Будь у меня твое лицо

Мы останавливаемся напротив салона, через дорогу. Он все такой же маленький – за стеклянной стенкой лишь три сиденья из искусственной кожи. Вывеска на английском гласит: «Стрижка и прическа у Муна», на двери – табличка «Открыто». Я согласилась поехать сюда лишь по одной причине: мне казалось, в праздник салон будет закрыт. Да и кому в такой день вздумается стричься? Разве отрезать волосы на Новый год не плохая примета?

Мистер Мун подметает, стоя к нам спиной. Весь пол в волосах. Помню, как когда-то тоже мела их, стараясь закончить побыстрее, чтобы следующий клиент мог зайти и спокойно сесть. Я трудилась здесь целое лето. Салон тогда работал всего несколько месяцев, и сюда выстраивались очереди, особенно после того как мистер Мун кардинально сменил имидж владелице продуктового магазина. Удачная прическа преобразила не только ее лицо, но и характер. А вот собственные волосы никогда не волновали хозяина парикмахерской – они по-прежнему косматые и растрепанные, в них седина, и даже через улицу я вижу, как давно они немыты.

– Кажется, ему неплохо бы подстричься, – замечает Суджин. – Может, зайдешь и поможешь ему?

Михо хихикает. Скорчив рожу, я достаю записную книжку и ищу ручку, как вдруг раздается возглас Суджин: «О-оу».

Я поднимаю голову и вижу распахнутую дверь. Стоя на входе, мистер Мун машет рукой. Его обычно невыразительное лицо оживилось.

– Это он нам, так ведь? – Суджин оглядывается по сторонам.

– Смотри, как он рад тебя видеть! – шепчет Михо.

Сдерживая хихиканье, она спрыгивает с велосипеда и катит его через улицу, Суджин – тоже. Взбешенная, я все же следую за подругами.

– Давно не виделись, – медленно произносит мистер Мун, глядя на меня. – Ты приехала на праздники? Должно быть, это твои подруги. – Он кивает Суджин и Михо.

– Счастливого Нового года! – кланяется Суджин. – Когда Ара работала здесь, она дарила мне почти все краски, которые вы давали ей. Мы учились в одной школе.

– Ах, та самая подруга! – Мистер Мун, кажется, узнал ее. – Она один раз просила даже фиолетовый оттенок, если не ошибаюсь.

– Точно! – подтверждает Суджин. – В летние каникулы.

– Мне нравится розовый. – Мистер Мун кивает на меня. – Должно быть, покраска заняла немало времени.

Я слабо улыбаюсь в знак благодарности.

– Ара работает в крупном салоне в Каннаме, – говорит Суджин.

– Я слышал об этом от ее матери, – отвечает мистер Мун. – Впечатляющие успехи.

– Вы встречаете Новый год здесь, в салоне? – интересуется Михо. Я хмурюсь, но она и бровью не ведет.

– Вроде того, боюсь, что делать мне больше и нечего. К тому же утром у меня было несколько клиентов. Занятые люди, ну, вы понимаете. Те, у которых не нашлось другого времени.

Я хлопаю Суджин по плечу, указывая в сторону булочной.

– Ах да, точно, мы собирались навестить знакомую в булочной, она выходит замуж, – спохватывается Суджин. Очевидно, что помучили меня уже достаточно. Она прыгает на велосипед. – Рада видеть вас!

Я уже готова прыгнуть на свой, но мистер Мун говорит:

– Кстати, у меня для тебя кое-что есть, Ара. Могла бы ты зайти на секундочку?

– Ара, мы будем в булочной! – сообщает Михо, и обе предательницы уезжают. Я же ставлю велосипед на тормоз и медленно направляюсь в салон вслед за мистером Муном.

Внутри все кажется блеклым; пахнет спреем, воском и маслом для волос. Знакомые запахи резко приводят меня в чувство – я до сих пор даже не осознавала, что будто сплю. Возвращение домой, встреча с Джуном, езда по пустынным улицам – все напоминало наваждение.

