти захватывает меня, и я поворачиваюсь к Кьюри, чтобы узнать, не пришла ли ей в голову та же мысль. Но Кьюри меня не замечает. Она сидит на полу, спина и шея напряжены, словно струна. По-видимому, у нее была очередная процедура костной терапии, к которой она пристрастилась. Там тебя два часа массируют до усрачки. Однажды по ее совету я тоже записалась и заказала массаж лица. Мне начали давить на челюсть так сильно, что я с криком попросила остановить процедуру. Когда же я обратилась к администрации с просьбой вернуть деньги, они отказались, поэтому я подарила оставшиеся сеансы Кьюри. На это они согласились.
Но видеорегистратор – действительно хорошая мысль. После того как парковщик украл его ноутбук, Ханбин установил в салоне камеру. Конечно, чтобы я смогла вытащить карту памяти, Ханбин должен надолго выйти из машины. Я изучила несколько объясняющих технологию видео и уверена, что справлюсь довольно быстро. Но из-за страха быть пойманной можно и наломать дров.
* * *
В день встречи с его друзьями в Итэвоне я наконец выполняю задуманное. Ханбин заезжает за мной в студию, а потом всего в квартале от ресторана каким-то чудом находит свободное парковочное место. Мы уже на полпути, когда я, глубоко вдохнув, говорю, что, кажется, забыла телефон в машине.
– Пойду возьму его.
– Нет-нет, позволь мне самому. Мне хватит пары секунд.
Он уже поворачивается, и тут я добавляю, что, по-видимому, несколько моих «женских принадлежностей» тоже выпали из сумочки. Ничто так не заставит парня убежать в противоположном направлении, как упоминание менструальных сокровищ.
Дальше все проще простого. А уже дома, немного выпив, я загружаю на компьютере видео. Перематываю и перематываю и, наконец, нахожу то, что нужно: он занимается сексом с девушкой в машине. Темно, сложно что-либо разглядеть – изображение слишком расплывчато, но эти ритмичные движения и соответствующие звуки сложно с чем-либо спутать. Я нажимаю «стоп» и закрываю глаза. Затем, сползя под стол, сворачиваюсь клубочком в надежде, что боль, словно от десятка ножевых ранений, исчезнет. Конечно же, она не исчезает, и я дрожу, как в лихорадке.
Я задаюсь вопросом, смогу ли пережить этот момент или сгорю заживо. Но мне хочется увидеть лицо девушки, узнать, что же в ней особенного, что так привлекло Ханбина. Я забираюсь обратно на свое место и отматываю немного назад – перед тем как парочка перебралась на задние сиденья, камера должна была заснять девушку на переднем. Так и есть, вот и она. Дверь открывается, и в машину садится Нами. Подруга Кьюри. Малолетняя дурочка с гигантской грудью. Уверена: она тоже работает в сфере эскорт-услуг.
Они едут в абсолютной тишине, затем Ханбин паркуется, и оба с передних сидений переползают назад. Снова начинается сцена, которую я только что видела. Они не сказали друг другу ни слова, поэтому ясно: секс у них уже не первый. Возможно, они трахались много раз. Должно быть, начали, еще когда я позвала его выпить с нами. Мы с Кьюри поехали домой, и я даже не заметила, что они остались.
Я долго лежу на кровати, глядя невидящими глазами в темноту. Затем я вдруг возвращаюсь к компьютеру и пересматриваю видео. И снова ложусь.
* * *
В следующие дни я пересматриваю каждую запись на карте памяти. Всякий раз при звуке голоса Ханбина мое сердце разрывается. Из его телефонных разговоров я узнаю, что его ждет сеон[38] с дочерью владельца «Ильсан Групп» и что дата свадьбы уже может быть выбрана. Сеон уже в следующем месяце, когда невеста вернется домой после обучения кулинарии в Париже.
В некотором смысле я никогда еще не ощущала такой свободы. Возможно, лучший способ принять то, что случилось, – счесть это кармой и искуплением грехов. Я ведь медленно утопала в своей вине – вине за то, что ждала Ханбина, когда он был с Руби, что следовала за ним и осмелилась открыть ему свое сердце. Я жила в мире, не предназначенном для меня.
Ханбин всегда мне что-нибудь предлагал, а я отказывалась, считая, что так докажу ему любовь – ведь она превыше всех материальных благ, мира, где он вращается, и связей, которые помогли бы мне сделать карьеру в мгновение ока. Я не хотела его обременять и переживала о том, как мои решения воспримет его семья, будет ли стипендия выглядеть более респектабельно, чем все остальное.
Я не показывала ему свои работы, поскольку единственным, что у меня получилось воссоздать, был образ Руби. Теперь мне доставляет удовольствие мысль, что он придет на мою выставку и найдет там на каждом шагу только Руби – ее лицо и тело, ее ненависть и желания, ее апатию и презрение, ее сокровища и тайны.
Но прежде чем он увидит Руби, я обдеру его как смогу. Буду дикой и наглой и теперь-то получу от него по максимуму. Недаром все это время я слушала размышления Кьюри о мужчинах.
Я попрошу его купить мне украшения.
Попрошу его выкупить всю мою выставку, благодаря чему при помощи прессы смогу организовать вторую.
– Вот бы и у меня был талант, который бы помог мне найти предназначение в жизни, – выдает она. Голос звучит обиженно. – Чтобы другого выбора и не оставалось. Выбора заниматься чем-то еще. – Она намекает, что мне везет, а ней нет.
– Искусство тебя не прокормит, – возмущенно отвечаю я. – Многие люди в миллион раз талантливее меня, но не могут найти работу или продать свои картины. Кто знает, что меня ждет, когда закончится стипендия?
Творческая карьера – она ведь словно ускользающий призрак. В Нью-Йорке мне снова и снова твердили, что нужно стать частью художественного сообщества, – и не только ради взаимоподдержки, вдохновения и прочих прекрасных вещей, но и чтобы обзавестись связями и не остаться без работы. Никакой разницы с официантками, стремящимися устроиться в лучшие рестораны. Даже подать заявку на нынешнюю стипендию меня заставила Руби – за несколько месяцев до своего самоубийства.
Я знаю, что Кьюри завидует мне – или что-то в этом роде. Все наши разговоры рано или поздно сводятся к одному. Всему виной то, о чем я уже говорила, – ее навязчивая установка «Я – жертва, а все остальные родились под счастливой звездой».
– Что ж, значит, ты очень умная, раз так далеко зашла. – Я буквально слышу зависть в ее голосе. – И такая хитрая… все пробираешься и пробираешься каким-то образом к вершинам.
Фраза выводит меня так, что даже щеки начинают гореть. Обычно я как-то отмахиваюсь от всех подобных ремарок Кьюри, перевариваю и вещи пострашнее этой. Но сейчас, возможно, я просто голодна. Или злюсь, потому что Ханбин не захотел провести со мной вечер.
– Почему тебе нужно все выставлять в таком свете? – спрашиваю я. – Ты пытаешься поругаться со мной? Думаешь, что я мало работаю? Что не боюсь потерять все в одну секунду?
– А почему ты так остро реагируешь? – Похоже, она искренне удивлена. – Я просто хочу сказать, что завидую тебе! Это же льстит! Ощути себя счастливицей!
Видя, что она сворачивает наступление, я тоже успокаиваюсь и говорю:
– Прости. Наверное, я сегодня не в настроении. Не бери в голову.
– Почему? Из-за работы? – Тут же Кьюри уверенно добавляет: – Нет, из-за Ханбина, ведь так?
Я качаю головой в надежде, что она уйдет, и опускаю взгляд на набросок. Но когда я снова поднимаю глаза, Кьюри выглядит такой встревоженной, что я тронута до глубины души. Неважно, в чем и насколько она заблуждается, – она, по крайней мере, мне друг, и она за меня переживает. А это такая редкость… Именно поэтому я и не могу прямо сейчас создать серию работ, посвященных Кьюри.