В дальнем углу салона мистер Мун открывает ящик деревянного комода и роется в записных книжках. Подойдя ближе, замечаю: он сильно постарел, выглядит уставшим, лицо слегка оплыло. Кожа стала темнее и грубее, а в погасших глазах какие-то эмоции появляются лишь при взгляде на меня. Я беру спрей для укладки и притворяюсь, что разглядываю его, а затем возвращаю на место.

– Я тут разбирался в ящиках и нашел вот это. – Мистер Мун протягивает мне находку. – Твое ведь?

Это моя тетрадь по этике и морали – ярко-синяя, еще со времен старшей школы. Должно быть, я забыла ее во время работы. Пролистывая записи, я удивляюсь своему аккуратному почерку. «Общественный порядок и социальная этика», «Правила современного общества», «Философия морали». Легкий предмет, я даже была по нему в десятке лучших. За три года в старшей школе лишь он не требовал от меня особых умственных усилий. Возможно, все благодаря занятиям нунчи[27] – моя способность «читать» людей редко давала сбой, – но в тестах выбрать один правильный ответ казалось мне до идиотизма элементарным.

Я слегка улыбаюсь и, поклонившись в знак благодарности, кладу тетрадь в сумку. Когда я разворачиваюсь к выходу, мистер Мун кашляет.

– Я рад, что у тебя все хорошо… – По тону понятно: он хочет сказать что-то еще. Глубоко вздыхая, я посылаю Суджин сигнал тревоги. – Вероятно, для работы у тебя есть все необходимое, так? – Он указывает на пузырьки и флаконы. – А то я бы мог дать тебе что-нибудь… масло для волос, краску…

Я качаю головой.

– Что ж. – Мистер Мун вздыхает и смотрит мне прямо в лицо. – Знаешь, я тоже всегда думал, что смогу жить в Сеуле. Даже смешно. Ты не замечаешь, как с годами пускаешь корни все глубже, а выбрать новый путь все труднее.

Я жду, что же он скажет дальше.

– Я рад, что ты живешь жизнью, полной приключений. У меня такой никогда не было. Я чувствую что-то вроде гордости, когда слышу о тебе. Так странно… Представляю, как однажды почувствую то же и с моим сыном. Правда, люди говорят, что лучше ничего не ждать от детей, поэтому не знаю. Наверное, тобой я горжусь потому, что хоть немного, но помог тебе, и эти приключения стали возможны благодаря мне.

Мистер Мун кашляет, и мне становится неудобно. Вытирая руки о штаны, он продолжает.

– Лишь недавно я осознал, что я дурак. У меня теперь нет ребенка, ради которого хотелось бы спешить домой; ребенка, вокруг капризов и потребностей которого вертится вся жизнь… поэтому у меня много времени на размышления. А в памяти, знаешь, все время звучат разговоры, которые должны были случиться, но не случились. Я хотел бы избавиться от сожалений. И если вдруг мне суждено завтра умереть, почему не сказать тем, кого я знаю, все, что я должен сказать?

Мистер Мун продолжает говорить. Оказывается, это он вызвал полицию в ночь, когда я лишилась голоса, – ту самую ночь. Он шел в сторону Большого Дома: леди Чанг впервые пришла к нему в салон и забыла шарфик. Мысль, что она будет переживать из-за этого, не давала мистеру Муну покоя, а ее телефона у него не было. Потому вечером, выпроводив последнего клиента, он аккуратно положил шарфик в сумку и направился в Большой Дом.

Мистер Мун наслаждался прогулкой, пока не услышал тревожный шум: удары, крики. Впереди, несомненно, происходило что-то нехорошее. Сперва мистер Мун испугался – он развернулся и быстро пошел назад, но почти в то же мгновение очнулся и осознал: кричат юные девушки. Представляя себе худшее, он решился подойти поближе, а затем позвонил в полицию, дал им точные координаты и описал услышанное. Повесив трубку, он подкрался к арке.


Первой мистер Мун заметил меня – и сразу узнал, потому что однажды я сопровождала маму в салон. Именно она представила его леди Чанг, которая остается его постоянным клиентом по сей день.