Но для нее я бы выбрала образ кисэн[34]. Возможно, я изображу Кьюри в виде призрака с красными глазами, с изогнутой спиной, со шприцами, вонзающимися в лицо и запястья. Одета она будет в ханбок[35] кисэн. Нужно будет изучить, как он выглядит; какие цвета они использовали, чтобы соблазнить мужчин несколько веков назад. Серия про кисэн-призрака. Я смотрю на Кьюри, представляя ее персонажем моих работ, и она, резко отшатнувшись, спрашивает:
– Что? Почему ты так смотришь на меня? В чем дело? Правда из-за Ханбина? Что он сделал?
Я качаю головой и собираюсь все объяснить, хотя руки уже так и тянутся сделать набросок – чтобы образ не затерялся в памяти. Но в голосе Кьюри звучит нотка, которая опять выводит меня из себя.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты сменила пластинку, – отвечаю я. – Из-за твоих непрерывных замечаний мне кажется, будто Ханбин – просто худший, с кем я могла бы встречаться, потому что я его не заслуживаю и все такое. Мне… правда некомфортно.
Ну вот, что сказано, то сказано. На самом деле все это перемывание костей Ханбину беспокоит меня не так сильно, но сегодня я просто не в силах держать язык за зубами.
Когда Кьюри отвечает, ее голос дрожит и звучит холодно:
– Как же ты ошибаешься, просто невероятно… Ты бы знала, с какой дилеммой я сталкиваюсь каждый день. Вижу тебя – и всякий раз пытаюсь понять, что нуждается в большей защите: твое будущее, твой идеализм или твоя слепая вера.
– О чем ты?
– О Ханбине. – Кьюри будто выплевывает каждое слово. – Я уже столько времени разрываюсь, открывать тебе правду или нет!
Не потеряла ли я нить разговора? Не переставая мысленно рисовать, я размышляю над этим.
– Какую еще правду?
Глядя на меня, она делает глубокий вдох, выпаливает: «Забудь!» и бросается в свою комнату. Но я от нее не отстану.
– Кьюри. Расскажи. Сейчас же. – Я догоняю ее в комнате и хватаю за руку. Если это просто истерика, то мне она не нужна.
Она отталкивает меня и начинает переодеваться, потупив взгляд. Затем Кьюри садится за столик и, пару раз нажав на помпу баночки, начинает снимать косметику ферментированным маслом для лица. В этой картине что-то есть: она в кружевной пижаме сидит напротив овального зеркала и, злая, медленно избавляется от цветного макияжа. Восхитительно. Я борюсь с непреодолимым желанием сбегать за камерой и запечатлеть этот момент, чтобы потом работать с ним.
– Ты уверена, что хочешь знать? – спрашивает Кьюри, оборачиваясь и выводя меня из транса. Не осталось и следа ни от подводки для глаз, ни от румян, ни от помады. Кожа блестит от масла.
Долгое время мы молча смотрим друг на друга. Она может скрывать только одну вещь. Правда висит на волоске прямо передо мной. И, возможно, я уже ее знаю, но все же шепчу:
– Просто скажи мне.
Кьюри наклоняет голову сначала в одну, затем в другую сторону и размыкает губы.
– Он спит как минимум с одной девушкой кроме тебя. Мне очень жаль. Очень. – Она не может смотреть мне в глаза. – Я имею в виду, разве это не облегчение в некотором роде? Тебе не придется ждать, пока он порвет с тобой. Ты можешь просто отбросить иллюзии о вашей свадьбе и повесить на него ярлык типичного мудака – и все. А ведь это – годы твоей жизни, которые ты не можешь пустить на ветер.
Она так спешит, что запинается. Будто евангелист разговаривает с грешником, находящимся на грани покаяния.
– Ох, – выдыхаю я. У меня чуть не срывается с языка «Откуда ты знаешь?», «Кто она?» или глупое «Не может быть». Но на ее лице написано, что она говорит правду.
Мне нужно за что-то ухватиться – чувствую, что вот-вот упаду. Я разворачиваюсь и, шатаясь, словно старушка, бреду в свою комнату. Кажется, будто я парю сама над собой – вижу, как приближаюсь к своим картинам. В своих мучениях я даже не в состоянии этого понять.
Я не хочу знать. Я не хочу знать.
– Михо, – зовет Кьюри. Она стоит прямо за мной, ее голос сейчас мягок и полон сострадания. Она сожалеет о сказанном.
Я машу ей рукой, не оглядываясь, – прошу ее уйти.
В комнате я поднимаю свой набросок и вдруг с острой болью осознаю, что сейчас мне невыносимо смотреть на него. Жаль, ведь я его уже полюбила. Это не значит, что в будущем я не вернусь к нему, – наоборот, я смогу накинуться на него с еще большей страстью и злостью, и, скорее всего, работа получится лучше. Но сейчас я чувствую себя сомнамбулой, бреду в ванную комнату и включаю душ. Мелькает мысль, что у меня теперь появится масса времени. Слава богу, я смогу работать.
Я снимаю одежду и украшения – золотую цепочку с палитрой, подаренную, конечно же, Ханбином, и кольцо вечности[36] с крошечными черными бриллиантами.
Стекло и зеркало вскоре запотевают. Закрыв глаза, я терплю обжигающий жар воды, хлещущей по телу.
Что делать? Этот вопрос грызет меня. Я думала, что защитила свое сердце, и знала, что однажды это случится. Но, несмотря на все мои старания, оказалась не готова.
Жаль, я жива. Будь я мертвой, не чувствовала бы такой боли.
Помню, тетя рассказывала нам с Кенхи, что наша бабушка умерла от злости. Она задохнулась от хана[37] – сдерживаемой ярости, копившейся поколениями до нее. На ее глазах умерли ее родители; сама она прислуживала свекрови и состарилась задолго до своего срока. Она родила сына – моего отца, но тот оказался слабым дураком и сбился с пути из-за хитрой невестки – моей матери.
Тетя говорила нам, что мы унаследовали гнев бабушки: он просто не мог исчезнуть с ее кончиной. Что мы должны быть осторожны, уметь владеть собой и избегать ситуаций, которые могут привести к ссорам.
«Вы не знаете, на что способны», – со вздохом сказала тетя. Испуганные, мы просто кивнули, а она призналась, что сама сожалеет о некоторых поступках. И не хочет, чтобы мы чувствовали то же самое.
* * *
На идею извлечь карту памяти из видеорегистратора Ханбина меня наталкивает последняя дорама, которую смотрит Кьюри. Она отказывается рассказывать, как узнала об изменах, а мне нечего сказать ей. Поэтому в последние дни телевизор не умолкает, и мы живем как чужие.
Я сажусь за наш крошечный столик с раменом, который только приготовила, и смотрю на экран. В дораме чеболь влюблен в девушку, которая, как все считают, является его сестрой. Отец, догадывающийся о запретной связи, забирается ночью в машину сына и достает карту памяти из видеорегистратора. Пересматривая снятые видео, он убеждается в догадках. Сцена с картой памяти захватывает меня, и я поворачиваюсь к Кьюри, чтобы узнать, не пришла ли ей в голову та же мысль. Но Кьюри меня не замечает. Она сидит на полу, спина и шея напряжены, словно струна. По-видимому, у нее была очередная процедура костной терапии, к которой она пристрастилась. Там тебя два часа массируют до усрачки. Однажды по ее совету я тоже записалась и заказала массаж лица. Мне начали давить на челюсть так сильно, что я с криком попросила остановить процедуру. Когда же я обратилась к администрации с просьбой вернуть деньги, они отказались, поэтому я подарила оставшиеся сеансы Кьюри. На это они согласились.
Но видеорегистратор – действительно хорошая мысль. После того как парковщик украл его ноутбук, Ханбин установил в салоне камеру. Конечно, чтобы я смогла вытащить карту памяти, Ханбин должен надолго выйти из машины. Я изучила несколько объясняющих технологию видео и уверена, что справлюсь довольно быстро. Но из-за страха быть пойманной можно и наломать дров.