Итак, он увидел меня и что со мной происходит и поспешил к нам. Ему казалось, девушка собирается убить меня: взбешенная, она с силой била меня чем-то по голове раз за разом. Он закричал «Полиция! Полиция!» и еще что-то. В то же мгновение все, включая меня, исчезли, а он, ошарашенный, остался на месте. Мистер Мун сделал несколько шагов в том направлении, куда я побежала, но, услышав сирену, решил дождаться полицию и поговорить с ней, чтобы его ненароком не приняли за соучастника. Конечно же, у полиции возникли подозрения, но, к счастью, на его одежде пятен крови не оказалось, а в ту ночь крови пролили немало. Его спросили, узнал ли он кого-нибудь. Он ответил, что видел свою юную клиентку, имени которой не знает (это была правда). В то время он и не догадывался, что я живу в Большом Доме.

– Вчера, когда одна из женщин, работающих с твоей мамой, пришла подкрасить волосы, я осознал, что мои вопросы о тебе и о том, как ты там в Сеуле, поняли неправильно. Их приняли за некое романтическое внимание, особенно учитывая мой разлад с женой, о котором ты, без сомнений, уже слышала, – тихо говорит мистер Мун, глядя в пол. – Мне было очень неприятно осознавать, что люди на самом деле думают обо мне, но я не знал, как исправить ситуацию. Вот почему я обрадовался, увидев тебя с подругами. Я ведь как раз размышлял, как же разобраться с этим недоразумением.

Звонит телефон, и мистер Мун достает его из кармана. На экране высвечивается имя: «Адвокат Ко», и он, морщась, отключает звук, а затем, повернувшись ко мне, тяжело вздыхает:

– Неважно, как складываются обстоятельства для меня. Воспоминание, что я спас жизнь – а значит, и свою живу не зря, – стало для меня… опорой. – В голосе сквозят ноты безысходности. – Возможно, это единственная значимая вещь в моей жизни. И я рад, что могу тебе в этом признаться. Сколько твоя жизнь значит для твоих родителей, ты поймешь, лишь когда у тебя появятся собственные дети.





* * *


Вскоре Суджин и Михо наконец выходят из булочной с бумажными пакетами, полными выпечки, которой Хехва, разумеется, их задарила. Я в это время сижу на бордюре, глядя в безоблачное зимнее небо. Я размышляю, стала ли счастливее, узнав то, чего не знала еще двадцать минут назад.

– Ну что? Он сделал предложение? – спрашивает Суджин, отламывая кусок пирожного с заварным кремом и протягивая мне. Оно холодное и сладкое, и я тут же вытягиваю руку за добавкой.

– Не могу поверить, что наши ровесники женятся. – Михо оборачивается в сторону булочной. Через мутное стекло я вижу, как аккуратная Хехва укладывает пирожные. – Хочешь пойти поздороваться?

Я качаю головой.

– Извините, конечно, но жениться или выходить замуж в двадцать с чем-то лет смешно, – громко шепчет Суджин. – Какая дура.

Они с Михо принимаются спорить, пойдут ли вместе в «Лоринг-центр» или Суджин вернется в Большой Дом.

– Думаешь, Ара хочет быть здесь? Теперь мы сделаем то, что не хочешь ты. Лучше просто смирись! – Михо протягивает руку, чтобы слегка стукнуть подругу.

Загружая пакеты, полные выпечки, на руль, Суджин смиренно вздыхает и говорит, что угощения лучше отдать детям, учителя же обойдутся. С этими словами мы прыгаем на наши скрипучие, замерзшие велосипеды и направляемся в сторону «Лоринг-центра». Каждая из нас цепляется за собственные зыбкие версии прошлого.





Кьюри




Брюс не показывается в рум-салоне почти три недели. А последние два раза он усаживал меня рядом с толстыми иностранными инвесторами – в наказание. У меня все еще неприятный осадок из-за его помолвки. Недовольная Мадам ворчит, и нужно как-то ее заткнуть. Я написала Брюсу сообщение, но он даже не отвечает. Ублюдок.