* * *
В день встречи с его друзьями в Итэвоне я наконец выполняю задуманное. Ханбин заезжает за мной в студию, а потом всего в квартале от ресторана каким-то чудом находит свободное парковочное место. Мы уже на полпути, когда я, глубоко вдохнув, говорю, что, кажется, забыла телефон в машине.
– Пойду возьму его.
– Нет-нет, позволь мне самому. Мне хватит пары секунд.
Он уже поворачивается, и тут я добавляю, что, по-видимому, несколько моих «женских принадлежностей» тоже выпали из сумочки. Ничто так не заставит парня убежать в противоположном направлении, как упоминание менструальных сокровищ.
Дальше все проще простого. А уже дома, немного выпив, я загружаю на компьютере видео. Перематываю и перематываю и, наконец, нахожу то, что нужно: он занимается сексом с девушкой в машине. Темно, сложно что-либо разглядеть – изображение слишком расплывчато, но эти ритмичные движения и соответствующие звуки сложно с чем-либо спутать. Я нажимаю «стоп» и закрываю глаза. Затем, сползя под стол, сворачиваюсь клубочком в надежде, что боль, словно от десятка ножевых ранений, исчезнет. Конечно же, она не исчезает, и я дрожу, как в лихорадке.
Я задаюсь вопросом, смогу ли пережить этот момент или сгорю заживо. Но мне хочется увидеть лицо девушки, узнать, что же в ней особенного, что так привлекло Ханбина. Я забираюсь обратно на свое место и отматываю немного назад – перед тем как парочка перебралась на задние сиденья, камера должна была заснять девушку на переднем. Так и есть, вот и она. Дверь открывается, и в машину садится Нами. Подруга Кьюри. Малолетняя дурочка с гигантской грудью. Уверена: она тоже работает в сфере эскорт-услуг.
Они едут в абсолютной тишине, затем Ханбин паркуется, и оба с передних сидений переползают назад. Снова начинается сцена, которую я только что видела. Они не сказали друг другу ни слова, поэтому ясно: секс у них уже не первый. Возможно, они трахались много раз. Должно быть, начали, еще когда я позвала его выпить с нами. Мы с Кьюри поехали домой, и я даже не заметила, что они остались.
Я долго лежу на кровати, глядя невидящими глазами в темноту. Затем я вдруг возвращаюсь к компьютеру и пересматриваю видео. И снова ложусь.
* * *
В следующие дни я пересматриваю каждую запись на карте памяти. Всякий раз при звуке голоса Ханбина мое сердце разрывается. Из его телефонных разговоров я узнаю, что его ждет сеон[38] с дочерью владельца «Ильсан Групп» и что дата свадьбы уже может быть выбрана. Сеон уже в следующем месяце, когда невеста вернется домой после обучения кулинарии в Париже.
В некотором смысле я никогда еще не ощущала такой свободы. Возможно, лучший способ принять то, что случилось, – счесть это кармой и искуплением грехов. Я ведь медленно утопала в своей вине – вине за то, что ждала Ханбина, когда он был с Руби, что следовала за ним и осмелилась открыть ему свое сердце. Я жила в мире, не предназначенном для меня.
Ханбин всегда мне что-нибудь предлагал, а я отказывалась, считая, что так докажу ему любовь – ведь она превыше всех материальных благ, мира, где он вращается, и связей, которые помогли бы мне сделать карьеру в мгновение ока. Я не хотела его обременять и переживала о том, как мои решения воспримет его семья, будет ли стипендия выглядеть более респектабельно, чем все остальное.
Я не показывала ему свои работы, поскольку единственным, что у меня получилось воссоздать, был образ Руби. Теперь мне доставляет удовольствие мысль, что он придет на мою выставку и найдет там на каждом шагу только Руби – ее лицо и тело, ее ненависть и желания, ее апатию и презрение, ее сокровища и тайны.
Но прежде чем он увидит Руби, я обдеру его как смогу. Буду дикой и наглой и теперь-то получу от него по максимуму. Недаром все это время я слушала размышления Кьюри о мужчинах.
Я попрошу его купить мне украшения.
Попрошу его выкупить всю мою выставку, благодаря чему при помощи прессы смогу организовать вторую.