Не знаю, что мной движет, но, когда наступает последнее воскресенье месяца, я приглашаю Суджин в ресторан «Сеул-кук» отеля «Рейн» – отметить праздник. День движения за независимость замаячил на горизонте еще несколько недель назад – я все смотрела на календарь, отсчитывая даты.

Суджин соглашается не сразу. На ее опухших веках до сих пор видны швы, а нижняя часть лица – словно грустный взорвавшийся воздушный шарик. Я убеждаю ее, что она выглядит хорошо и никто даже ничего не заметит.

– Я все еще не могу нормально жевать, – медленно говорит Суджин, качая головой. – Мои зубы не выровнялись, и даже на улицах я чувствую себя уверенно только в маске.

– У них лучший чачжанмен, лапша очень нежная, – отвечаю я. – И в меню есть супы. Много разных – на выбор. Из акульих плавников. Ты когда-нибудь ела настоящий суп из акульих плавников?

– Больше они его не предлагают. Да и я никогда бы не решилась съесть акулий плавник. И вообще… разве «Сеул-кук» не самый дорогой китайский ресторан в стране? Одна из моих клиенток рассказывала о нем – тарелка чачжанмена там стоит сорок тысяч вон! – Ее глаза округляются. – Кьюри, должно быть, ты шутишь. Обычно ты так внимательно относишься к деньгам!

– Слушай, я просто хочу узнать, на самом ли деле он так хорош, как говорят. Ты идешь со мной или нет?

Мы приходим в «Рейн», когда на часах еще нет и семи, и поднимаемся на лифте на второй этаж. Даже с моей помощью и моими аксессуарами Суджин понадобился час на подготовку. Ресторан забит, и нас просят подождать в холле. Мы усаживаемся в красные шелковые кресла у входа. Раздается звонок лифта, и моя голова идет кругом.

– Что с тобой? – шипит Суджин.

Я вижу группу людей. Семья из четырех человек, все разодеты как на парад, подбородки гордо вздернуты. Мама, одетая в трикотажный костюм-двойку лаймового цвета, выглядит суетливой; на лацкане у нее красуется брошь-попугай, и она, все время кудахча, смахивает с костюма отца пылинки. Брат невесты высокий и симпатичный, сама она – в старомодном багряном платье с длинными рукавами, в руках – твидовая сумка «Шанель» позапрошлого сезона. Девушка выглядит моложе, чем я думала. Красивая, но эта красота неброская. Грудь плоская, а ведь Брюс постоянно говорил, как ему нравится мой бюст. «В офисе я иногда представляю себе их, – признался он. – У меня есть любимая фантазия – играть с твоими сосками до тех пор, пока они не станут твердыми».

Следом из лифта выходят сам Брюс, его родители и две одетые в шифон сестры. Волосы падают ему на глаза, и мне хочется причесать его.

Мать Брюса чересчур худая и одета в то, что можно назвать глубоким трауром, – с ног до головы укутана в черный тяжелый шелк. На ушах, запястьях и шее сверкают огромные бриллианты.

– Здравствуйте, – кричат матери. – Так здорово наконец-то встретиться с вами!

Мужчины крепко жмут друг другу руки, и начинается оргия из поклонов и комплиментов. Брюс широко улыбается, держа руки в карманах, будто не страшился этого момента несколько месяцев.

– Похоже на сангенрэ, – шепчет мне на ухо Суджин. – Ну прямо как в дораме! Ты только посмотри на украшения! Они же настоящие, так?

– Может, зайдем? – Они проходят мимо, не обращая на нас никакого внимания. Брюс со своей девушкой идут последними, перешептываются и улыбаются. Затем Брюс замечает меня.

На секунду он останавливается. Я смотрю на него, наклонив голову и теребя пальцами первый купленный им подарок от «Шанель» – темно-красную сумочку из натуральной кожи. Настоящее произведение искусства. Моя прелесть.